Пульке пили в давние времена и продолжают пить до сих пор, а тольтеки загадочно исчезли. Они были первым цивилизованным племенем в Мексике, им предшествовали только безыменные племена непричастных к культуре охотников и полу-земледельцев-полускотоводов. В XI ( одиннадцатом) веке тольтеки незаметно исчезли из долины Мехико, оставив свою легендарную столицу Тольян на произвол судьбы и на милость врагов, и отправились в юго-восточном направлении, на Юкатан, в горные долины Гватемалы, и дальше в нынешний Сальвадор. А Тольян их словно сквозь землю провалился.
Куда девался Тольян? За объяснением этой загадки кое-кто отправился даже в штат Оахака, в деревушку Тула, где росло «самое старое дерево на свете», которое наверняка помнило тольтеков.
Но у дерева выведать ничего не удалось. Ничего не поведало селеньице Тула де Альенде в штате Идальго, которое вызывало подозрение тем, что здесь ни с того ни с сего испанцы построили величественный храм с монастырем, скорее даже крепость, чем монастырь.
Только в 1942 году пробудился от векового сна холм за до сих пор ничем не примечательной Тулой в штате Идальго; кирки и лопаты открыли миру тольтекскую пирамиду. Она великолепна. Глядя на нее, невозможно отрицать, что тольтеки поистине были народом зрелой культуры, что среди них были гениальные архитекторы, выдающиеся скульпторы, что они оказали влияние на изобразительное искусство ацтеков, а позже майя, поскольку к ним на Юкатан тольтеки занесли не только бога Кетсалькоатля, но и свое искусство.
В Тольяне были обнаружены огромные женские кариатиды, мастерски вытесанные из трех огромных глыб и подпиравшие своими сплющенными головами крышу часовни. На страже продолжает стоять только одна-единственная, с чудесной диадемой, нежным лицом и голыми ягодицами. Чуть выше к пояснице прикреплен огромный узорчатый диск, из центра которого с любопытством выглядывает человеческая голова. Куда же она смотрит? На это кариатида не отвечает. Она стоит, прижав к груди руки, так же как стояла перед божественными повелителями, когда широко раскрытые глазные впадины ее были еще заполнены отливающей перламутром мозаикой.
Издали стены пирамиды похожи на стиральную доску, вблизи же плоские камни, выступающие на поверхности, напоминают гигантские пожарные лестницы. Скорей всего, это несущая поверхность, которая удерживала плиты облицовки, покрывавшей пирамиду и давно обвалившейся. Зато фриз у подножья пирамиды богато украшен каменными рельефами, на которых друг за другом влево маршируют ягуары с ошейниками и воинственно задранными хвостами. Распростершие крылья орлы обнюхивают какие-то загадочные треугольные предметы. Возможно, это вырванная у жертвы печень, которую они клюют на потеху скульптору. Над ними ухмыляются черепа, скелеты бойко размахивают своими конечностями…
— Я доснял последний метр пленки, обе кассеты пусты. Придется спуститься в город.
Сеньор Чавес, единственный фотограф в Туле, охотно освобождает для нас свою «темную» комнату и затыкает щели, через которые пробивается полуденное солнце.
— Я проявляю по большей части ночью, понимаете? А вообще это хорошо, что вы интересуетесь пирамидами. Вам следовало бы заглянуть немного подальше от старой, недель пять назад там открыли новую. (Вот оно что, об этой «Пемекс» ничего не знает, возможно, мы откроем и другие.) Оставьте машину возле старой пирамиды и пройдите по тропинке левее спортивного поля. За четверть часа вы туда доберетесь.
Из каменной равнины, на которой кое-где возвышается разлапистый древовидный попал, показался невысокий пригорок. У подножья его работает человек шесть-семь мужчин. За упомянутые пять недель они уже успели многое сделать. Они освободили от земли и камней северный фасад пирамиды, открыли какой-то стол для жертвоприношений с отверстием посредине, старательно заделывают цементом щели на приподнятом пьедестале и щеточками очищают рельефы на передней стене.
Сеньор Хорхе Акоста, главный археолог, человек не очень разговорчивый, не любит, когда здесь появляются люди с фотоаппаратами. Ведь речь идет о приоритете, популярности, славе первооткрывателя.
— Вон там можете посмотреть, мы нашли кое-какие предметы обихода, — наконец разрешает он благосклонно.
На чисто выметенном месте разложены обсидиановые коготки, каменные топорик и молоток, « метлапильи» для размола кукурузы, примерно трех дециметров длиной; и тут же рядом каменная плита шириной в двадцать и длиной двадцать пять сантиметров с пирамидальным острием на оборотной стороне.
— Это метатль, доска для растирания кукурузы, — охотно поясняет старик, пришлепавший к нам. — Этот шип втыкался в землю, чтобы во время работы доска не ерзала…
Он покосился по сторонам, осторожно огляделся и чуть заметно кивнул нам.
— Идемте со мной!
Он поплелся к деревянному сарайчику за пирамидон, ступая неслышно, как кошка, и ежеминутно испуганно озираясь.
— No me dejan dormir los toltecas, — вырвалось у него неожиданно. — Не дают мне спать эти тольтеки! Я сплю примерно до полуночи, а потом они приходят меня пугать, они все время меня неотступно преследуют…
И он отвернул брезент. На земле тщательно, кость к кости, были сложены два скелета. А рядом лежал скелетик ребенка лет двух.
— Сильнее всего меня преследует малыш. Вчера я переселился в соседнюю палатку, но в полночь он снова пришел ко мне, негодник этакий!
Он погрозил скелетику палкой, прикрыл брезент и, не проронив ни слова, поплелся к работавшей бригаде.
Днем, в половине пятого, 9 января 1932 года Хуану Валенсуэла, худощавому ассистенту профессора Альфонсо Касо, удалось через узкую щель проникнуть в гробницу номер семь. Крик удивления невольно вырвался у него, едва луч его электрического фонаря вонзился во тьму. Удивление это вышло за пределы горы Монте-Альбан, где многочисленная археологическая экспедиция профессора уже четвертый месяц освобождала от наносов земли и камней странные холмы. Это удивление разнеслось по всему миру: обнаружен клад невероятной исторической и материальной ценности.
Более пятисот номеров в каталоге получили предметы, найденные в пресловутой «семерке». Богато украшенные гребни и жертвенные ножи, вырезанные из ягуаровых и оленьих костей, круглые серьги, высеченные из нефрита наподобие катушки, массивные золотые и серебряные ожерелья с бахромой из золотых колокольчиков, подвески, отчеканенные в форме черепахи, рассыпавшиеся нитки жемчуга, ожерелья из бирюзы, из крокодильих и волчьих зубов, подвеска из шестнадцати золотых звеньев, четыре пластинки которой олицетворяли небо, солнце, луну и землю. Золотая маска бога Хнпе-Толека, серьги из невероятно твердого вулканического стекла, вазы, высеченные из оникса и отшлифованные так искусно, что стенки их просвечивают. Урна высотою в одиннадцать сантиметров из горного хрусталя. Что? Из горного хрусталя? Да ведь он стоит на седьмом месте в таблице твердости Мооса. Ему не уступают только топаз, корунд и алмаз! Чем же, скажите на милость, обрабатывали монте-альбанцы этот хрусталь, чем его гранили, шлифовали и полировали, что из рук их вышла урна, толщина стенки которой не превышает сантиметра?
Множество подобных вопросов вызывала не только гробница номер семь, но и все остальные. А открыто их было более ста пятидесяти. Огромный вопрос повис над всем вскрытым и невскрытым пространством, над подворьем длиною в триста и шириною в двести метров. Когда сегодня смотришь на старую фотографию, сделанную перед началом раскопок, вдруг задумываешься: почему же эти заросшие холмики, правильными рядами окружавшие огромное подворье, многие века щадило человеческое любопытство? Эти соображения возникают вслед за тем, как в руки попадает другой снимок, на котором в холмиках просматриваются упорядоченные лестницы, площадки, валы. Для порядка берешь еще в руки аэрофотоснимок Монте-Альбана на фоне Оахаки. Разве эти искусственно насыпанные холмы чем-либо отличаются от натуральных, которые каскадом поднимаются из долины к небу?