Турист стоит у края Священного колодца несколько разочарованный, оглушенный видениями ночи и соблазняемый голосами, зовущими его посетить покои бога Дождя Юм-Чака. Когда-то он прыгал в этот колодец вместе с Галлибуртоном ( Хеллибертеном). Двадцать метров стремительно летел он по узкой темной трубе, еще более узкой от страха: чем все это кончится? Он летел в колодец. Теперь же он стоит перед прудом, который на глаз в диаметре может иметь добрых пятьдесят метров!

Ладно уж, такое романтическое безумство уже само по себе ухарство. Прыгнуть с высоты в двадцать метров только затем, чтобы проверить, как чувствовала себя невинная дева, когда ее бросали в объятья Юм-Чаку, зная при этом, что помощи ждать неоткуда, — вот это поистине репортерская добросовестность! Вот Хеллибертен карабкается из воды, судорожно хватаясь за узловатые корни, нависшие над ее поверхностью; в насквозь промокшей одежде он дрожит на утреннем холоде. Очнувшись от романтических заблуждений, он уже мечтает не столько о великолепных чертогах бога Юм-Чака, сколько о сухой сигарете и спичках.

Круг водной глади слепо взирает на небо, местами покрывается легкой рябью от прикосновения стрекозы. Некогда здесь, несомненно, произошел провал почвы, и образовавшееся при этом цилиндрическое жерло частично заполнилось водой. Стены провала по сей день служат классической коллекцией слоистых отложений морских наносов. Некоторые слои совершенно не подверглись воздействию кислорода воздуха и служат твердой опорой буйной ползучей растительности. На южном крае колодца видны явные следы какой-то оштукатуренной ступеньки, от которой к Замку – Кастильо, как археологи наименовали пирамиду, вьется полузаросшая тропинка. Предполагается, что по ней двигались торжественные процессии жрецов, по ней в периоды затянувшихся засух вели в последний путь обреченных девушек, чтобы, принеся их в жертву, умилостивить бога Дождя.

Но Фома неверный уже тут как тут, и раздался его голос.

— Вопрос ставится так, — берет он слово и смотрит на свидетелей, — сохранилось ли в каком-либо из трех уцелевших кодексов хотя бы малейшее упоминание о человеческих жертвах? Не сохранилось. Среди пяти тысяч известных рельефов обнаружен ли хотя бы один, изображающий подобное явление? Не обнаружен. Имеется ли какое-либо иное историческое доказательство тому? Кто просит слова? Франсиско Монтехо? Отлично, Монтехо, Вы были первым испанцем, вступившим в разговор с юкатанцами…

— Да, это было в сентябре 1527 года. Мы кричали им, чтобы они сказали, как называется их страна. «Uyac-u-dtan!» ( Уяк-у-дтан) — закричали они в ответ. Таким образом, мы назвали вновь открытую страну Юкатаном. Только много позже мы поняли, что это была ошибка. Uyac-u-dtan на языке туземцев означало: «Послушайте, как они, — то есть мы, испанцы, — говорят». О человеческих жертвах у нас речи не заходило, так как мы не понимали друг друга…

— Хорошо, но, придя четыре года спустя в Чичен-Итса ( Чичен-Ица), вы уже располагали надежными переводчиками. Однако в вашем донесении его величеству о Священном колодце не упоминается ни слова!

— Действительно, это так. Ничего подобного я в Чичен-Ица не видел.

— Показания дает епископ Ланда. Днэго де Ланда, что вы писали в 1566 году в своей книге «Relacion de las cosas de Yucatan»?

— В период засух существовал обычай бросать в колодец живых людей, принося их в жертву богам. Туда же бросали и многие предметы из драгоценных камней. И если в этой стране еще имеется кое-какое золото, то исключительно благодаря этому колодцу, на дне которого покоится большая часть его. Потому что индейцы приносили в жертву также и золотые вещи.

— Диэго де Ланда, ваш «Отчет о делах юкатанских» — вынужденное добродеяние. Вы принялись писать его лишь для того, чтобы замолить свои грехи, чтобы искупить свою вину за уничтожение с вашего ведома многих тысяч ценных рельефов, за проведенное в июле 1562 года аутодафе в Мани — торжественную казнь еретиков — и уничтожение нескольких сотен кодексов, принадлежавших индейцам майя. Свой «Отчет» после этого вы высасывали из пальца. Вы не историк, а собиратель сплетен!

— Показания хочет дать Каррильо Анкона. Отлично! Прошу вас дать свидетельские показания, сеньор Крессенсио Каррильо Анкона.

— В моей «Истории» на странице сто восемьдесят один я написал, что в Чичен-Итса был обычай бросать с большой высоты в Священный колодец людей и драгоценные предметы в качестве жертвоприношений. Но я писал, основываясь на слухах, собственными глазами я ничего такого не видел!

— Благодарю вас. После этого почти на триста лет у Колодца воцарился покой. Затем на Юкатан явились вы, мистер Стеффене, со своим коллегой художником Катервудом ( Кетервудом). Можете ли вы нам сказать, как, собственно говоря, обстояли дела с Колодцем?

— Колодец был самый большой, самый таинственный и заросший из всех встреченных нами на Юкатане. Он был мертв, словно в нем поселился дух вечного молчания. Казалось, что сквозь его зеленоватую воду проступает тень мистических сказаний о том, что городище Чичен-Ица некогда было местом паломничества и что сюда бросали человеческие жертвы.

— Чем обоснована ваша точка зрения?

— С вашего разрешения, я не историк и не археолог, я просто обыкновенный путешественник. Это было мое субъективное ощущение. Впрочем, как вам известно, мою двухтомную книгу я назвал «Incidents of Travel in Yucatan», «Приключения во время путешествия по Юкатану»…

— Совершенно верно, это вносит полную ясность в ваше утверждение на сей счет в главе семнадцатой второго тома. В качестве свидетеля здесь присутствует также господин Эдвард Герберт Томпсон. Вы прибыли на Юкатан в качестве консула Соединенных Штатов, не так ли, мистер Томпсон?

— Да, в 1885 году. Когда-то я читал перевод книги падре Ланда, и меня больше всего привлекло его упоминание о золоте, скрытом в колодце. Я распорядился доставить в Чичен-Ица землечерпалку, и мы выгребли из Колодца множество всякой дряни. Мы нашли в Колодце горы кадил, осколков ваз, кувшинов, черепа и кости мужчин, женщин и детей. Но меня это, как вы понимаете, не могло удовлетворить. Поэтому мы спустили на воду плот, я пригласил из Флориды двух водолазов-греков, и те погрузились в мрачное царство Юм-Чака. Говорят, там было темно, как в мешке, но мои ребята привыкли добывать губку в море и для такой работы пальцы их были хорошо тренированы. Впрочем, что из этого вышло, вам известно: кольца, браслеты, колокольчики, блюда, диски и чаши — все чистого золота, золотые фигурки змей и различных животных, множество предметов из меди, дерева, кремня, все это аккуратно собрано в музее Пэбоди в Гарвардском университете.

— Вот вам доказательство того, что я говорил святую правду, — с жаром воскликнул епископ Ланда, — водолазы меня полностью реабилитируют!

— Это не доказательство, епископ Ланда! Что касается человеческих костей, то они могли принадлежать, скажем, самоубийцам. Здесь могло быть, скажем, место погребения. Но вам хорошо известно, епископ Ланда, что конкистадоры были вынуждены выдумать какой-либо предлог, чтобы оправдать массовое истребление индейцев, чтобы доказать миру, будто жестокие язычники, которые приносили живых людей в жертву, не заслужили другой участи, кроме поголовного уничтожения. Вы лично в своем «Отчете» этот предлог широко пропагандировали! Относительно золота: разве не известно вам, что индейцы майя были хорошо знакомы с болезненным корыстолюбием испанцев и их ненасытной жаждой золота? Вам не могло прийти в голову, что они предпочитали бросить свои драгоценности богу Дождя, чем отдать их в лапы испанцев?

— Вы все, сидящие здесь, господа испанцы, — резко заговорил поднявшийся юноша майя из рода прославленных мастеров, которые из века в век украшали рельефами стелы майя, — все вы были готовы ради золотой мишуры уничтожать нас, индейцев майя, которые испокон веков жили здесь, у себя дома, и которые никогда даже курицы не обидели. Вы убийцы, вы отрезали детям руки и ноги, вы отрезали груди у женщин, вы группами сжигали стариков в соломенных хижинах, вы…