Бежал он… пешком.

Ему надо было только перейти улицу.

В Зоне канала он стал политическим эмигрантом, имеющим право убежища. И хотя Соединенные Штаты перестали интересоваться им как президентом, он тем не менее сделался запасным козырем.

Ариас ускользнул от панамской полиции, перейдя с одного тротуара на другой. И оттуда произносил пламенные политические речи — то с балкона отеля «Тиволи», этого традиционного прибежища павших президентов, то совершенно скромно— с тротуара через мостовую.

— Дорогие друзья! — трогательно ораторствовал он, жестом Цезаря указывая на фасады домов перед собой. — Вы только посмотрите, как страдает паша родина!

В 1948 году, спустя долгое время, были проведены президентские выборы. Подсчет голосов продолжался целых шесть месяцев. Американцы в Панаме даже пустили шутку, что при подобных темпах подсчета в Соединенных Штатах результаты выборов были бы объявлены в 2200 году. В итоге фиктивным большинством в тысячу двести голосов победил самый слабый кандидат. В президентский дворец его привезли прямо из тюрьмы.

Президент Роберто Чиари стоял у власти всего-навсего два дня. Его предшественнику Даниэлю Чанису хватило духу ненамного дольше. Мясная афера послужила декорацией его бесславному уходу. В конце 1949 года за пять дней здесь сменилось три президента, пока в президентское кресло не уселся четвертый, старый знакомый д-р Арнульфо Ариас, козырь из запасной колоды Соединенных Штатов Америки. Но и ему вскоре пришлось защищать свой пост во время весьма острой дискуссии, когда аргументы вылетали из стволов револьверов подходящего калибра. Похорон двух своих предшественников Ариас как президент уже не дождался. Он встал в длинный ряд преждевременно низложенных президентов. Ведь за последние пятьдесят лет Панама пережила их пятьдесят четыре.

С рассветом из Давида вышел поезд с коротеньким составом. Старомодный паровоз тащил за собой пять вагонов, двигаясь по пути, более чем на шестьдесят километров протянувшемуся к костариканской границе. Но там, откуда любой мальчишка мог добросить камнем почти до самой Коста-Рики. дорога, как назло, сворачивает на юг, к морю.

В сквозных вагонах без купе вместо окон деревянные жалюзи. Вероятно, у конструкторов было доброе намерение дать пассажирам тень и достаточное количество воздуха. Однако наш вагон напоминает скорее базар и парилку, нежели обычное средство сообщения. Людей сюда налезло видимо невидимо. любое свободное местечко у ног и на перекладинах под крышей забито узлами, корзинами, тюками, не позволяющими даже шевельнуться.

После каждой остановки через эту смесь узлов и людей локтями и коленями прокладывают себе путь от двери к двери три кондуктора. У них, наверное, железные нервы и опыт работы в цирке. Иначе вряд ли удалось бы объяснить, каким образом они пробиваются сквозь такую плотную массу тел. При этом они контролируют не только пассажиров, но и взаимно друг друга. Словно надсмотрщики, подстерегают они за спиной один другого и, не мешкая, набрасываются на каждого нового пассажира, чтобы вырвать у него из рук деньги за билет. Кто скорее? Надо думать, что они работают только за комиссионное вознаграждение. Любви к работодателю в этом решительно нет. Снова и снова окликают они пассажиров, уже давно купивших себе билеты, грызутся между собой и спорят, пока за ними не захлопнутся двери вагона. Но их голоса тонут в общем шуме и гаме. И хотя это кажется почти невероятным, тем не менее коллективная деятельность голосовых связок и локтей в вагоне растет с каждой новой деревней, где останавливается поезд. Еще скрипят тормоза, а снаружи уже протягиваются в окна детские руки с жареными «эмпанадас»— продолговатыми пирожками с куриным мясом, руки с бананами и апельсинами, руки с развевающимися веерами лотерейных билетов, с ведрами и кружками воды и кувшинами самодельного лимонада. Борьба за место внутри и снаружи не прекращается до отхода поезда. В стоящем вагоне можно задохнуться от спертого воздуха, пропитанного запахом пота и немытых людских тел.

Пока поезд набирает скорость, двое-трое ловких продавцов совершают немыслимое: втискиваются в вагон вместе со своим товаром. За два перегона они успевают протолкаться от одних дверей к другим, выходят на остановке и остаются ждать этого же поезда, когда он будет возвращаться в Давид. Счастливцы, у которых к вечеру все будет продано. А почему они не в школе?

— В школе, сеньор? — удивляется паренек с корзиной бананов, глядя на нас черными глазенками из-за потных спин. — Школа ведь в Давиде! У нас нет ни одной. Да и кто тогда станет зарабатывать деньги? — успевает он еще крикнуть через плечо, прежде чем скрыться за стеной тел.

А какая перемена произошла тем временем в пейзаже вдоль дороги! Сразу за Давидом от рельсов робко поползли щетинки зелени, измученные зноем тропического солнца и тщетно взывавшие хоть к капле воды. Весь этот край доживал последние дни засушливого периода, дожди должны были начаться не сегодня-завтра. А теперь поезд грохочет по морю растительности, в котором кое-где торчат лачуги рабочих банановых плантаций. Палисадники перед домами играют всеми красками цветов. А эти живые изгороди! Ведь природа здесь от избытка сил ломает свои собственные законы!

Ряды совершенно обычных трехметровых кольев, заостренных снизу и плоско срезанных сверху, чтобы их можно было забить в землю, — это наверняка материал для постройки хорошего забора. Но никогда им не прорасти!

Так может утверждать лишь тот, кто им разу не проехал от Давида до Пуэрто-Армуэльеса. Из таких кольев тут построены все заборы вокруг жилищ рабочих плантаций. Но этим кольям надо только дать освоиться на новом месте. Кажущееся мертвым дерево напьется живительных соков из плодороднейшей земли, через месяц выпустит первый листок, через год на его разбитой верхушке уже сидит зеленая шапка, забавная, как пучок волос у наших бабушек, а спустя два года вместо кольев здесь стоят сочные аллеи, заросшие и переплетенные ветвями от крон до самой земли.

Пуэрто-Армуэльес, морской порт на Тихом океане.

Как пышно звучит это! И как многообещающе! Тут же представляешь себе шумные причалы, около них ряды стоящих на якоре пароходов, на берегу лабиринт складов и лес подъемных кранов, муравейник портовых рабочих, лязг цепей, гудки сирен, свистки паровозов и звон буферов на путях.

Пуэрто-Армуэльес, морской порт на Тихом океане.

Словарь — первый попиратель традиций. Он сообщает, что «армуэлье» — это лебеда, сорняк. Остальные розовые представления рассеиваются в тот момент, когда поезд выгружает нас возле домишки, сложенного в полкпрпича, — главного и единственного вокзала в сотне метров от берега. Кондуктор сам переводит стрелку, и поезд, грохоча, отправляется на север, в Давид. Волна суматохи спадает, пассажиры досказывают начатую историю и не спеша по одному, по двое уходят в селение. В тишине станции издалека слышатся надтреснутые звуки патефона, скрашенные шумом прибоя.

Перед нами сбившиеся в кучку одноэтажные деревянные дома, разделенные немощеными улицами без тротуаров. Одинокий ржавый рельс торчит над морем с развалившегося деревянного причала недалеко от станции. А в стороне прячутся за старой насыпью пять кабаков и публичных домов с размытыми дождем рекламами своего «товара» на дощатом фасаде.

Справа от селения тянутся свалки и заросшие сорняками поля — единственное место Пуэрто-Армуэльеса, уважающее свое роковое название. А где-то вдалеке, за участками с грудами отбросов, поднимаются стены железнодорожных мастерских и современных здании, приспособленных к тропическому климату и наполовину скрытых в зелени садов. Это вторая часть Пуэрто-Армуэльеса, выстроенная на территории «Юнайтед фрут компани» и строго отделенная от панамской деревни. В пространстве между обеими половинами этого населенного пункта нет ни души. Пуэрто-Армуэльес — это два мира, не признающих друг друга. Запыленная и пропотевшая деревня панамцев явно прозябает здесь, на окраине главного города панамской провинции в американском государстве «Юнайтед фрут».