— Образумьтесь, капитан! Нос в длину не больше двух с половиной метров, да там еще стоит мачта. А машина почти пять метров, и она бы поместилась там разве что на задних лапках!

— Я же не собираюсь ставить ваш груз в длину. Положим машину поперек — и порядок. А что? Если она ляжет на брюхо, отчего бы передок и зад не могли…

— …перевешиваться через борт, да?

— Перевешиваться через борт! — зло рявкнул Ботаси. — Да, сеньор, через борт! Я немножко смыслю в своем деле. Какая разница, торчат ли они над морем или над баркой? Все равно висят в воздухе.

— На первой же волне мы опрокинем машину в воду!

— Это уж мое дело! — не на шутку рассердился Ботаси.

— Не совсем, — пытаемся мы еще постоять за себя. — Если «татра» свалится в море, плохо будет нам, а не вам.

Дамасно, все это время молчавший и слушавший, дождался самого подходящего момента.

— Машина будет привязана так, что не пошевельнется. И вообще вы что, хотите проторчать здесь, в Гольфито, до скончания века? Большего судна, кроме банановых, вы тут не увидите, хоть все глаза просмотрите. Разве что, — и Дамасио вдруг расхохотался, — заказать себе «Куэн Мери».

— Так что? Будем грузить или нет? — мирно спросил Ботаси. — А то я пойду искать другой груз. Порожняком не уеду, это как пить дать!

— Ладно, грузите!

— Тогда ступайте договариваться с начальником. Пусть вам даст кран, досок и какой-нибудь канат. И людей.

Он повернулся и, не успели мы вымолвить слова, скрылся за углом.

— Знаешь, на кого бы я сейчас хотел посмотреть? На продюссера того фильма, что мы с тобой видели в «Люцерне». Панамериканская автострада от Огненной Земли до самой Аляски, асфальт, бетон, на каждом шагу бензозаправочные станции, лес и пальмы…

— Лес уже здесь был. Пальмы тоже. Возможно, лет через пятьдесят будет и автострада.

Низкая панорама порта Гольфито, прижатого крутыми горами к берегам залива, проплыла мимо, словно на поворотном круге сцены, и скрылась за занавесом густого леса. «Ирис» вспорол носом зеркальную гладь. Его качает, как первоклассника, несущего на голове мешок с песком. «Татра» со всем багажом сидит поперек на носу барки, перемещая центр тяжести судна не только вперед, но и вверх. Нам кажется, что это рискованно. В спокойных водах залива опасность ей не грозит, а как будет в открытом море?

Далеко за кормой «Ириса» уходят за горизонт верхушки леса, покрывающего горы, на смену им прямо перед нами растут из моря другие. Где-то там, с левой стороны, упрятаны американские базы подводных лодок, о которых нам вчера рассказывали портовые рабочие. Место выбрано неплохо. Если бы мы не знали об этом, нам бы и в голову не пришло, что отражения пальм под теми идиллическими склонами сливаются с перископами подводных лодок.

Противоположные берега залива поднимаются все выше. Мы уже давно должны были идти на юг, выходить из залива 8 открытое море!

— Эй, капитан, не надо ли немножко свернуть?..

— У меня есть груз для Пуэрто-Хименеса. Видите вон там, на берегу, лачуги? — отозвался, пытаясь перекричать шум мотора, человек за рулем. Это был Фернандес, зять старика Ботасн, оставшегося в Гольфито, чтобы найти груз на следующий рейс. У него даже не нашлось времени попрощаться с нами. — Выгружу там немного муки и сахара, и сразу же отправимся дальше.

Полчаса спустя от борта «Ириса» отошли два плотика со скромным грузом продовольствия, и мотор снова зачихал. Но вместо того, чтобы взять курс на юго-восток, к горловине залива, Фернандес направился в совершенно противоположную сторону, на северо-запад, еще глубже уходя в бухту. Ради проверки вытаскиваем из «татры» компас. В самом деле, он показывает курс 320. А для тот чтобы выйти в море, нужно обогнуть мыс Матапало, а это значит взять курс 105, самое большее—110!

— Послушайте, капитан, при расчете нам дали слово, что через день мы будем в Пунтаренасе.

— Куда спешить? — отвечает Фернандес, поднимая глаза от руля. — Ну, будем там через два пли три дня! Раз у меня рейс в Плайя-Бланко, значит я и иду в Плайя-Бланко! СаrаmЬа, — он откашлялся и плюнул мимо наших носов через открытое окно прямо в море, — капитан здесь я! А если вам не нравится, можете брать свою машину в зубы и плыть хоть к самому дьяволу! И вообще ступайте-ка лучше есть! Мальчишка уже сварил фасоль… Эй, Пабло, принеси и сюда чего-нибудь!

— Три дня! Полюбуйся на вон те тучи, Мнрек! Определенно, на севере уже льет как из ведра… Что он тебе подал? Ведь это же прокисшая фасоль, чувствуется на расстоянии! Не ешь!

— Ее и так никто не ест. Видишь, у рыб целый пир. Я загляну в машину, там под сиденьем найдутся сухари и банка консервов.

Снова мы приближаемся к берегу. Под пленительными арками пальмовых крон показалась белоснежная полоска песчаного пляжа, но нигде не видно признаков жизни; «Ирис» медленно тащится вдоль берега, словно отыскивая что-то. Только поздно вечером в банановой роще появились светлые соломенные шапки хижин и нескольких свайных построек. Вторично замолк мотор «Ириса», скользнул в воду якорь, а от берега отчалило несколько долбленых лодок.

Все четыре дня пребывания в Гольфито нам казалось, что в целой Коста-Рике не может быть более захолустного уголка. Однако по сравнению с пустынным берегом Гольфито был настоящим городом! Туда хоть изредка, но все же приходят океанские грузовые пароходы. И живут там вместе сотни людей.

А эти бедняги на выдолбленных из дерева лодках, полуголые и запуганные, — в полном смысле слова отшельники, отверженные миром. Десять-пятнадцать человек, белых и метисов, сожгли за собой все мосты, кроме нашей барки. На приятной цветной фотографии их прибрежное селение выглядело бы райским уголком, полным романтики и очаровательных приключений. Пальмовая роща и гроздья бананов, белоснежный пляж и нежные волны моря — чего еще тут не хватает, чтобы сбылись былые юношеские грезы?

Несомненно, мечты остались бы мечтами, если пожить здесь денек-другой.

Но в жизни горстки людей из Плайя-Бланко эти «деньки» помножены на месяцы и годы борьбы за щепотку соли, за коробок спичек, за кусок сахара, за рубашку и таблетку хинина. Слишком мало здесь того, что требуется для жизни человека, и вce-таки люди остаются в селении.

То немногое, что у них есть, никто не отберет. Они боятся болезней и увечий, страшатся долгих дождей и малярии, но они не продают себя, не просят с шапкой в руке работы, как те, кто живет на другой стороне Сладкого залива.

Второй день мы плывем на северо-запад водами Тихого океана. «Ирис» швыряет и бросает на волнах, словно кусочек сосновой коры. Косматые гребни волн набрасываются на машину, ветер метет соленую пену по крыше «татры». Молнии следуют друг за другом, небо раскалывается над головой.

Но капитан скорлупки, начальствующий лишь над самим собой да над несовершеннолетним матросиком, мастер своего дела даже на этой стенающей развалине. Нос ее режет волны. Всякий раз, когда барка соскальзывает с водяной горы, душа у нас уходит в пятки. Кажется, будто суденышко готово пронзить носом волну, идущую ему навстречу. Но на этом самом носу сидит наша «татра»! Вот-вот поглотит ее вал воды, но в это мгновение нос поднимается, как бы вытолкнутый из пучины каким-то таинственным морским чудищем. И снова волны кидают барку то сверх, то вниз, да так, что она трещит по всем швам.

В середине дня солнце, пробившись сквозь низкие тучи, послало свой первый привет. Косые полосы дождя уходят вдоль побережья в горы, и утренний шквал постепенно уступает место солнцу и мирному ветерку. Буря кончилась.

Весь остаток дня «Ирис» шел, покачиваясь, к северо-западу в виду костариканских берегов. Уже в сумерках с левого борта тоже показались низкие островки, перешедшие потом в сплошную волнистую линию побережья. Залив Никоя, а где-то дальше, в его бухтах, наша конечная цель — порт Пунтаренас.

Свет маяка уже обметал потемневший горизонт, когда «Ирис» вдруг сильно тряхнуло, как будто его схватил за киль невидимый кашалот.