(XXXVI, 98) И ты, Публий Рулл, предпочел идти по преступным следам Марка Брута, а не подражать памятникам мудрости наших предков? Вот что придумал ты вместе со своими вдохновителями: [чтобы вы разграбили] издавна поступающие доходы… [Лакуна.] и нашли возможность получать новые, создать город, который соперничал бы с Римом в своем великолепии; чтобы вы подчинили своим законам, своей судебной власти и своему владычеству города, племена, провинции, независимые народы, царей, словом, весь мир; а после того, как вы растратите все деньги, имеющиеся в эрарии, вытянете из налогов и податей все, что возможно, соберете их со всех царей, народов и наших императоров, чтобы вы все же скупили земли тех, кто их получил благодаря милости Суллы и обречен на ненависть, заброшенные и гиблые земли своих сторонников и собственные, а потом навязали их римскому народу по цене, назначенной вам; чтобы вы заняли при посредстве новых колонов все муниципии и колонии Италии; чтобы вы устраивали колонии всюду, где только призна́ете нужным; (99) чтобы вы окружили все государство своими солдатами, своими городами, своими гарнизонами и держали его под своей пятой; чтобы вы могли самого Гнея Помпея, столько раз бывшего для государства оплотом и против заклятых врагов и против преступных граждан, …[Лакуна.] победителя, лишить возможности видеть наш народ; чтобы вы, захватив, держали под своей пятой все то, что только возможно забрать посредством золота и серебра, что можно объявить принятым на основании большинства поданных голосов, добыть насилием и оружием; чтобы вы тем временем разъезжали по всем странам, по всем царствам, облеченные высшим империем, неограниченной судебной властью, располагая всеми деньгами; чтобы вы явились в лагерь Гнея Помпея и продали, если вам будет выгодно, даже самый лагерь; чтобы вы тем временем, свободные на основании всех законов, могли без страха перед судом, без риска добиваться всех остальных государственных должностей; чтобы никто не мог ни заставить вас предстать перед лицом римского народа, ни вызвать вас в суд, ни заставить вас явиться в сенат; чтобы ни консул не мог применить к вам меры принуждения[783], ни народный трибун — вас удержать.

(100) Что вы этого пожелали при своей глупости и невоздержности, я лично не удивляюсь; что вы возымели надежду достигнуть этого именно в мое консульство, вот в чем я сильно удивлен. Если охрана государственного строя должна быть предметом большой и неусыпной заботы для всех консулов, то это особенно относится к тем из них, которые были избраны консулами не в колыбели, а на поле[784]. Ни один из моих предков не давал за меня обязательств римскому народу; это доверие оказано именно мне; от меня должны вы требовать, чтобы я исполнил свой долг; меня самого должны вы к этому призывать. И подобно тому, как меня, когда я добивался избрания, не препоручал вам ни один представитель моего рода, так — если я в чем-либо погрешу — у меня нет изображений предков, которые бы стали просить вас о снисхождении ко мне. (XXXVII) Поэтому — только бы не пресеклась моя жизнь, которую я высшими …[Лакуна]. [намерен] защищать от их преступных козней, — заверяю вас, квириты, с чистым сердцем: вы доверили дела государства бдительному, далеко не робкому, усердному человеку. (101) Неужели я — такой консул, который станет опасаться народной сходки, трепетать перед народным трибуном, часто и без оснований беспокоиться, бояться, что мне придется жить в тюрьме, если народный трибун повелит взять меня под стражу?[785] Вооруженный вашим оружием, украшенный высшими знаками отличия, облеченный империем и авторитетом, я без всякого страха поднимаюсь на это место, чтобы, с вашего одобрения, дать отпор бесчестности этого человека, и не боюсь, что государство, обладая таким оплотом, может быть побеждено и оказаться под пятой у этих людей. Если бы я ранее и испытывал чувство страха, то на этой сходке, перед этим народом я, конечно, не стал бы опасаться ничего. И право, кто когда-либо уговаривал вас принять земельный закон при столь благоприятном настроении сходки, какое встретил я, чтобы отговорить вас от принятия его? Если только это значит отговорить, а не полностью уничтожить.

(102) Из всего этого можно понять, квириты, что наиболее всего народу по душе то, что я, верный народу консул, приношу вам на этот год: мир, тишина, спокойствие. То, чего вы боялись в то время, когда мы были избранными консулами, предотвращено моей разумной предусмотрительностью. Не только вы будете наслаждаться спокойствием, вы, которые всегда этого хотели; нет, даже тех людей, которым спокойствие всегда ненавистно, я успокою и утихомирю. И в самом деле, для них источником почестей, власти и богатств обычно являются мятежи и раздоры среди граждан; вы же, чье влияние зиждется на голосовании, свобода — на законах, права — на правосудии и беспристрастии должностных лиц, обязаны всеми средствами поддерживать спокойствие. (103) Ведь люди, живущие в спокойствии и пользующиеся досугом, все же в своей позорной лености наслаждаются самим спокойствием; насколько же бо́льшим счастьем будет для вас сохранить свое нынешнее положение, достигнутое вами не бездействием, а мужеством! Это положение я также, благодаря соглашению со своим коллегой[786], — к великому неудовольствию людей, твердивших, что мы, во время своего консульства и являемся и останемся недругами, — для всех обеспечил, предусмотрел, можно сказать, восстановил. И я же объявил народным трибунам, чтобы они не вздумали во время моего консульства вызывать какие-либо беспорядки. Но наилучший и надежнейший оплот для всеобщего благополучия, квириты, — в том, чтобы то рвение, какое вы сегодня проявили на многолюдной сходке, вы и впредь проявляли ради блага государства. Беру на себя ответственность, обещаю и заверяю вас: я добьюсь того, что люди, завидовавшие оказанному мне почету, все же призна́ют, что вы все, избирая консула, проявили величайшее предвидение.

8. Речь в защиту Гая Рабирия, обвиненного в государственном преступлении

[Перед центуриатскими комициями, 1-я половина 63 г. до н. э.]

Привлечение Гая Рабирия к суду по обвинению в государственном преступлении, как и изгнание Цицерона в 58 г., было связано с борьбой популяров против сенатской олигархии. Популяры опирались на положения, защищавшие неприкосновенность личности римского гражданина, которые традиция относит к уложению децемвиров (V в.), впоследствии выраженные в Валериевом и Порциевых законах (leges de capite civis Romani): вопрос о смертном приговоре римскому гражданину и даже о лишении его гражданских прав подлежал суду центуриатских комиций. Положения эти были подтверждены в 123 г. Семпрониевым законом о провокации, т. е. об апелляции к народу, причем виновному в нарушении их грозила aquae et ignis interdictio — кара, носившая сакральный и административный характер: лишение гражданских прав и конфискация имущества.

Нобилитет противопоставлял этим положениям так называемое senatus consultum ultimum или senatus consultum de re publica defendenda по формуле: Videant consules, ne quid detrimenti res publica capiat («Да примут консулы меры, чтобы государство не потерпело ущерба»). Такое постановление сената облекало консулов чрезвычайными полномочиями с правом казнить римских граждан без формального суда. Впервые оно было принято в 121 г. во время борьбы нобилитета против движения Гая Гракха, затем в 100 г. — против движения Сатурнина и Главции, в 77 г. — против Лепида, в 63 г. — против движения Катилины, а также и в 62, 52, 49, 48 и 40 гг.

В 100 г., когда консул Гай Марий на основании s. c. u. действовал против претора Гая Сервилия Главции и народного трибуна Луция Аппулея Сатурнина, то последний, хотя ему была гарантирована неприкосновенность (fides publica), все же был убит. Это убийство было двойным кощунством: посягательством на личность трибуна и нарушением fides publica, т. е. неприкосновенности, гарантированной государством.