(34) [Вы слышали, судьи, как важно было для Клодия[2133],] чтобы был убит Милон. Теперь обратитесь к Милону. Было ли важно для Милона, чтобы был уничтожен Клодий? На каком основании Милон мог, не скажу — это допустить, но этого желать? «Милону, рассчитывавшему на консульство, Клодий стоял поперек дороги». Но, несмотря на противодействие Клодия, Милона вот-вот должны были избрать; мало того, именно ввиду этого противодействия его избрали бы еще охотнее, и даже я не был за него лучшим ходатаем, чем сам Клодий. Правда, на вас, судьи, сильно действовали воспоминания о заслугах Милона передо мной и перед государством, действовали мои мольбы и слезы, которые, как я чувствовал, тогда вас глубоко трогали, но гораздо сильнее действовал страх перед грозившими вам опасностями. В самом деле, кто из граждан представлял себе ничем не ограниченную претуру Публия Клодия, не испытывая сильнейшего страха перед государственным переворотом? А что его претура стала бы неограниченной, если бы консулом не стал тот, кто сумел бы ее обуздать, это все ясно видели. Так как весь римский народ чувствовал, что таков один только Милон, то неужели кто-нибудь не решился бы, подав свой голос, избавить себя от страха, а все государство — от опасности? Теперь же, с устранением Клодия, Милону, чтобы сохранить свое почетное положение, придется прибегнуть уже к обычным средствам[2134]. Та исключительная и на долю его одного выпавшая слава, которая росла изо дня на день благодаря тому, что он противостоял бешенству Клодия, ныне, со смертью Клодия, уже угасла. Вы в выигрыше — вам уже нечего бояться кого бы то ни было из граждан; Милон же многое утратил: возможность проявлять доблесть, рассчитывать на избрание в консулы; он утратил неиссякающий источник славы. Поэтому уверенность в избрании Милона в консулы, которую не удалось поколебать при жизни Клодия, после его смерти пошатнулась. Следовательно, смерть Клодия не только не пошла Милону на пользу, но даже повредила ему. (35) «Но он поддался чувству ненависти, совершил это в гневе, совершил как недруг; он мстил за несправедливость, карал за испытанную им обиду»[2135]. А если я скажу, что все эти чувства были присущи Клодию в гораздо большей степени, чем Милону, вернее, что у первого они были чрезвычайно сильны, а у второго отсутствовали, то чего вам еще? В самом деле, какие были у Милона основания ненавидеть Клодия? Ведь источником, породившим и питавшим его славу, были именно его отношения с Клодием, разве только он ненавидел его той гражданской ненавистью, какой мы ненавидим всех бесчестных людей. Клодий, напротив, ненавидел Милона, во-первых, как бойца за мое восстановление в правах; во-вторых, как человека, преследовавшего его за проявления бешенства и подавлявшего его вооруженные выступления; в-третьих, также и как своего обвинителя; ведь Клодий до самой смерти своей находился под судом, обвиненный Милоном на основании Плоциева закона. С каким чувством, по вашему мнению, переносил этот тиранн все эти нападки? Как велика была его ненависть и даже сколь законна она была в этом беззаконнике?

(XIV, 36) Не хватает только того, чтобы для Клодия теперь послужили оправданием его характер и образ жизни, а Милону это самое было вменено в вину. «Клодий никогда не прибегал к насилию, Милон — всегда». Как? Когда я, к прискорбию вашему, судьи, покидал Рим[2136], разве я боялся суда, а не рабов, не оружия, не насилия? Разве могло быть законным мое восстановление в правах, если бы мое удаление не было незаконным? Клодий, правда, привлек меня к суду[2137], предложил наложить на меня пеню, предъявил мне обвинение в государственном преступлении, и, конечно, мне следовало бояться суда, словно речь шла о каком-то грязном деле, притом касавшемся меня одного, а не о славном деянии, касавшемся вас всех. Но ради собственного благополучия подставлять своих сограждан, которых я спас своей мудростью и ценой опасностей, под удары оружия рабов, нищих граждан и злоумышленников я не захотел. (37) Ведь я видел, видел, что еще немного — и самого́ присутствующего здесь Квинта Гортенсия[2138], светило и украшение государства, умертвили бы собравшиеся рабы, когда он поддерживал меня. В этой свалке так избили сопровождавшего его сенатора Гая Вибиена, честнейшего мужа, что он скончался. А впоследствии когда бездействовал кинжал Клодия, некогда полученный им от Катилины? Это он был занесен над нами; это ему не позволил я поразить вас из-за меня; это он подстерегал Помпея; это он убийством Папирия запятнал нашу Аппиеву дорогу, памятник, носящий имя Аппия; это он же после долгого промежутка времени снова был направлен против меня; как раз недавно он, как вы знаете, чуть было не убил меня около Регии[2139]. (38) Что похожего сделал Милон? Ведь он прибегал к силе только для того, чтобы Публий Клодий — коль скоро не было возможности привлечь его к суду — не захватил насильственно власти в государстве. Если бы Милон хотел убить Клодия, то сколько раз ему представлялся для этого удобный случай и какой прекрасный! Разве он не мог с полным правом отомстить ему за себя, защищая свой дом и богов-пенатов, когда Клодий его осаждал?[2140] Разве он не мог убить Клодия, когда был ранен выдающийся гражданин и храбрейший муж, его коллега Публий Сестий?[2141] Разве он не мог убить его, когда был прогнан честнейший муж Квинт Фабриций[2142], вносивший закон о моем возвращении, после жесточайшей резни на форуме? Разве он не мог это сделать, когда был осажден дом справедливейшего и храбрейшего претора Луция Цецилия?[2143] Или в тот день, когда обо мне был внесен закон[2144] и когда сбежалась вся Италия, взволнованная моим восстановлением в правах? В ту пору все охотно признали бы это славным деянием, так что, даже если бы это совершил Милон, все граждане приписали бы эту заслугу себе. (XV, 39) А какое это было время! Прославленный и храбрейший консул, недруг Клодию, [Публий Лентул,] хотел покарать Клодия за его злодеяния, бороться за сенат, защищать ваши решения, оберегать всеобщее согласие, восстановить меня в гражданских правах; семеро преторов[2145], восемь народных трибунов[2146] были противниками Клодия, а моими защитниками; Гней Помпей, зачинатель и руководитель дела моего возвращения, был врагом Клодию; ведь это его убедительнейшему и почетнейшему предложению о моем избавлении последовал весь сенат; ведь это он убедил римский народ; ведь это он, издавая в Капуе[2147] постановление насчет меня, сам подал всей Италии, жаждавшей его заступничества за меня и умолявшей его о нем, знак поспешить в Рим для моего восстановления в правах; наконец, ненависть всех граждан к Клодию разгоралась от тоски по мне, так что если бы кто-нибудь убил его тогда, то все дело шло бы не о безнаказанности для убийцы, а о его награждении. (40) Несмотря на это, Милон сдержался и вызывал Публия Клодия в суд дважды[2148], к насилию же не призывал никогда. Далее, когда Милон стал частным лицом[2149] и Публий Клодий его обвинял в суде перед народом, причем было произведено нападение на Гнея Помпея[2150], произносившего речь в защиту Милона, какой тогда был, уже не говорю — удобный случай, нет, даже достаточный повод уничтожить Публия Клодия! А недавно, когда Марк Антоний[2151] подал всем честным людям великую надежду на избавление и этот знатный юноша смело взял на себя важное государственное дело и уже держал этого дикого зверя, уклонявшегося от петель суда, запутавшимся в тенетах, — бессмертные боги! — какой это был повод, какой подходящий случай! Когда Публий Клодий, убегая, укрылся в потемках на лестнице[2152], разве трудно было Милону уничтожить эту пагубу, не возбудив к себе ненависти, а Марку Антонию доставив величайшую славу? (41) Сколько раз представлялась такая возможность на поле во время выборов, например, когда Клодий вломился в ограду[2153], велел обнажить мечи и бросать камни, а затем, устрашенный выражением лица Милона, внезапно бежал к Тибру, а вы и все честные люди возносили мольбы о том, чтобы Милон, наконец, решился проявить свою доблесть!