Вместо стен перегородки из досок, картона и мешковины, неструганые двери на ржавых петлях, с висячими замками, без единой ручки. А вместо двух комнат — курятники, в которых рядом с кроватью оставалось не больше одного квадратного метра площади. Для десятков этаких чуланов на всем этаже одна общая уборная, устланная многолетними нечистотами, и один общий душ с прогнившим полом. Умывальников нет и в помине.

Во все уголки отеля проникал едкий запах алкоголя, пота и отбросов, отовсюду слышались людские голоса, бормотание и визг, смех и вздохи, храп, кряхтенье и стоны. Только теперь нам стало понятно, отчего старый Ромеро так долго мурыжил нас, пока не сдал две комнаты. Сдавать на часы выгоднее, чем на дни. Его заведение было посменным приютом гольфитовских проституток, которым в другом месте не повезло бы на клиентов. Гольфито для них — дно, последняя ступенька жизни.

Вечером в прокуренном зале, за кружкой пива один из портовых рабочих высказал нам свое мнение, и оно не было случайным:

— Директор Сандерсон и старый Ромеро — самые богатые черти во всем Гольфито. Dos cabrones — dos ladrones, — попытался он срифмовать. — Два черта — два разбойника.

Атмосфера ромеровской конуры давила и душила нас. В тесной комнатушке мигала висящая на проводе под деревянным потолком слабая лампочка. Кто бы отличил здесь день от ночи, если тут не было даже окна? Железная кровать с продавленным соломенным матрацем и без простыни была просто-напросто втиснута в ящик без окоп, без вентиляции, в ящик, закупоренный крышкой двери. Наружная температура в это время поднялась до сорока градусов в тени. А в этой вонючей тюремной камере и подавно нечем было дышать.

Не успели мы внести наш чемоданчик в комнату, как нас тут же погнало прочь отсюда, к людям, на дневной свет, на воздух. Почти бегом выскочили мы из темных коридоров, подальше от танцзала с его дребезжанием.

Невольно озираемся, глядя на этот странный и страшный мир вокруг себя. Отель стоит в самом конце городка, на полоске земли между берегом Сладкого залива и крутой горой, до вершины покрытой взъерошенным лесом. Отсюда к селению и пристани ведет пыльная дорога, вдоль которой с одной стороны тянется проволочная изгородь перевалочной станции, а с другой неровный ряд деревянных домов; их обнесенные заборчиками фасады обдают улицу жаром своих рассохшихся досок.

Кое-где возле домов можно увидеть оседланного коня, привязанного к столбу забора. Большинство дверей распахнуто настежь, иногда вместо них висит лишь стеклярусная занавеска.

За одними дверями строчит швейная машина, за другими ревет патефон, звенят стаканы и стучат кости. Над входом убогого двухэтажного здания под вывеской «Кино» пестрят афиши. Только по револьверам и широкополым шляпам узнаем на них ковбоев. Понятное дело, кинематограф с американскими фильмами, которые сошли с экранов четверть века назад и лишь здесь, в этой мусорной куче цивилизации, еще умудряются приносить доход.

У порта узкая прибрежная полоска раздается в ширину, и деревянные постройки расползаются по далеким косогорам. Сразу за портовыми воротами галдит базар, шумный и сварливый центр жизни. Лотки с фруктами и мутным лимонадом, бары и пивные под брезентовыми тентами и деревянными навесами, чистильщики обуви и посредники, ротозеи и продавцы лотерейных билетов, люди, для которых часы и календари оказались совершенно ненужными изобретениями.

Мало-помалу нас охватывает гнетущее чувство, что в Гольфито некуда бежать от удушающей атмосферы отеля Ромеро. Весь городок представляется большой тюрьмой, ключи от которой хранятся в сейфах банановой компании. На панамской стороне она контролировала лишь сообщение с Коста-Рикой. А здесь держит в руках все входы и выходы. Она сознательно делает все для того, чтобы мир как можно меньше знал о Гольфито и чтобы Гольфито забыл о мире.

Банановые преграды имеют силу не только для этой толпы отверженных и пропащих людей. На противоположной стороне порта живет иной Гольфито, копия культивированного Пуэрто-Армуэльеса, приятное с виду местечко на земле компании, отделенное от первого Гольфито охраняемыми воротами, заборами, оградами, инструкциями, запретами и предрассудками. Там, за этими воротами, изящные коттеджи американских служащих компании, административные здания, школа, церковь, больницы и клубы, парки, сады и бассейны; по тенистым аллеям там шуршат колеса автомобилей. А здесь их немного, и, кроме улицы в селении, им больше негде ездить.

Но и на лицевой стороне Гольфито жизнь остается в изоляции. Даже в двойной изоляции. От портового городка ее отрезают заборы и охранники, от мира — долгосрочные контракты. Это всего-навсего довесок цивилизации, лицо, неотделимое от грязной ромеровской изнанки. Но на ней живет гораздо больше людей, и именно она определяет облик селения.

Гольфито вынуждает нас сделать еще одно парадоксальное заключение. Этот анархический городок является точным подобием североамериканской унии. Не сегодняшней, нет. Современная Америка проявляется тут в слишком упрощенных, стилизованных штрихах. Гольфито напоминает первые шаги Америки, той, какую показывали в дешевых фильмах о Диком западе и в хроникальных кадрах голливудских студий. К такому сравнению приводит не только то, что лежит на поверхности, например оседланные лошади у деревянных домов, бары и дансинги, карточные шулера и пистолеты.

Это подобие коренится в существе здешней жизни, в ее духе и источниках. Не важно, что американским Западом двигало золото и скотоводство, а основой жизни на берегах Сладкого залива служат бананы. Одинакова система, поэтому одинакова и обстановка. От старого американского Запада Гольфито получил в наследство закон кулака и бессердечия, анархию свободного предпринимательства, традицию сильных личностей. Богатство — вот заветная цель, оно дает имя и почет. Богатство в Гольфито — это право и власть.

— Какой там банк, что вы! — засмеялся Армандо. — Здесь, в таком захолустье? А зачем он вообще вам понадобился?

— У нас осталось всего несколько колонов, что мы получили на границе за оставшиеся панамские деньги. Нам нужно разменять чек.

Для управляющего Армандо это, пожалуй, была лучшая шутка дня.

— Вам совсем не нужен банк. Ступайте на базар, там сможете выбрать себе менялу. Только будьте осторожны с этими плутами!

Так и познакомились мы с ними, торгашами Гольфито, весь оборотный капитал которых умещался в ящичке с гребнями, губными гармошками и порнографическими открытками или же в пяти битком набитых карманах. Это люди, гоняющиеся за призраком легкой наживы. Из сотни их девяносто рано пли поздно поймут, что они делали ставку на проигрышную карту. Слишком уж много их у одного каравая.

Наиболее расторопные смекнули, что основное условие получения неограниченной прибыли — это монополия. А вот завладеть ею умеет один из тысячи, вроде Ромеро, который держит r руках торговлю спиртным, текстилем и отцветшими девушками. Но и он когда-то начинал с пустого места.

«На базаре вы всегда кого-нибудь найдете». Так сказал Армандо. И мы как-то невольно вспомнили свой первый день на африканской земле, Танжер и арабские лавки с вывешенными наружу черными досками, на которых ежедневно стирались и вновь писались курсы всевозможнейших валют.

На обочине пыльной дороги, окруженной толпой зевак, сидит на корточках оборванный парень, перебирая пачку счетов и банкнотов. Временами он сует руку в карман, где у него звенит добрых два кило монет, и с видом знатока посматривает по сторонам.

Некоторое время мы наблюдаем за ним с пяти шагов. Два-три раза он бросает взгляд на нас, но ему хоть бы что. Если желаешь купить или продать, все равно подойдешь, конкуренции нет. А больше ему ничто не угрожает.

— Почем сегодня покупаешь доллар? — спрашивает, остановившись возле него, смуглый щеголь с жидкими усиками.