(52) Я вижу, судьи, что пока все ясно: для Милона было даже полезно, чтобы Клодий был жив, а Клодий, чтобы добиться того, чего он так жаждал, должен был желать прежде всего гибели Милона; ненависть Клодия к Милону была безмерной, у Милона же никакой ненависти к Клодию не было; Клодий имел обыкновение прибегать к насильственным действиям, Милон — только отражать их; Клодий угрожал Милону смертью и открыто ее предсказывал; ничего подобного от Милона никогда не слыхали; день отъезда Милона был Клодию известен; день возвращения Клодия Милону известен не был. Для Милона поездка была необходима; для Клодия — скорее даже несвоевременна. Милон всем объявил, что он в этот день выедет из Рима; Клодий скрыл, что он в этот день возвратится. Милон ни в чем не изменил своего решения; Клодий для изменения своего решения придумал предлог. Милону, если бы он устроил засаду, пришлось бы дожидаться ночи вблизи Рима; Клодию, если он и не боялся Милона, приближение к Риму ночью все же должно было казаться опасным.

(XX, 53) Рассмотрим теперь главное: для кого же из них было более удобным место, выбранное для засады, — место, где они встретились? Но нужно ли еще сомневаться в этом, судьи, и слишком долго раздумывать? Неужели, находясь перед имением Клодия, — а в этом имении с его несоразмерно огромными подвалами легко могла находиться тысяча сильных людей, — когда место, занятое противником, сильно возвышалось над дорогой, Милон мог подумать, что он одержит верх; поэтому он и выбрал для сражения именно это место? Или, может быть, — и это более вероятно — в этом месте его поджидал тот, кто задумал напасть, надеясь на условия местности? Сами обстоятельства, судьи, говорят за себя, а они всегда имеют наибольшее значение. (54) Даже если бы вы не слышали, как это произошло, но видели это изображенным на картине, то все же было бы ясно, кто из них подстерегал другого в засаде и кто из них не думал ни о чем дурном, так как один из них ехал в повозке, одетый в плащ, а рядом с ним сидела его жена. Разве каждое из этих обстоятельств — и платье, и езда в повозке, в присутствие спутницы — не является сильнейшей помехой? Какие условия могут быть более неудобны для сражения? Ведь Милон был закутан в плащ, сидел в повозке и, можно сказать, был связан присутствием жены. Теперь обратите внимание на Клодия, во-первых, выходящего из своей усадьбы внезапно (почему?), вечером (какая в этом была необходимость?), поздно (подобало ли это ему, тем более в такую пору?). «Он свернул в усадьбу Помпея». — Чтобы повидаться с Помпеем? Но он знал, что Помпей находится в альсийской усадьбе[2164]. Чтобы осмотреть усадьбу? Он уже бывал в ней тысячу раз. Что же это значило? Все это — проволочки и увертки. Он просто не хотел покидать это место, пока не приедет Милон.

(XXI, 55) А теперь сравните с тяжелым обозом Милона поезд этого разбойника, ехавшего налегке. Раньше Клодий всегда ездил с женой, на этот раз — без нее; всегда — только в повозке, на этот раз — верхом; спутниками его, куда бы он ни направлялся, было несколько жалких греков, даже когда он спешил в лагерь в Этрурии[2165]; на этот раз в его свите ни одного бездельника. Милон, который этого никогда не делал, именно тогда вез с собой рабов-музыкантов своей жены и множество прислужниц. Клодий, хотя он всегда возил с собой распутниц, развратников и продажных женщин, на этот раз вез с собой только таких людей, что можно было сказать: боец к бойцу как на подбор. Почему же он был побежден? Потому, что не всегда разбойник убивает путника, но иногда и путник — разбойника; потому, что — хотя приготовившийся и наткнулся на неподготовленных — все же баба[2166] наткнулась на мужчин. (56) Да и Милон не был так уж неподготовлен[2167] к столкновению с Клодием; он был, можно сказать, подготовлен вполне достаточно. Он всегда думал над тем, насколько его гибель важна для Публия Клодия, насколько он ненавистен Клодию и насколько Клодий дерзок. Поэтому он никогда не подвергался опасности, не обеспечив себя защитой, зная, что за его голову назначена крупная награда и что она, можно сказать, высоко оценена. Вспомните и о случайных обстоятельствах, вспомните о ненадежности исхода сражений, о бесстрастии Марса[2168], который часто повергает ниц того, кто ликуя уже совлекает доспехи с противника[2169], и поражает его рукой побежденного; вспомните об опрометчивости объевшегося, опившегося, сонного вожака, который, отрезав врага от его свиты, оставил его у себя в тылу и совсем не подумал о его спутниках, следовавших в конце поезда; он натолкнулся на них, горящих гневом и потерявших надежду на то, что их господин жив, его постигло от их руки возмездие, месть преданных рабов за покушение на жизнь их господина. (57) Почему же Милон отпустил их на волю? Ну, разумеется, боялся, что они покажут против него, не смогут вынести боль, что пытка заставит их сознаться в том, что Публий Клодий был убит на Аппиевой дороге рабами Милона. Но какая надобность обращаться к палачу? Что ты расследуешь? Убил ли? Убил. По праву ли или же противозаконно? Но ведь палача этот вопрос не касается; ибо на дыбе происходит следствие о совершившемся, следствие о его правомерности — в суде. (XXII) Итак, что надо расследовать при слушании этого дела, то мы здесь и обсудим; что ты хочешь установить посредством пытки, это я и без того признаю. Если же ты спрашиваешь только о том, почему Милон отпустил рабов на волю, но не спрашиваешь, почему он не наградил их более щедро, то ты не знаешь, в какой форме надо высказывать порицание поведению недруга. (58) Сказал ведь присутствующий здесь человек, который всегда говорит непоколебимо и храбро, — Марк Катон и притом сказал это на бурной народной сходке, которую он все же усмирил своим авторитетом, — что те, которые защитили и спасли своего господина, достойны не только свободы, но и всяческих наград. В самом деле, какой награды достойны такие преданные, такие честные, такие верные рабы, которым Милон обязан жизнью? Впрочем, даже это не столь важно, как то, что благодаря тем же рабам его жесточайший недруг не усладил своих взоров и своего сердца видом его кровавых ран. Если бы он не отпустил их на волю, то даже этих спасителей своего господина, мстителей за злодеяние, защитников, предотвративших убийство, пришлось бы подвергнуть пытке. И среди этих постигших его несчастий его больше всего радует, что даже в случае, если с ним самим что-нибудь произойдет, его рабы все же получили заслуженную ими награду.

(59) Но, скажут нам, против Милона обращаются данные допросов, недавно полученные в атрии Свободы[2170]. Допроса каких именно рабов? — Ты еще спрашиваешь? Рабов Публия Клодия. — Кто потребовал их допроса? — Аппий[2171]. — Кто их представил? — Аппий. — Откуда они? — От Аппия. Всеблагие боги! Возможно ли вести дело более сурово? [Допрос рабов для получения показаний против их господина не допускается, за исключением случаев кощунства, как было в свое время совершено по отношению к Клодию.] Почти что равным богам стал Клодий; он теперь ближе им, чем был тогда, когда проник к ним самим, коль скоро следствие о его смерти ведется так же, как следствие об оскорблении священнодействий[2172]. Однако ведь предки наши запретили допрашивать раба с целью получения показаний против его господина, но не потому, что не было возможности таким образом добиться истины, а так как это казалось им недостойным и более печальным, чем сама смерть господина. Но когда, для получения показаний против обвиняемого, допрашивают раба, принадлежащего обвинителю, то можно ли узнать истину? (60) Посмотрим, впрочем, что это был за допрос и как он происходил. «Ну, — скажем, — ты, Руфион! Не вздумай лгать. Устроил Клодий засаду Милону?» — «Устроил». — Конечно, на крест[2173]. «Не устраивал». — Вожделенная свобода. Какой допрос может привести к более надежным показаниям? Рабов, внезапно схваченных для допроса, все же отделяют от других и бросают в клетки, чтобы никто не мог говорить с ними; этих же, после того как они в течение ста дней находились в руках у обвинителя, он же и представил. Можно ли вообразить себе более беспристрастный, более добросовестный допрос?