Впрочем, достаточно веским доказательством должно быть то, что после оправдания Фалькулы ни один из столь многочисленных судей привлечен к ответственности не был. В самом деле, зачем вы приводите мне случаи осуждения за домогательство на основании другого закона при наличии определенных обвинений, при множестве свидетелей, когда те судьи должны были быть обвинены скорее во взяточничестве, чем в домогательстве? Ибо если подозрение во взяточничестве повредило им в судах за домогательство, когда они привлекались к ответственности на основании другого закона, то оно, — если бы они предстали перед судом на основании закона, предусматривающего именно этот проступок, — несомненно, повредило бы им гораздо больше. (115) Затем, если это обвинение было таким тяжким, что могло погубить любого из судей Оппианика, независимо от закона, на основании которого он был бы предан суду, то почему же при таком множестве обвинителей, при столь значительных наградах не были привлечены к ответственности также и другие судьи?

Здесь приводят то, что никак нельзя назвать судебным приговором: на основании этого обвинения была определена сумма денег, подлежавшая возмещению[641] Публием Септимием Сцеволой. Каким образом обычно ведутся такие дела, мне нет надобности доказывать подробно, так как я говорю перед людьми весьма опытными. Ведь той тщательности, какую судьи проявляют, пока приговор еще не ясен, они не проявляют, когда обвиняемый уже осужден. (116) При определении суммы, подлежащей возмещению, судьи, пожалуй, либо считая человека, которого они уже однажды осудили, своим врагом, не допускают вчинения ему нового иска, грозящего его гражданским правам, либо, находя, что они уже выполнили свою обязанность, раз они вынесли подсудимому приговор, судят об остальном более небрежно. Так, по обвинению в оскорблении величества были оправданы очень многие люди, которым, когда они были ранее осуждены за вымогательство, сумма, подлежащая возмещению ими, была определена к внесению после суда за оскорбление величества. И мы изо дня в день видим, как после осуждения за вымогательство те же судьи оправдывают людей, к которым, как установлено при определении подлежащих возмещению сумм, эти деньги поступили. Это не следует считать отменой приговора, но этим устанавливается, что определение суммы, подлежащей возмещению, не есть судебный приговор. Сцевола был осужден по другим обвинениям, при множестве свидетелей из Апулии. Его противники усиленно добивались того, чтобы решение суда о возмещении ущерба было признано поражающим его гражданские права. Если бы это решение имело силу судебного приговора, то те же самые или другие недруги Сцеволы привлекли бы его к суду на основании именно данного закона.

(XLII, 117) Далее следует то, что наши противники называют уже вынесенным судебным приговором; между тем наши предки никогда не называли официального цензорского замечания судебным приговором и не рассматривали его как вынесенный приговор[642]. Прежде чем я начну говорить об этом, я должен сказать несколько слов о своей обязанности; вы увидите, что я не упустил из виду ни опасности, угрожающей Клуенцию, ни также и своих обязанностей по отношению к друзьям. Ибо с обоими доблестными мужами, которые недавно были цензорами[643], я связан дружбой; но с одним из них, как большинство из вас знает, я особенно близок; наша тесная связь основана на взаимных услугах. (118) Поэтому я хотел бы, чтобы все то, что я буду вынужден сказать в своей речи по поводу сделанных ими записей, было отнесено не к их поступку, а к цензуре как таковой. Что касается моего близкого друга Лентула, чье имя я произношу с уважением, подобающим его выдающимся доблестям и высшим почестям, оказанным ему римским народом, то у этого человека, который привык не только честно и добросовестно, но и мужественно и открыто защищать своих друзей, находящихся в опасном положении, я без труда испрошу дозволение, судьи, подражать ему в этих качествах в такой мере, в какой я должен сделать это, чтобы не подвергнуть Клуенция опасности. Однако, как и подобает, все будет сказано мной осторожно и осмотрительно — так, чтобы, с одной стороны, был соблюден мой долг, как защитника, с другой стороны, ничье достоинство не было задето и ничья дружба не была оскорблена.

(119) Я знаю, судьи, что цензоры выразили порицание некоторым судьям из Юниева совета, отметив в своим записях именно то судебное дело, о котором идет речь. Здесь я прежде всего выскажу следующее общее положение: в нашем государстве цензорским замечаниям никогда не придавали силы произнесенного судебного приговора. Не стану терять времени, говоря о хорошо известных вещах; приведу один пример: Гай Гета, исключенный из сената цензорами Луцием Метеллом и Гнеем Домицием, впоследствии сам был избран в цензоры; человек, за свой образ жизни заслуживший порицание цензоров, в дальнейшем сам стал блюстителем нравов как римского народа, так и тех, кто вынес порицание ему самому. Так что, если бы цензорскому порицанию придавали значение судебного приговора, то люди, получившие замечание, были бы точно так же лишены доступа к почетным должностям и возможности возвратиться в курию, как другие, осужденные по какому-либо позорному делу, навсегда лишаются всякого почета и достоинства. (120) Но если теперь вольноотпущенник Гнея Лентула или Луция Геллия вынесет кому-нибудь обвинительный приговор за воровство, то этот человек, утратив все свои преимущества, никогда не вернет себе и малейшей доли своего почетного положения; напротив, те, кому сами Луций Геллий и Гней Лентул, двое цензоров, прославленные мужи и мудрейшие люди, вынесли порицание за воровство и взяточничество, не только возвратились в сенат, но даже были оправданы по суду, когда их обвинили в этих самых проступках. (XLIII) По воле наших предков, не только в делах, касающихся доброго имени человека, но даже и в самой пустой тяжбе об имуществе никто не может быть судьей, не будучи назначен с согласия обеих сторон. Вот почему порочащее порицание не упоминается ни в одном законе, где перечисляются причины, препятствующие занятию государственных должностей, избранию в судьи, или судебному преследованию другого человека. Предки наши хотели, чтобы власть цензоров внушала страх, но не карала человека на всю его жизнь. (121) И я мог бы привести в качестве примеров — как вы уже и сами видите — много случаев отмены цензорских замечаний не только голосованием римского народа, но и судебными приговорами тех людей, которые, принеся присягу, должны были принимать свои решения с большой осторожностью и внимательностью. Прежде всего, судьи, сенаторы и римские всадники, вынося приговор многим подсудимым, получившим замечание от цензоров за противозаконное получение денег, повиновались более своей совести, чем мнению цензоров. Далее, городские преторы, которые, принеся присягу, должны были включать любого честного гражданина в списки отобранных судей[644], никогда не считали позорящее замечание цензора препятствием к этому. (122) Наконец, сами цензоры часто не следовали приговорам (если вам угодно называть это приговорами) своих предшественников. Да и сами цензоры между собой придают настолько мало значения этим приговорам, что один из них иногда не только порицает, но даже отменяет приговор другого; один хочет исключить гражданина из сената, другой оставляет его там и признает его достойным принадлежать к высшему сословию; один хочет отнести его к эрарным трибунам или перевести в другую трибу, другой запрещает это. Как же вам приходит в голову называть приговором суждение, которое, как вы видите, римским народом может быть отменено, присяжными судьями отвергнуто, должностными лицами оставлено без внимания, преемниками по должности изменено, а между коллегами может стать поводом к разногласиям?

(XLIV, 123) Коль скоро это так, посмотрим, какое же суждение, как говорят, цензоры вынесли насчет подкупа того суда, о котором идет речь. Прежде всего решим вопрос, должны ли мы потому признать, что подкуп был совершен, что факт этот подтвердили цензоры, или же цензоры так решили потому, что действительно был совершен подкуп. Если — потому, что факт подкупа подтвердили цензоры, то подумайте, что́ вам делать, дабы не дать цензорам на будущее время царской власти над каждым из нас, дабы цензорское порицание не могло приносить гражданам столь же великие бедствия, как жесточайшая проскрипция, дабы мы впредь не страшились цензорского стиля, острие которого наши предки притупили многими средствами, так же, как мы страшимся памятного нам диктаторского меча[645]. (124) Но если цензорское осуждение должно иметь вес потому, что его содержание соответствует истине, рассмотрим, действительно ли оно соответствует ей или же оно ложно. Оставим в стороне замечания цензоров, устраним из дела все, что к делу не относится. Объясни нам, какие деньги дал Клуенций, откуда он их взял, как он их дал; укажи нам вообще хотя бы малейший след денег, исходивших от Клуенция. Далее, убеди нас в том, что Оппианик был честным мужем и неподкупным человеком, что его никогда не считали иным и что о нем не выносили предварительных приговоров. Тогда и обращайся к авторитету цензоров, тогда и утверждай, что их приговор имеет отношение к нашему делу. (125) Но пока не будет опровергнуто, что Оппианик — человек, который, как было установлено, собственноручно подделал официальные списки своего муниципия; переделал чужое завещание; с помощью подставного лица велел скрепить печатями подложное завещание, а того человека от чьего имени оно было составлено, велел убить; своего шурина, бывшего в рабстве и в оковах, умертвил; своих земляков внес в проскрипционные списки и казнил; на вдове убитого им человека женился; деньгами склонил женщину к вытравлению плода; умертвил и свою тещу, и своих жен, и жену своего брата вместе с ожидаемым ребенком, а также самого брата и, наконец, своих собственных детей; был захвачен с поличным при попытке отравить своего пасынка; будучи привлечен к суду, после осуждения своих помощников и сообщников, дал деньги судье для подкупа других судей, — пока, повторяю, все эти факты, касающиеся Оппианика, не будут опровергнуты и пока в то же время не будет приведено доказательств, что деньги были даны Клуенцием, какую помощь это цензорское решение или мнение может оказать тебе и как может оно погубить этого ни в чем не повинного человека?