Что касается упреков в безнравственности, которые Марку Целию бросали в лицо его обвинители, не столько обвинявшие, сколько во всеуслышание поносившие его, то он никогда не будет расстроен этим в такой степени, чтобы пожалеть о том, что не родился безобразным[1806]. Ибо это самая обычная хула на тех, чья внешность и облик были в молодости привлекательны. Но одно дело — хулить, другое — обвинять. Обвинение предполагает наличие преступления, чтобы можно было изложить обстоятельства дела, дать им название, привести доказательства, подтвердить показаниями свидетелей[1807]; хула же ставит себе только одну цель — поношение; если ее пускают в ход более нагло, она называется бранью; если более тонко, то — остроумием. (7) Но именно эта сторона обвинения — что меня удивило и огорчило — была предоставлена как раз Атратину; ведь этого не допускали ни правила приличия, ни его возраст, да к тому же — вы могли это заметить — этому порядочному юноше было стыдно касаться в своей речи подобного предмета. Я жалел, что этой задачи не взял на себя ни один из вас, людей более зрелых; тогда я несколько свободнее и решительнее и более обычным для себя способом пресек бы вашу злоречивость. Но с тобой, Атратин, я обойдусь более мягко, так как и твоя скромность требует от меня сдержанности во время моей речи, и сам я должен помнить об услуге, оказанной мной тебе и твоему отцу. (8) Но я хочу дать тебе такой совет: прежде всего, пусть все люди считают тебя таким, каков ты в действительности, и в такой же степени, в какой ты далек от позорных поступков, откажись от вольности в выражениях; затем, не говори во вред другому того, что вогнало бы тебя в краску, если бы тебе ответили тем же, хотя бы и без оснований. И в самом деле, кому не открыт этот путь? Кто не мог бы невозбранно, даже не имея никаких оснований для подозрения, но все же приводя какие-то доводы, хулить этот возраст? Но в том, что ты взял на себя эту задачу, виноваты те люди, которые заставили тебя выступить с речью, причем надо отдать честь твоей скромности (ты, как мы видели, говорил это нехотя) и должное твоему дарованию — ты произнес речь цветистую и обработанную. (IV, 9) Но на всю эту твою речь защитник ответит очень кратко. Ведь насколько юный возраст Марка Целия мог дать повод для подобных подозрений, настолько же он был огражден и его собственным чувством чести и заботливым отцовским воспитанием. Как только отец облек его в тогу взрослого (о себе я здесь ничего говорить не стану; думайте, что хотите; скажу только одно — отец немедленно поручил его мне), все видели Марка Целия в расцвете его молодости только с его отцом или со мной, или в высоконравственном доме Марка Красса, когда он обучался наукам, приносящим наивысший почет[1808].

(10) Что же касается брошенного Целию упрека в дружеских отношениях с Катилиной, то это подозрение менее всего должно на него падать; ибо Катилина, как вы знаете, вместе со мной добивался консульства, когда Целий был еще юношей. Если кто-либо докажет, что Целий тогда присоединился к Катилине или что он отошел от меня, то — хотя немало порядочных юношей было на стороне этого негодяя и бесчестного человека — пусть будет признано, что Целий общался с Катилиной чересчур близко. Но, возразят мне, ведь впоследствии он — это мы знали и видели — был даже в числе его друзей. Кто же станет это отрицать? Но я пока защищаю ту пору его молодости, которая сама по себе является нестойкой, а ввиду похотливости других людей легко поддается соблазнам. В бытность мою претором он неизменно находился при мне; с Катилиной, который тогда управлял Африкой как претор[1809], он знако́м не был. Годом позже Катилина предстал перед судом, обвиненный в вымогательстве. Целий был при мне; к Катилине он ни разу не пришел даже как заступник[1810]. Затем наступил год, когда я добивался консульства; Катилина добивался его вместе со мной. Целий к нему никогда не ходил, от меня никогда не отходил. (V, 11) Но вот, после того как Целий уже в течение стольких лет, не навлекая на себя ни подозрения, ни осуждения, посещал форум, он оказал поддержку Катилине, вторично добивавшемуся избрания[1811]. До какого предела, по твоему мнению, надо было оберегать юношей? По крайней мере, в мое время был установлен только одногодичный срок, когда мы должны были прятать руку под тогу[1812] и упражняться в школе на поле, одетые в туники[1813], и такой же порядок был в лагере и на военной службе, если мы немедленно начинали получать жалование. И кто уже в этом возрасте не умел защитить себя сам своим строгим поведением, нравственной чистотой, воспитанием, полученным дома, и своими природными добрыми задатками, тот — как бы его ни оберегали его близкие — не мог избежать дурной славы и притом не лишенной основания. Но кто сохранил свою раннюю молодость чистой и незапятнанной, о добром имени и целомудрии того — тогда, когда он уже созрел и был мужем среди мужей, — не злословил никто. (12) Однако — скажут мне — Целий, после того как уже в течение нескольких лет выступал на форуме, оказал поддержку Катилине. И это же самое сделали многие люди из всех сословий и всякого возраста. Ведь Катилина, как вы, мне думается, помните, обладал очень многими если и не ярко выраженными, то заметными задатками величайших доблестей. С многими бесчестными людьми он общался, но притворялся, что предан честнейшим мужам. Его манил к себе разврат, но подчас увлекали настойчивость и труд. Его обуревали пороки сладострастия; у него также были сильные стремления к военным подвигам. И я думаю, на земле никогда не было такого чудовища, сочетавшего в себе столь противоположные и разнородные и борющиеся друг с другом прирожденные стремления и страсти[1814]. (VI, 13) Кто когда-либо был более по душе прославленным мужам[1815], кто был теснее связан с опозоренными? Кто как гражданин был когда-либо ближе честным людям, кто был более жестоким врагом нашим гражданам? Кто был более запятнан распутными наслаждениями и кто более вынослив в лишениях? Кто был более алчным в грабежах и более щедрым в раздачах? Вот какие качества, судьи, были в этом человеке поистине изумительны: он умел привлекать к себе многих людей дружеским отношением, осыпа́ть их услугами, делиться с любым человеком своим имуществом, в беде помогать всем своим сторонникам деньгами, влиянием, ценой собственных лишений, а если нужно — даже преступлением и дерзкой отвагой; он умел изменять свой природный характер и владеть собой при любых обстоятельствах, был гибок и изворотлив, умел с суровыми людьми держать себя строго, с веселыми приветливо, со старцами с достоинством, с молодежью ласково; среди преступников он был дерзок, среди развратников расточителен. (14) Обладая этим столь переменчивым и многообразным характером, он собрал вокруг себя всех дерзких и бесстрашных людей из всех стран и в то же время удерживал при себе даже многих храбрых и честных мужей, так сказать, видимостью своей притворной доблести. И у него никогда не возникло бы столь преступного стремления погубить нашу державу, если бы такое безмерное множество чудовищных пороков не сопровождалась у него обходительностью и выдержкой.

Поэтому эту статью обвинения надо отвергнуть, судьи, и дружеские связи с Катилиной нельзя ставить Целию в вину; ведь она касается многих, притом и некоторых честных людей. Даже меня, повторяю, меня Катилина когда-то едва не ввел в заблуждение[1816], когда мне казалось, что он добрый гражданин, стремящийся сблизиться с лучшими людьми, стойкий и верный друг. Преступления его я увидел воочию раньше, чем понял их; схватил их руками раньше, чем заподозрил. Даже если Целий и был среди многочисленной толпы друзей Катилины, ему скорее следует пожалеть о своем заблуждении, — как и мне иногда досадно, что я так ошибся в том же самом человеке, — чем страшиться обвинения в дружбе с ним.