Селифон вскочил. Герасим Андреич сделал ему знак рукой: «Сиди, пожалуйста», и Адуев сел.

В это время поднялся Вениамин Ильич.

— Согласны! Конечно, согласны! А то у нас и кони чуть ходят…

Но и его остановил председатель: в этих делах главным хозяином он по праву считал себя и никому не позволял в них опрометчиво вмешиваться.

Петухов не обдумал еще во всех подробностях слова Ганзы, выигрывал время. И как бы ни казалось выгодным предложение директора, Герасим Андреич не мог решить этого дела «смаху».

— Колхоз помогает нам убрать сено, а наш машин, наш тягло помогает пахать колхозу. Согласный?

Следы от оспы, исклевавшей когда-то лицо Герасима Андреича, проступили отчетливее. Условие директора совхоза и обрадовало и испугало его: «Уж слишком выгодно». Необычно выгодно было предложение, поэтому-то и растерялся и побледнел председатель.

— Надо подумать, товарищ Ганза. Пишите проектик договора, а мы обсудим, — сказал он наконец и испуганно обвел глазами присутствующих. Ему казалось, что не поспешил ли он даже и с предложением о проекте договора.

Ганза согласился:

«Отлично вижу, что выгодно тебе, но и мне тоже выгодно. Машин у нас будет сколько нужно, рабочих же рук летом здесь не найти ни за какие деньги, а сено для меня все».

Вениамин Татуров смотрел на Петухова, на Ганзу, слушал их, а думал совсем о другом: ему вдруг представилось, как огромнейшие мягкогорья, граничащие с Поповской еланью, заросшие волчевником, шиповником и таволожкой, недоступные конному плугу и покорные лишь тракторному прицепу, зазолотились морем пшеницы… В ушах стоял шум спелых колосьев…

Сегодня он ясно понял, что в жизнь колхоза, а следовательно, и в его личную жизнь безраздельно слитую с колхозом, по-настоящему вошла машина. Партия привела тракторы и в далекую Черновушку!..

Сложные чувства охватили Вениамина от сознания, что это его партия меняет лицо старой, раскольничьей Черновушки. И гордость и радость за свое будущее и за будущее миллионов таких же, как и он, землелюбов охватили Вениамина Ильича. С этого часа он понял, что дела их колхоза начнут поправляться значительно быстрее, чем думали даже самые пылкие мечтатели — комсомольцы.

«Вот шли мы пеши по лесной, заваленной буреломом тропке и вдруг сели на поезд. Теперь только паров набирать надо…» — думал он.

Вениамин Ильич подошел к директору совхоза и пожал его большую руку.

День Татурова был рассчитан до минут: он убедился, что при такой системе больше и лучше сделаешь.

Еще в первый год в армии его шеф, страстный спортсмен, незаурядный легкоатлет, взводный Петр Щербина прочел Татурову отчеркнутое место из книги Чернышевского:

— «Ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы…» И дальше читай: «Они в ней — теин в чаю, букет в благородном вине; от них ее сила и аромат: это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли». Это о Рахметове — здоровяке вроде тебя… Возьми, прочитай внимательно.

Характеристику Рахметова Вениамин Ильич часто приводил в беседах с горноорловскими колхозниками.

Подобно Рахметову, он вырабатывал в себе большую физическую силу: гнул подковы, свертывал в трубку пятак. Любил Тату ров французскую борьбу, конный и лыжный спорт. Больше же всего он любил охоту, как спорт, объединяющий искусство и наездника, и лыжника, и выносливость в ходьбе, в лазании по скалам, и следопытство, и мастерство сверхметкой стрельбы, вырабатывающей бесстрашие.

При среднем росте Вениамин был так широк в груди и в плечах, что тянул около шести пудов весу. Но при этом подвижен и ловок: как-то в тайге, один на один, он связал полуторагодовалого медведя. В Красной Армии, где, как говорил Вениамин, «был прибит ему большой аппетит к жизни», товарищи по полку, знавшие необыкновенную его силу и ловкость, упросили командование разрешить Татурову побороться в цирке с известным киевским борцом.

Командование разрешило. Окруженный толпой друзей, взволнованных предстоящей схваткой, Вениамин с интересом смотрел на головокружительные полеты гимнастов под куполом цирка, танцы красивых, гибких, словно бескостных, балерин на канате, хохотал вместе со всеми над грубоватыми, смешными проделками рыжего клоуна.

Командир полка Первухин в антракте оставил жену, подошел к Татурову и указал на стоявшего рядом с выходом на арену огромного, толстого человека в бархатном малиновом халате. У великана было длинное лицо и тяжелая, выдвинувшаяся вперед нижняя челюсть.

— Вон твой противник.

Вениамин сразу же узнал борца «наитяжелейшего веса», портрет которого висел при входе в цирк. Это был Остап Забурун-Загоряйный, или «человек-гора», как звали его любители борьбы.

— В нем десять пудов весу. Справишься ли ты с ним?

Вениамин как-то даже весело сказал:

— Брюха много — скоро задохнется. Поборю, товарищ командир полка. Да и как не побороть! — Вениамин посмотрел на своих товарищей и еще веселее улыбнулся. — Он один, а вместе со мной весь полк будет бороться!

Борьбу первых двух пар борцов смотрели без особого интереса — все знали, что борцы эти выступают, чтобы заполнить номер программы, показать технику борьбы.

И вот коричневый от загара, обтянутый черным трико Вениамин Татуров на ярко освещенной арене против «человека-горы».

Цирк замер. Все штатные борцы толпой выдвинулись на арену и с любопытством смотрели на молодого неизвестного атлета с необыкновенно объемной даже и для борцов-профессионалов грудью и таким классически отработанным телом, что казалось — весь он сплетен из одних только мускулов и сухожилий. В плотно сжатой линии приподнятого в уголках рта чувствовались одновременно и веселость и воля.

И все-таки рядом с Остапом Забурун-Загоряйным Вениамин Татуров выглядел, как Давид рядом с Голиафом.

Борец был устрашающе огромен и толст. Выхоленное, тяжелое тело его было бело-розового цвета. Ширина спины, плеч, объем опустившегося живота так велики, что казалось — никакие руки не в состоянии даже и обхватить его. Остап Забурун-Загоряйный был в голубом трико. С высоты своего роста он смотрел на Вениамина Татурова, как на подростка.

Судья, известный престарелый борец, дал свисток, и борцы бросились друг на друга.

Казалось, молодой атлет в один миг будет схвачен длинными толстыми руками и вдавлен в упругую мякоть ковра… Но произошло совсем неожиданное: «человек-гора» с его страшными руками сам был схвачен и сжат точно в железные клещи. Гигант безуспешно пытался освободиться от вцепившегося в него противника. Впечатление было такое, что борец попал в стальной капкан, неумолимо сжимающий ему руки, бока, грудь. Под ярким светом огней лицо Забурун-Загоряйного стало угрожающе пунцовым, бело-розовое тело покрылось испариной и заблестело, точно окаченное водой…

Вдруг «человек-гора» захрипел так, что хрип его услышали во всех концах цирка.

Неизвестно, чем бы кончилось все это, если бы Вениамин не разомкнул рук и не отпрыгнул в сторону от борца. Онемевшие от напряжения зрители увидели, что мускулы толстых рук, спина Остапа Забурун-Загоряйного в тех местах, где держал их Татуров, были совершенно белыми и медленно-медленно наливались темной кровью.

Цирк точно закачался от треска ладоней, криков и восторженного топота ног. Борец, нагнув голову, снова бросился на увертливого, подвижного, как ртуть, атлета и вскоре попал в тот же стальной капкан. Но теперь Вениамин продержал своего противника «в объятиях» еще дольше. «Человек-гора» хрипел, качался из стороны в сторону, могучие его ноги начали дрожать. Когда же Татуров вновь отпрянул от своего задыхающегося противника, то угрожающе толстый борец не только не бросился на него, а сам, под оглушающий рев и неистовый свист зрителей, начал отступать на край ковра.

Тогда-то и началась та самая захватывающая часть борьбы, о которой долго потом вспоминали киевские болельщики.

Молодой атлет, почти вполовину меньшего веса, начал «гонять» по ковру панически обороняющегося «человека-гору».