(VII, 15) Итак, вы в своей речи, вместо осуждения Целия за безнравственность, сбились на обвинение в причастности к заговору. Ведь вы утверждали, — впрочем, нерешительно и мимоходом — что Целий из-за своей дружбы с Катилиной участвовал в заговоре. Не говорю уже о том, что для этого никаких оснований не было, да и сама речь красноречивого юноши[1817] была совсем не основательна. И в самом деле, разве Целию было свойственно такое безумие, разве его прирожденный характер и его нравы столь порочны, разве так тяжко его имущественное положение? Да, наконец, разве мы слышали имя Целия, когда возникли подозрения о заговоре? Слишком много говорю я о деле, менее всего вызывающем сомнения, но все-таки скажу вот что: будь Целий участником заговора или даже не будь он решительным противником этого преступного дела, никогда не стал бы он в молодые годы добиваться успеха, обвиняя другого в заговоре[1818]. (16) Пожалуй, такой же ответ — коль скоро я этого коснулся — следует дать насчет незаконного домогательства и обвинения в подкупе избирателей его сотоварищами и посредниками[1819]. Ведь Целий никогда не мог быть столь безумен, чтобы, запятнав себя этим безудержным домогательством, обвинить другого человека в домогательстве, никогда не стал бы подозревать другого в том, что сам хотел бы всегда делать безнаказанно; думая, что ему хоть раз может грозить обвинение в незаконном домогательстве[1820], он не стал бы повторно обвинять другого человека в этом преступлении. Хотя Целий делает это неразумно и наперекор мне, все же его рвение настолько велико, что он кажется мне человеком, скорее преследующим невиновного, нежели поддавшимся страху за себя самого.

(17) Далее, Целия попрекают долгами, порицают за расходы, требуют представить приходо-расходные книги; вот вам мой краткий ответ. Кто находится под властью отца[1821], тот не ведет приходо-расходных книг. Займа для покрытия долгов Целий вообще никогда не делал. Его упрекнули в одних расходах — на наем квартиры; вы сказали, что он снимает ее за тридцать тысяч сестерциев. Только теперь я понял, что дело идет о доходном доме Публия Клодия, в крыле которого Целий и снимает квартиру, если не ошибаюсь, за десять тысяч. Вы же солгали, стремясь угодить Публию Клодию.

(18) Вы порицаете Целия за то, что он выехал из дома отца. Именно это в его возрасте менее всего заслуживает порицания. Уже одержав победу в возбужденном им уголовном деле, для меня, правда, огорчительную, но для него славную, и, по возрасту своему, имея возможность добиваться государственных должностей[1822], Целий выехал из дома отца не только с его позволения, но даже по его совету; а так как от дома его отца далеко до форума, то он, дабы ему было легче посещать наши дома[1823], а его близким — оказывать ему внимание, нанял дом на Палатине за умеренную плату. (VIII) По этому поводу могу сказать то, что недавно говорил прославленный муж Марк Красс, сетуя на приезд царя Птолемея:

И мне, пожалуй, можно было бы продолжить эти стихи[1824]:

не причинила бы нам этих неприятностей —

Именно к такому заключению вы, судьи, и придете, когда я, дойдя в своей речи до этого места, докажу, что эта вот палатинская Медея и переезд этот явились для юноши причиной всех бед, вернее, всех пересудов.

(19) Поэтому всего того, что — как я понял из речей обвинителей — они тут нагородили и наплели, я, полагаясь на вашу проницательность, судьи, ничуть не страшусь. Ведь говорили, что в качестве свидетеля явится сенатор[1825], который скажет, что во время комиции по выбору понтификов[1826] он был избит Целием. Я спрошу его, если он выступит, во-первых, почему он не дал хода делу тогда же[1827]; во-вторых, если он предпочел сетовать, а не дать ход делу, то почему он предпочел сетовать, будучи вызван вами, а не по собственному почину, почему так много времени спустя, а не немедленно. Если этот сенатор ответит мне на это метко и хитроумно, тогда я, в конце концов, спрошу, из какого родника притек он к нам. Если он появится и предстанет перед нами сам собой, то я, пожалуй (как со мной бывает обычно), буду смущен. Если же это маленький ручеек, искусственно отведенный из самих истоков вашего обвинения, то я буду очень рад тому, что — хотя ваше обвинение и опирается на такое большое влияние и на такие большие силы — все же вам удалось раздобыть всего лишь одного сенатора, который согласился вам услужить. [О свидетеле Фуфии.]

(20) Не страшат меня и свидетели другого рода — «ночные». Ведь обвинители заявили, что явятся свидетели, которые покажут, что Целий приставал к их женам, возвращавшимся с пира. Это будут люди строгих правил, раз они под присягой осмелятся это заявить; ведь им придется сознаться в том, что они, будучи тяжко оскорблены, никогда не пытались добиться удовлетворения путем встречи и по обычаю[1828]. (IX) Но все нападки подобного рода вы, судьи, уже предвидите и в свое время должны будете отбить. Ведь обвиняют Целия вовсе не те люди, которые ведут с ним войну. Мечут копья в него открыто, а подносят их тайком. (21) И говорю я это не для того, чтобы возбудить в вас ненависть к тем, кто этим может даже стяжать славу: они выполняют свой долг, они защищают своих близких, они поступают так, как обычно поступают храбрейшие мужи — оскорбленные, они страдают; разгневанные, негодуют; задетые за живое, дерутся. Но даже если у этих храбрых мужей и есть справедливое основание нападать на Марка Целия, то долг вашей мудрости, судьи, не считать, что и у вас поэтому есть справедливое основание придавать чужой обиде большее значение, чем своей клятве. Какая толпа заполняет форум, каков ее состав, стремления, сколь разнородны эти люди, вы видите. Как по-вашему, разве в этой толпе мало таких, которые, видя, что людям могущественным, влиятельным и красноречивым что-то требуется, склонны сами предлагать им свои услуги, оказывать содействие, обещать свои свидетельские показания? (22) Если кто-нибудь из них вдруг появится на этом суде, будьте разумны, судьи, и отведите их пристрастные заявления, дабы было видно, что вы позаботились о благополучии Целия, поступили согласно со своей совестью и, действуя против опасного могущества немногих, тем самым послужили благу всех граждан. Я, со своей стороны, постараюсь, чтобы вы не дали веры этим свидетелям, и не позволю, чтобы приговор этого суда, который должен быть справедливым и непоколебимым, основывался на произвольных свидетельских показаниях, которые очень легко выдумать и ничуть не трудно перетолковать и извратить. Я приведу доводы, опровергну обвинения доказательствами, которые будут яснее солнечного света; факт будет сражаться с фактом, дело с делом, соображение с соображением.

(X, 23) Поэтому я охотно мирюсь с тем, что одну сторону дела — о беспорядках в Неаполе, о побоях, нанесенных александрийцам в Путеолах, об имуществе Паллы[1829] — убедительно и цветисто обсудил Марк Красс. Мне жаль, что он не упомянул и о Дионе. Какого высказывания о нем вы ждете? Ведь тот, кто это сделал, либо не боится кары, либо даже все признает; ведь он царь[1830]. А тот, кто был назван его пособником и сообщником, — Публий Асиций — по суду оправдан[1831]. Так что же это за обвинение! Тот, кто совершил преступление, не отрицает; тот, кто отрицал, оправдан, а бояться должен тот, кто не был заподозрен, уже не говорю — в самом преступлении, но даже в том, что он о нем знал? И если судебное дело послужило Асицию на пользу более, чем повредила ему ненависть, то нанесет ли твоя хула ущерб тому, кого не коснулось, не говорю уже — подозрение, но даже злоречие? (24) Да ведь Асиций, скажут нам, оправдан благодаря преварикации[1832]. Ответить на это очень легко, особенно мне, выступавшему в качестве защитника в этом деле. Но Целий, полагая, что дело Асиция вполне честное, думает, что оно, каково бы оно ни было, с собственным его делом ничуть не связано. И не только Целий, но и просвещеннейшие и ученейшие юноши, посвятившие себя благородным занятиям и самым высоким наукам, — Тит и Гай Копонии[1833], которые более, чем кто бы то ни было, скорбели о смерти Диона, которых с Дионом связывала не только преданность его учению и просвещенности, но и узы гостеприимства. Дион, как вы слышали, жил у Тита, был с ним знаком в Александрии. Какого мнения о Марке Целии он или его брат, человек весьма блистательный, вы услышите от них самих, если им предоставят слово. (25) Итак, оставим это, чтобы, наконец, обратиться к тому, на чем основано само наше дело.