— Они здесь уже третий день, приехали на «джипе» откуда-то с севера, не то из Мексики, не то из Гватемалы. Вам не мешало бы поговорить с ними, они придут сюда к четырем.

Дамасно оказался неплохим пророком.

Они выпрыгнули из своего «джипа» без дверок — и прямо к начальнику порта. Оба в поношенных полотняных брюках и протертых туфлях, один, что повыше, в рубашке с закатанными рукавами, другой, пониже, в тельняшке.

— Так нас гонят обратно. Мы отъехали на целых восемнадцать километров от Гольфито, но там чуть было не столкнулись с поездом. В самую последнюю минуту еле-еле скатились с насыпи в канаву.

— Познакомьтесь, — прервал человека в тельняшке сеньор Дамасио и обратился к нам: — Ну что, не говорил я вам? Вот они, ваши коллеги. И у каждой пары полпути за спиной. А наш Гольфито вы превратили в перекресток кругосветных путешествий, — и он хохочет так, что у нею на глазах выступают слезы.

Через четверть часа мы уже понимали друг друга, словно были знакомы год. У этих двух ребят полмира было в мечтах и полмира в колесах «джипа». Веснушчатый светловолосый Харт Глеесен оказался мексиканцем, хотя отец его родом из Дании, а мать из Франции. Штепан Галабук из Виргинии был сын словацких переселенцев. Свое имя Штепану не нужно было повторять дважды. Его большие серые глаза светились радостью.

— Я еще немножко понимаю по-словацки, — сказал он на английском языке. — Там, у вас, я никогда не бывал, родился уже в Соединенных Штатах. Exerviceman, — добавил он через минуту, — ветеран. Новая Гвинея, Гуадалканал, Япония. Дипломированный механик. А дома вот уже второй год слонялся без дела.

— А я поймал Штепана в Мексике, — поспешил вставить словечко Харт. — Мы едем в Панаму, может, там повезет. Вернее, сейчас не едем, а третий день топчемся на месте, никак не удается сдвинуться с мертвой точки.

Вскоре мы узнали всю историю предшествующего путешествия этой несходной пары. Карандашу и блокноту достается. Ведь ребята едут с севера и уже пробились через Центральную Америку по единственной дороге, которая ведет сюда. Мы можем получить от них драгоценные и на этот раз действительно достоверные сведения. И свежие! Дожди еще не смыли след их «джипа».

— Хуже всего было перед границей Гватемалы. Мексиканцы — он за это тоже в ответе, — засмеялся Штепан, похлопав по спине Харта, — провели свою дорогу к границе Гватемалы на севере, а Гватемала свое шоссе в Мексику подвела с юга. Хотя железная дорога там и есть, но у нас не было денег на поезд! Поэтому мы сотню миль отбарабанили прямо по шпалам.

— Что? По шпалам?

— Я же сказал ясно. Не верите — спросите у мексиканца! До самой Тапачулы мы гнали так, что рельсы были между колесами «джипа»; будто верхом на мустанге. Еще и сейчас, лишь только вспомню про это, голова раскалывается. А подлец «джип» выдержал. Вчера мы хотели опять попробовать таким же образом.

— В Панаму? По линии «Юнайтед фрут»?

— А что нам остается? Из управления нас выгнали, увидев, что с нас взятки гладки. А дожидаться тут какой-нибудь шхуны можно до судного дня. Вот только, знаете, ездить здесь по рельсам куда труднее, чем в Мексике. Там мы наизусть выучили расписание и, когда должен был проходить поезд, удирали с насыпи. А здесь? С этими бананами ездят как вздумается. Вчера мы чуть было не нарвались.

— А каким образом вы добрались до Гольфито?

Харт махнул рукой, достал карту и разложил ее на коленях.

— Примитивным. По шоссе выехали за Сан-Исидро, а там вдруг — бац! Конец света. Лес. К морю было ближе всего, если ехать на Доминикаль, но дорожка туда скорее для привидений, чем для нашего брата. В Доминикале снова сели в калошу. В конце концов нас выручил какой-то морской волк. На его скорлупку мы наезжали прямо с песка, с пляжа. Где уж там мол или даже кран, как здесь! С этим папашей мы пошлепали назад, на север, в Пуэрто-Кепос. И там над нами сжалился капитан бананового судна, земляк Штепана: он увидел, что мы сидим в луже. Так что мы бы не советовали вам следовать нашему примеру. Машина у вас на добрый центнер тяжелее, лотка впереди нет, и в том киселе за Доминикалем вы бы утопили ее, как щенка.

И вот началось.

Мы садились за завтрак в людской у старого Ромеро, когда к нам из порта прибежал Дамасио.

— Бросайте все и идемте со мной! — закричал он еще в дверях. — И поторопитесь, только что пристал старик Ботаси, завтра он возвращается в Пунтаренас.

Наконец-то! Настал долгожданный случай осуществить план, который три дня созревал в думах над картон. Чтобы насовсем покончить с водяным пленом и избавить «татру» от беспомощности, по-настоящему подходил лишь порт Пунтаренас в заливе Никоя. Только оттуда выбегала приморская ветка костариканского этапа панамериканской автострады. Попытка перескочить из Гольфито в один из ближайших портов на берегу открытого залива Коронадо означала бы бросок из огня да в полымя. Ни из Пуэрто-Кепоса, ни из Парриты дороги в — глубь материка не было. А в Доминикале, который мог стать в крайнем случае выходом из положения, не было даже дамбы для выгрузки.

Старик Ботаси все это хорошо знал. Ведь зарабатывая себе на существование, он полжизни проскитался в водах у костариканских и никарагуанских берегов.

— Ладно, отвезу, — медленно произнес он, пристальным взглядом измеряя нашу «татру».

По выражению его лица можно было — видеть, как с каждой секундой растет цепа, которую он собирался назвать.

— За это заплатите мне семьсот колонов, — вынес он приговор, уставившись на носки своих туфель.

Тишина, наступившая после этих слов, была красноречивее тысячи аргументов. Первым это понял Дамасно, хорошо знавший историю наших расистов с банановой компанией. Он взял Ботаси за локоть и некоторое время что-то шептал ему на ухо.

— A-а, тогда другое дело, — дружелюбно улыбнулся старик. — Я думал, они из тех, что наверху, — сказал он, кивнув в сторону изолированного квартала американских служащих «Юнайтед фрут». — В таком случае мы как-нибудь договоримся, не бойтесь!

И договорились. Двести колонов вместо семисот — это уже было достаточно веским доказательством того, насколько крепко встали поперек горла старику Ботаси «те, что наверху». Верно, жеваную английскую речь он «любил» слушать так же, как и всякий другой костариканец.

— Вы не должны удивляться, — сказал он, объясняя и извиняясь одновременно, — кое-чему у них учишься.

Очередная неожиданность была для нас так велика, что даже Дамасио понадобилось немало времени, чтобы вернуть нам доверие к Ботаси и его «Ирису».

У мола, привязанная канатом, покачивалась коротенькая грузная барка самодельного производства менее четырех метров в ширину, с изношенным дизель-мотором и облупившимся остатком своего романтического названия на корме. При виде этого ветхого суденышка мороз прошел у нас по спине. Единственным местом, где могла встать «татра», была плоская крыша на тоненьких деревянных столбах. Но столь сумасбродную мысль мы просто не решались высказать.

  

Палубы на «Ирисе» вовсе не было. Лишь узкий проход с перилами вдоль бортов, два квадратных метра свободного места на корме, крохотная каюта рулевого с кухонькой посреди судна. Трюмное помещение около мотора уже было занято несколькими ящиками бутылочного пива и мешками с мукой, солью и сахаром. Кроме команды из трех членов, «Ирис» перевозил десять-двенадцать пассажиров. И ничего больше.

Куда же поставить «татру»?

Ботаси сдвинул на затылок засаленную фуражку, потеребил щетину на подбородке и показал пальнем на носовую часть.

— Вы только не боитесь! Впереди места хватит. Месяц назад я точно так же привез на «Ирисе» грузовичок.

— Да ведь там нет места даже для колес! — протестует Мирек.

— А кто говорит, что машина должна стоять на колесах. если ее везут? Положим ее на брюхо, и колеса останутся в воздухе!