(147) Но бессмертные боги, которые, при моем приезде, приняли в своих храмах меня, сопровождаемого этими вот мужами и консулом Публием Лентулом, а также и само государство, священнее которого ничего быть не может, доверили все это вашей власти, судьи! Это вы приговором своим можете укрепить дух всех честных людей и лишить мужества бесчестных. Вы можете привлечь к себе этих лучших граждан, вы можете возвратить мне мужество и обновить государство. Я умоляю и заклинаю вас: коль скоро вы захотели видеть меня целым и невредимым, сохраните тех, с чьей помощью вы себе вернули меня.

19. Речь в защиту Марка Целия Руфа

[В суде, 4 апреля 56 г. до н. э.]

Марк Целий Руф происходил из семьи богатого римского всадника. В 59 г. он, достигнув совершеннолетия, начал обучаться у Цицерона ораторскому искусству и впоследствии был известен как обвинитель. В 62—60 гг. он был в Африке в составе преторской когорты Квинта Помпея Руфа. По возвращении из Африки Целий, вместе с Квинтом Фабием Максимом и Гаем Корнелием Галлом, привлек к суду Гая Антония, консула 63 г., обвинив его в вымогательстве. В марте 59 г. Антоний, которого защищал Цицерон, был осужден.

В начале 56 г. Целий на основании Кальпурниева закона привлек к суду бывшего народного трибуна 63 г. Луция Кальпурния Бестию, обвинив его в домогательстве (de ambitu). Дело слушалось 11 февраля и закончилось оправданием Бестии. Целий привлек его к суду вторично, но в это же самое время его самого привлек к суду Луций Семпроний Атратин, сын Бестии, усыновленный неким Семпронием Атратином и принявший его имя. На основании Лутациева закона он обвинил Целия в насильственных действиях (de vi). Субскрипторами Атратина были Луций Геренний Бальб и Публий Клодий. Целия обвиняли в мятеже в Неаполе, в избиении послов из Александрии, приехавших в Рим после низложения Птолемея Авлета, в попытке отравить главу этого посольства, философа Диона, для чего Целий будто бы подкупил рабов Луция Лукцея, у которого жил Дион, золотом, которое Целий будто бы взял у Клодии, сестры Публия Клодия и вдовы Квинта Метелла Целера, наконец, в попытке отравить и Клодию.

Дело слушалось 4 апреля 56 г. перед трибуналом претора Гнея Домиция Кальвина. После защитительной речи самого Целия говорили Марк Красс и Цицерон, опровергавший обвинение в попытке отравления. При этом он выступил и против своих политических врагов Клавдиев Пульхров. Целий был оправдан.

В 52 г. Целий был трибуном, поддерживал Тита Анния Милона во время волнений, вызванных убийством Публия Клодия, и выступал против некоторых законопроектов Помпея. В 50 г., в начале гражданской войны, Целий перешел на сторону Цезаря и в 48 г. был претором. Его действия в долговом вопросе привели к волнениям в Риме, окончившимся восстанием Целия против Цезаря. Восстание было подавлено; Целий был убит.

См. переписку Цицерона с Целием: «К близким», II, 8—16; VIII. См. также Квинтилиан, «Обучение оратора», IV, 2.

(I, 1) Если бы здесь, судьи, случайно присутствовал человек, незнакомый с нашими законами, судоустройством и обычаями, то он, конечно, с удивлением спросил бы, какое же столь ужасное преступление разбирается в этом суде, раз в торжественные дни, во время общественных игр[1796], когда все судебные дела приостановлены, происходит один только этот суд; у него не было бы сомнения, что подсудимый обвиняется в столь тяжком деянии, что государство — если только преступлением этим пренебрегут — существовать не сможет; а когда этот же человек услышит, что есть закон[1797], повелевающий привлекать к суду в любой день мятежных и преступных граждан, которые с оружием в руках подвергнут сенат осаде, учинят насилие над должностными лицами, пойдут на государство войной, то порицать этот закон он не станет, но узнать, какое же обвинение возбуждено в суде, захочет; если же он услышит, что к суду привлекают не за злодеяние, не за дерзкие поступки, не за насилие, но что юношу блестящего ума, деятельного, влиятельного обвиняет сын того человека, которого сам этот юноша в настоящее время привлекает и уже привлекал к суду, и что при этом его обвинителей снабжает денежными средствами распутная женщина[1798], то сыновнюю преданность самого́ Атратина он осуждать не станет, но женскую похоть сочтет нужным укротить, а вас признает чрезвычайно трудолюбивыми, коль скоро вам, даже когда отдыхают все, передохнуть нельзя. (2) Право, если вы захотите тщательно вникнуть в это судебное дело и справедливо его оценить, то вы, судьи, придете к такому заключению: с одной стороны, обвинение это не согласился бы взять на себя ни один человек, вольный в своих поступках; с другой стороны, никто, унизившись до такого обвинения, не питал бы надежды на успех, если бы его не поддерживало чье-то нестерпимое своеволие и безмерная, жгучая ненависть. Но Атратину, юноше образованному и честному, моему близкому приятелю, я это прощаю, так как извинением ему может служить либо чувство сыновнего долга, либо принуждение, либо его возраст. Если он добровольно взял на себя обязанность обвинителя, то я приписываю это его чувству долга по отношению к отцу; если это ему было приказано, то он сделал это по принуждению; если же он надеялся на успех, то это потому, что он очень молод[1799]. Но другие люди прощения не заслуживают ни в каком случае; напротив, им надо дать решительный отпор.

(II, 3) Что касается меня, судьи, то вот какое начало защитительной речи кажется мне, ввиду молодости Марка Целия, наиболее подходящим: прежде всего я отвечу на слова обвинителей, сказанные ими с целью очернить Марка Целия, умалить и принизить его достоинство. Его неоднократно попрекали его отцом: говорилось, что и сам он не был достаточно блистателен[1800], да и сыну не внушил уважения к себе. Что касается высокого положения, то Марк Целий отец, даже без моей речи, мог бы легко своим молчанием ответить тем, кто его знает, и вообще людям пожилым. Тем же, с кем он, ввиду своего преклонного возраста (ведь он уже давно не бывает на форуме и среди нас), так близко не знаком, следует запомнить, что те достоинства, какими может обладать римский всадник, — а достоинства эти могут быть весьма велики — были всегда в высшей степени свойственны Марку Целию; это знают в настоящее время не только его родные, но также и все те, с кем по какой-либо причине он мог быть знако́м. (4) А ставить Марку Целию в вину, что он — сын римского всадника, обвинителям не подобает ни перед лицом этих судей, ни при мне, как его защитнике[1801]. Относительно того, что вы сказали об уважении Марка Целия к отцу, у нас есть свое мнение, но окончательное суждение, во всяком случае, есть дело отца; о нашем мнении вы узна́ете от людей, давших клятву[1802]; что́ чувствуют родители, показывают слезы и несказанное горе его матери, траурные одежды его отца и его печаль, которую вы видите, и его слезы. (5) Что же касается упрека, будто Марк Целий в молодости не пользовался расположением у членов своего муниципия, то я скажу, что жители Претуттия[1803] никогда никому не оказывали — даже если данное лицо находилось в их муниципии — бо́льших почестей, чем те, какие они оказали Марку Целию, хотя его и не было на месте; ведь они в его отсутствие приняли его в именитейшее сословие[1804] и ему, не искавшему почестей, предоставили то, в чем многим искателям отказали. Они же прислали теперь — с полномочиями участвовать в этом суде — самых избранных мужей (и из нашего сословия, и римских всадников) с убедительнейшим и почетнейшим хвалебным отзывом[1805]. Мне кажется, я уже заложил основания для своей защитительной речи, которые весьма прочны, если зиждутся на суждении людей, близких ему; ведь Марк Целий, ввиду своего возраста, не встретил бы достаточно благосклонного отношения с вашей стороны, если бы его порицал, не говорю уже — его отец, такой достойный муж, но и его муниципий, столь известный и столь уважаемый. (III, 6) Что касается меня лично, то это послужило источником моей известности, и этот труд мой на форуме и мой образ жизни доставили мне всеобщее признание в довольно широких пределах как раз благодаря высокой оценке их моими близкими.