(III, 5) Значит, вот кого ты, злодей и губитель государства, вот какого гражданина ты мечом и оружием, страхом перед войском[1340], преступлением консулов[1341], угрозами наглейших людей, вербовкой рабов, осадой храмов[1342], занятием форума, захватом Курии принудил покинуть дом и отечество, так как он не хотел, чтобы честным людям пришлось мечом сразиться с бесчестными? Ведь ты сам признаешь, что сенат, все честные люди и вся Италия, сожалея о его отсутствии, вытребовали и вызвали его ради спасения государства. — «Но тебе не следовало приходить в Капитолий в тот тревожный день»[1343]. — (6) Да я и не приходил, а был дома в течение всего тревожного времени, так как было известно, что твои рабы, уже давно подготовленные тобой для истребления честных людей, с твоей шайкой преступников и негодяев и вместе с тобой пришли в Капитолий вооруженные. Когда мне об этом говорили, я — знай — остался дома и не дал тебе и твоим гладиаторам возможности возобновить резню. Но когда я был извещен, что римский народ, напуганный недостатком хлеба, собрался в Капитолии, а твои пособники в злодеяниях разбежались в ужасе (одни из них бросили мечи сами, у других их отобрали), тогда я пришел, уж не говорю — без каких-либо войск или отряда, а всего только с несколькими друзьями. (7) Неужели же, когда консул Публий Лентул, оказавший величайшую услугу мне и государству, и брат твой Квинт Метелл[1344], который, хотя и был моим недругом, все же поставил мое восстановление в правах и мое достоинство выше раздоров между нами и выше твоих просьб, требовали моего прихода в сенат, когда такое множество граждан призывало именно меня, чтобы я мог поблагодарить их за их столь недавнюю услугу, мне не следовало приходить — тем более, что ты, как было известно, со своей шайкой беглых рабов оттуда уже удалился? При этом ты даже осмелился назвать меня, охранителя и защитника Капитолия и всех храмов, «Капитолийским врагом», — не за то ли, что я пришел в Капитолий, когда двое консулов собрали в нем сенат? Бывает ли время, когда приход в сенат позорен? Или вопрос, который рассматривался, был таков, что я должен был отвергнуть самое дело и осудить тех, кто его рассматривал? (IV, 8) Скажу прежде всего, что долг честного сенатора — всегда являться в сенат, я не согласен с теми, кто при неблагоприятных обстоятельствах решает не являться в сенат, не понимая, что такое излишнее упорство всегда весьма по сердцу и приятно тем людям, которых они хотели обидеть[1345]. — «Но ведь некоторые удалились из страха, полагая, что присутствие в сенате для них небезопасно». — Не упрекаю их и не спрашиваю, следовало ли им чего-либо страшиться; думаю, что дело каждого — решать, надо ли ему бояться. Ты спрашиваешь, почему не побоялся я? Потому что было известно, что ты оттуда ушел. Почему, когда некоторые честные мужи считали, что для них небезопасно присутствовать в сенате, я не был того же мнения? Почему, когда я, напротив, признал, что для меня вовсе не безопасно даже находиться в государстве, они остались? Или другим дозволено — и по справедливости дозволено — не бояться за себя, когда я в страхе, а мне одному непременно надо бояться и за себя и за других?

(9) Или же я заслуживаю порицания за то, что в предложении своем не осудил двоих консулов?[1346] Значит, я должен был осудить именно тех людей, по чьему закону я, который не был осужден и имел величайшие заслуги перед государством, не несу кары, положенной осужденным? Ведь даже если бы они совершили какие-либо проступки, то за их исключительно благожелательное отношение к делу моего спасения не только мне, но и всем честным людям следовало бы отнестись к ним снисходительно; мне ли, восстановленному ими в моем прежнем достоинстве, отвергать своим советом их весьма благоразумное решение? Но какое же предложение внес я? Во-первых, то, какое народная молва нам уже давно внушала; во-вторых, то, какое обсуждалось в сенате в течение последних дней; наконец, то, какому последовал, согласившись со мной, собравшийся в полном составе сенат. Так что я не предлагал ничего неожиданного и нового; а если в предложении и кроется ошибка, то ошибка того, кто его внес, не больше ошибки тех, кто его одобрил. — (10) «Но решение сената не было свободным вследствие страха». — Если ты утверждаешь, что побоялись те, которые удалились, то согласись, что не побоялись те, которые остались. Но если не было возможности свободно принять решение без отсутствовавших тогда, то я скажу, что предложение об отмене постановления сената было внесено в присутствии всех — весь сенат воспротивился этой отмене.

(V) Ну, а в самом предложении — я хочу знать, так как это я его внес и я его автор — есть ли что-нибудь предосудительное? Разве не было повода для нового решения, разве мне не следовало принять в этом деле особое участие, или же нам надо было обратиться к другому лицу? Какая причина могла быть более важной, чем голод, чем смута, чем замыслы твои и твоих сторонников, коль скоро ты, когда представилась возможность возбудить недовольство среди людей неискушенных, решил использовать недостаток хлеба и возобновить свой пагубный разбой?

(11) Хлебородные провинции[1347] отчасти не имели хлеба, отчасти отправили его в другие страны (пожалуй, вследствие алчности поставщиков), отчасти (рассчитывая заслужить бо́льшую благодарность, если придут на помощь во время голода) держали хлеб под замком и под охраной, чтобы прислать его накануне нового урожая. Это были не слухи, а подлинная и явная опасность и ее возможность не на основании догадок предвидели, а видели ее уже воочию, на деле. И вот тогда, когда началось повышение цен на хлеб, так что уже появилась угроза явного недостатка хлеба и голода, а не только вздорожания хлеба, народ сбежался к храму Согласия, причем консул Метелл созвал туда сенат. Если эти волнения действительно были вызваны бедственным положением людей и голодом, то консулам, несомненно, надо было заняться этим, а сенату принять какое-то решение; но если причиной волнений было вздорожание хлеба, а подстрекателем к мятежу и нарушителем спокойствия был ты, то разве всем нам не следовало постараться лишить пищи твое бешенство? (12) Далее, если было налицо и то, и другое, причем людей побуждал голод, а ты был как бы почвой, на которой язва возникла, то разве не следовало применить тем более сильное средство, которое могло бы вылечить и от той врожденной, и от этой привнесенной болезни? Итак, была дороговизна и нам грозил голод; но это еще не все; стали бросать камни; если это случилось в связи со страданиями народа, когда его никто не подстрекал, то это — большое зло; но если это случилось по наущению Публия Клодия, то это — обычное злодеяние преступного человека; если же было и то и другое, то есть и причина, сама по себе возбуждавшая толпу, и присутствие подготовленных и вооруженных вожаков мятежа, то не кажется ли вам, что само государство взмолилось к консулу о помощи, а к сенату о покровительстве? Но вполне ясно, что и то, и другое было налицо. Что были затруднения с продовольствием и крайний недостаток хлеба, так что люди явно боялись уже не продолжительной дороговизны, а голода, — никто не отрицает. Что тот враг спокойствия и мира намеревался воспользоваться создавшимся положением как предлогом для поджогов, резни и грабежей — прошу вас не подозревать, понтифики, пока не увидите воочию. (13) Кто были люди, во всеуслышание названные в сенате твоим братом, консулом Квинтом Метеллом, — те, которые, по его словам, метили в него камнями и даже нанесли ему удар? Он назвал Луция Сергия и Марка Лоллия. Кто же этот Лоллий? Тот, кто без меча не сопровождает тебя даже теперь; тот, кто, в бытность твою народным трибуном, потребовал для себя поручения убить — о себе говорить не стану, — нет, убить Гнея Помпея! Кто такой Сергий?[1348] Подручный Катилины, твой телохранитель, знаменосец мятежа, подстрекатель лавочников, человек, осужденный за оскорбления, головорез, метатель камней, опустошитель форума, вожак при осаде курии. Когда ты под предлогом защиты бедных и неискушенных людей, имея этих и подобных им вожаков, во времена дороговизны хлеба подготовлял внезапные нападения на консулов, на сенат, на добро и имущество богатых людей, когда при спокойствии в стране не могло быть благополучия для тебя, когда ты, имея отчаянных вожаков, располагал распределенным на декурии и правильно устроенным войском из негодяев, то неужели сенат не должен был принять мер, дабы на этот столь подходящий горючий материал не попал твой губительный факел?