Рохлин уже тогда выпадал из хорошо спевшегося ансамбля НДР: он все чаще говорил слова, которые резали ухо Кремлю и правительству. Самым искуссным солистом НДР всегда выглядел Александр Шохин, который нередко с ловкостью профессионального наперсточника манипулировал аргументами так, что нельзя было угадать, под каким же колпачком находится «шарик» истины…

Начиная с середины февраля 1996 года российская войсковая группировка в Чечне начала выполнение особого плана ведения боевых действий. Суть этого плана заключалась в том, чтобы одномоментным проведением цикла боевых операций нанести удары по «осиным гнездам» дудаевцев и не дать оставшимся силам выйти в соседние республики, привести себя в порядок и вернуться обратно.

Этим была вызвана и та свирепость, с которой войсковая группировка набрасывалась на чеченские селения, где обнаруживались боевики. Наши артиллерия и авиация! как и в начале войны, иногда без разбору долбили села и поселки, лишая мирных людей крова и жизни.

Судя по тому, что был резко ограничен допуск прессы даже в районы, прилегающие к местам ведения боевых действий (что вызвало взрыв журналистских жалоб в пресс-службу МО), руководство СКВО хотело, чтобы операции против чеченцев проводились при полной информационной изоляции.

Это развязывало командирам руки…

Иногда, чтобы как-то оправдать силу беспощадных и порой во много раз превышающих нормы разумности ударов по селениям и поселкам, некоторые высокие командиры выпускали дезу. Например, сообщалось, что в Новогрозненском засело более 1000 боевиков. Такая концентрация с момента начала войны в дудаевской армии считалась преступлением, и командир мог быть наказан вплоть до расстрела (наши войсковые разведчики признались потом, что там было от силы человек 150).

…Впереди маячил рубеж— 1,5 года чеченской войны. За ним еще один — президентские выборы. А бесконечная и жуткая канонада побоища на Кавказе продолжала долетать до позолоченных куполов Кремля.

Ельцин чувствовал себя дискомфортно. Он чем-то напоминал мне жениха, который прожег парадный пиджак перед свадьбой.

Явлинский сказал:

— Чечня — это Вьетнам Ельцина.

…На Кавказ пришла новая военная весна. Было начало марта 1996 года. Все с нетерпением ждали, что скажет Ельцин, который уже несколько раз хвалился, что у него есть «свой план из 7 пунктов». Потом Ельцин неожиданно объявил, что не он, а две комиссии — правительственная и общественная — будут вырабатывать генеральный план урегулирования чеченской проблемы.

И это могло значить, что Ельцин не хочет брать на себя личную ответственность за чеченское урегулирование в преддверии президентских выборов. Было ясно, что найдены «заложники» в виде Черномырдина и Пайна. Обе комиссии делали упор на политические методы урегулирования, и было непонятно, — какой же смысл в их альтернативном существовании…

И тут вдруг решил сказать свое слово командующий войсками СКВО генерал Анатолий Квашнин. Он выступил в президентской газете «Российские вести» с заявлением, которое, казалось, могло для него плохо закончиться. В то время, когда президентские советники упирали прежде всего на переговорный процесс с Дудаевым, Квашнин заявил:

— Переговоры с непримиримыми ничего не дадут, и их затевать бесполезно…

Такие резкие заявления военачальников, противоречащие «официальной политической линии», опасны. Казалось, Квашнин напрочь потерял политический нюх. Но то была большая игра, в которой делались крупные ставки…

Вскоре на телеэкранах появилось лицо Грачева, который сказал, что готов встретиться с Дудаевым один на один («по паре охранников хватит») в любой точке Чечни.

Квашнин был против переговоров. Грачев был за переговоры. Генеральский плюрализм.

Создавалось впечатление, что генералы соперничают в том, каким способом лучше преподнести президенту «подарок» к его выборам.

Сразу после заявления Грачева Генеральный прокурор России Юрий Скуратов неожиданно выступил с заявлением, которое поставило под сомнение благородное стремление министра обороны. Скуратов сказал, что Грачев не может вести переговоры с Дудаевым, поскольку тот объявлен преступником и разыскивается…

Генерал Рохлин, безусловно, был близок к истине, когда говорил о Дудаеве как о центральной фигуре, страшно портившей предвыборный фон… Мало кто знал, что Дудаев был уже приговорен.

Несколько наших спецотрядов периодически засекали места нахождения Дудаева, но каждый раз, когда наступал кульминационный момент, чеченский лидер ускользал от казни.

И все начиналось сначала. Шла волчья изнурительная охота. Социализма в России уже не было, но привычка высоких московских начальников встречать всенародные праздники новыми рапортами о трудовых и ратных победах осталась. Были люди, для которых верх мечтаний тогда составлял рапорт президенту о смерти Дудаева. Они даже устроили между собой что-то вроде социалистического соревнования или конкурса — «кто первый»…

И при этом был сделан «вывод»: ни многодневное лежание под снегом у волчьих троп, ни изнурительные ночные марш-броски по сорок километров от одной засады к другой, ни тотальное прослушивание телефонных переговоров, ни многое другое не могут заменить самого эффективного способа решения задачи — мешка с инвалютой и предательства. Какой-то миллион долларов…

Когда Дудаева и его охранника фугас разорвал на ошметья, прибежавшие к месту трагедии чеченцы вытащили из кустов кусок стабилизатора агитационной авиабомбы, взорвавшейся вместе с фугасом. Такая картинка в телевизоре и нужна была тем, кто докладывал о выполнении задания и прикидывал, на какой орденок потянет убийство Дудаева…

Охота закончилась.

До президентских выборов оставалось совсем немного…

БАМУТ

…В начале мая 1996 года Ельцин находился в предвыборной поездке в Ярославле. Там он пообещал, что поедет в Чечню. Там же он заявил: «Неоднократные проверки, проводимые президентскими службами и военными контрольными учреждениями, подтвердили: боевые действия в Чечне прекращены».

Бурные аплодисменты.

А в это время российские военные вертолеты без опознавательных знаков наносили бомбовые и ракетные удары по Урус-Мартану.

А в это время российские полки и батальоны разъяренно вгрызались в населенные пункты, контролируемые вооруженными формированиями чеченцев, спеша «прикончить» их к приезду Верховного главнокомандующего. Мне все это напоминало что-то вроде трудовых подарков к очередному съезду КПСС.

Одним из ключевых населенных пунктов считался Бамут. В нем некогда размещались позиции частей Ракетных войск стратегического назначения. Используя мощные бетонные укрытия и хорошо развитую систему подземных ходов, чеченцы держались насмерть. А командование группировки раз за разом гнало наши войска в атаку. Каждая атака заканчивалась новыми человеческими жертвами.

Количество жертв держалось в тайне («официально» сообщалось, что погибло 26 военнослужащих, хотя на самом деле их было раза в два больше). Командиры жизнями своих солдат прокладывали путь к выполнению «стратегического» приказа о взятии Бамута до приезда Ельцина.

В те дни мне казалось, что для командования Северо-Кавказского военного округа взятие Бамута значило не меньше, чем для Сталина — взятие Берлина.

Высокое начальство яростно торопило подчиненных командиров. Наверное, ему тоже очень хотелось преподнести свой «подарок» Верховному. И это удалось. Бамут был взят.

Полуразбитые чеченские отряды ушли в горы, потеряв несколько десятков своих солдат. Наши потери были намного больше, и они держались в строжайшем секрете…

В Москву пошли шифровки о победе.

То была «победа», которой в окружном штабе в Ростове, как мне казалось, придавали почти мировое значение. То была победа, о которой будут помнить, наверное, лишь те, кто дрался в Бамуте.

Но генералу Квашнину, наверное, хотелось грандиозности.

Вот его официальная оценка «битвы за Бамут». Цитирую дословно: