«Этот в трактирной девке увидит Венеру и найдет наслаждение в любом приключении».

— А я вас как раз ищу, пан поручик, — услышал он над самым своим ухом голос Клоце.

— А что случилось?

Он неохотно подал ему руку.

— Ничего особенного. У меня только есть поручение — свезти вас на обед к Сиверсу. Мотивы сообщит вам пан кастелян.

— Чересчур высокий порог для моих скромных ног. К тому же я уже обедал.

— Тем лучше. Туда так много тянется всегда народу, что нередко встают голодными из-за стола. Посол все скупее расходуется на угощение посетителей.

— Вероятно, они ему уже мало нужны! — буркнул Заремба, садясь в высокий кабриолет.

По дороге Клоце, считая его не только племянником кастеляна, но и очень близким ему человеком, разоткровенничался с ним о неприятностях, которые им доставляет камергер, не желающий слышать о разводе или хотя бы о раздельном жительстве с Изой.

— И на что ему красавица жена? Другие пользуются ее ласками, а у него только слюнки текут! — цинично рассмеялся Клоце. — Вся эта история ужасно нелепа! Разводиться с одним, когда еще в другом не уверена, поскольку тот все откладывает решительное предложение. Конечно, здесь замешан не кто иной, как Зубов. Целые дни просиживает у пани камергерши, а князь с ума сходит от ревности за дверью. Вчера избил каблуками гайдука за то, что тот попался ему на дороге. Ах, эти женщины, эти женщины! — причмокнул он своими чувственными губами и засмеялся так, что живот его затрясся и забрякали на нем цепочки и брелоки. — Пани камергерше хотелось бы иметь, как у всех знатных дам, одного любовника для будней, другого для праздников, еще нескольких — в промежутках, а мужа — чтобы покрывать расходы! — зарокотал он раскатистым смехом над собственной остротой, не замечая, что Заремба судорожно сжимает зубы. — У нас еще одно огорчение, похуже, — вздохнул Клоце и стал шептать Зарембе на ухо. — Пани кастелянша отказала в своей подписи на полномочной доверенности. Сколько лет была во всем покорна, а сейчас, когда нам приходится трудно, выпускает шипы. С паном кастеляном от досады чуть не сделался удар. В ее отказе он видит недостойные происки Капостаса, ее варшавского банкира, который как раз теперь приехал и занимает ее иллюминатскими и астрологическими гороскопами. Здесь кроется настоящая интрига, так как сейчас же после кабритовских банкротств золото точно в землю провалилось, и никак его оттуда не достанешь. Даже у самых богатых не хватает наличных денег. Кастелян хочет позондировать почву у Сиверса. Я ему не советовал, так как Сиверс часто сам ищет спасения у Мейснера. Даже Бокамп нередко перехватывает для Сиверса у ростовщиков тысчонку-другую. Только Бухгольц мог бы для кастеляна что-нибудь сделать.

— Бухгольц? — не поверил Заремба собственным ушам. — Посол прусского короля?

— Он один мог бы дать взаймы и не на слишком тяжелых условиях.

— Это для меня ново, — то, что я от вас слышу.

— Ведь прусские дела не сегодня-завтра должны поступить на обсуждение сейма, — продолжал нашептывать Клоце, наклоняясь к его лицу, — и должны получить утверждение во что бы то ни стало, — прибавил он с жаром. — Но оппозиция жестоко этому противится. И не только оппозиционеры, бунтари и сеймовые крикуны становятся нам поперек дороги, но и некоторые министры и сторонники России. Ненависть против пруссаков возрастает с каждым днем, обращается уже на особу посла, и он не решается уже показываться на улице без вооруженного конвоя. Мы знаем, что Сиверс все это разжигает и исподтишка направляет озлобление общества в сторону Пруссии. Кастелян много может сделать, чтобы создать в сейме благоприятное большинство, но он не хочет и слышать об этом из-за каких-то ребячьих сантиментов. Как будто дукаты сами сыплются с неба. Я готов отказаться от своей службы, если мы не воспользуемся таким стечением обстоятельств.

— Что вы, собственно, хотите всем этим сказать? — спросил Заремба раздраженным тоном.

— А то, что кастелян проиграл Зубову двадцать тысяч и должен их заплатить.

— Значит, и милейший дядюшка тоже пускается в бурные волны «фараона»?

— Не из азарта, а из дальновидных соображений, — усмехнулся Клоце с интригующей таинственностью. — Бывает иногда, что и проигрыш приносит большую прибыль...

— Не сомневаюсь. Но почему я должен обедать у Сиверса? — спросил вдруг Заремба.

— Мотивы вам изложит пан кастелян. Моя роль кончается у этого порога.

Они вышли из экипажа перед зданием замкового управления на Городнице, где помещалась резиденция Сиверса, и по широкой лестнице поднялись во второй этаж.

Огромная столовая, отделанная с чрезмерной роскошью, была уже полна народу. Гости толпились у бокового стола, уставленного аппетитными закусками. Посольская прислуга в ливреях спешила подавать один за другим пузатые графины разных водок. Лобаржевский, майор русской армии и депутат в сейм, близкий друг и доверенный Сиверса, подошел к Зарембе и Клоце с радушным приветствием и полным бокалом и, выпив за их здоровье, повел к столу, выхваливая свежие английские сельди и миндальные пирожные, посыпанные имбирем.

Толпа гостей была многолюдная, шумная, вела себя непринужденно. Каждый занимал место, где хотел, и делал, что ему нравилось, так как сам посол редко присутствовал на этих обедах. Чаще бывал Билер, его первый советник, а в обычные дни роль амфитриона брал на себя Лобаржевский, усердно следя за тем, чтобы милые гости наелись досыта, а главное, чтобы никто не чувствовал недостатка в напитках. Это было нелегким делом, так как за стол садилась каждый день вся фракция, преданная России, — человек шестьдесят, не считая случайных гостей и всевозможных любителей-нахлебников.

Внесли дымящиеся миски, и гости поспешили занять места. За столом воцарилась тишина; в столовой слышался только звон посуды и жадное прихлебывание.

Соседом Зарембы справа оказался, к немалому его неудовольствию, Сроковский, слева широко расселся какой-то толстяк в темно-синем коротком полукафтане, представившийся Антоном Чарнецким, ротмистром народной кавалерии, конечно, из таких ротмистров, что ни разу не нюхали пороху, но носили темляк у сабли и Станислава на груди. Шея у ротмистра была как у быка, волосы с проседью, живот торчал точно огромный каравай, лицо же у него было рассеянно-глупое и удивительно маленькое по сравнению с фигурой, почти мальчишеское, с ярким румянцем, а губы чувственные и налитые кровью. Он набрасывался на блюда с воодушевлением, но то и дело поднимал голову со следами различных соусов на усах и ворчал разочарованно:

— Мерзость! Этим скотину кормить! Не будет ли вон то повкуснее! — и бесцеремонно перекладывал к себе на тарелку целые горы мяса, к немалому огорчению соседей. Один только Новаковский, сидевший с ним рядом, чудесно развлекался, подтрунивая над ним.

— Попробуйте баранину, — прямо объедение, попахивает, правда, прелым тулупом, но приготовлено по точному рецепту главного повара турецкого султана. Подливка из кобыльей сметаны, редкостное блюдо! — шептал он ему на ухо, подмигивая Зарембе. — Ведь об этих знаменитых обедах сочиняются дифирамбы в стихах. Вот вам, например: «Бифштексы из щепы, соус из репы, падаль на жаркое — что это такое?» А вот и ответ: «Посольский обед!» Сиверс не жалеет расходов для друзей.

— Я не друг ему. Сказали: «Хорошо кормят» я и пришел попробовать.

— Но всегда приходится платить болезнью за такие пробы, — шепнул Новаковский серьезным тоном.

— Не может быть! — отодвинул он вдруг тарелку. — В кухмистерских тоже кормят премерзко и дают такие мизерные порции, что не успеешь почувствовать вкус, как уж видишь дно тарелки, — пожаловался он, глубоко огорченный. — Ну, вот хотя бы вчера у Дальковского... Эй ты, ротозей, подай сюда, — повернулся он вдруг к лакею, испугавшись, что тот хочет обойти его блюдом. — Так вот вчера у Дальковского...

Заремба больше не слышал, так как справа Сроковский принялся шептать ему на ухо:

— Благословляю небеса за случайную встречу и осмеливаюсь покорнейше просить у вас, пан поручик, протекции. Я слыхал от Новаковского о ваших могущественных связях...