Пацан обалдевал от удовольствия, когда мы брали малокалиберные пистолеты и шли в лес стрелять по консервным банкам. Когда же я приволок ему еще и свою старую военную рубашку с погонами, пилотку, кобуру и портупею, он обнял меня так, что у меня неожиданно дрогнуло сердце…

Мне жаль было этого пацана, который уже не помнил своих родителей. Четвертая или пятая по счету жена Хозяина оказалась бесплодной и выбрала Вовку в детдоме ввиду его совсем немальчишеской красоты. Вовка из-за долгого пребывания в неволе усвоил все положенные его статусу привычки — втихаря покуривал и, забываясь в восторге, когда пуля прошивала банку, восклицал иногда такие словечки, что у меня сворачивались уши…

Когда ночная бабочка сдернула с меня простыню, она на минуту остолбенела, и я долго соображал, чем вызван ее шок: вроде бы никаким ассортиментом мужских достоинств такой тип девочек удивить уже невозможно. И лишь когда она склонилась над моей цепочкой, на которой вместе с крестиком болтался личный номер офицера, все стало ясно…

Она отшатнулась от меня, как от чумного. Она оказалась женой капитана Ракетных войск стратегического назначения, который служил во Власихе.

«Спокойно, полковник, — героически приказываю я себе, — не забывай о высшей доблести офицера!..»

Рядом вопила нежданно устыдившаяся своего положения шлюха. Наверху опять заходился Вовка. Ну и денек!

Надька сидит голяком в лунном свете, рыдает и натягивает на задранную ногу черный чулок. Я чувствую себя зверем, сидящим рядом с лакомым куском, заправленным в капкан. Я соскребаю все остатки совести, чтобы удержать себя от соблазна. И снова применяю испытанный прием, рассчитанный на отвлечение от грешных мыслей.

— Надь, — говорю я всхлипывающей красотке, — а ты не врешь, что служишь во Власихе?

— Пошел ты к черту, — ласково ответствовала девушка, покачивая не по годам грозно стоящей грудью с крупными сосками.

— Нет, ты скажи, — наседал я, — что стоит у Главного штаба РВСН?

— Там много чего и у кого стоит, — озверела Надька.

— А если серьезно?

— Ракета.

— А что напротив центрального магазина?

— Дом офицеров.

— А как фамилия бывшего начальника вашего Главного штаба?

— Есин…

Все совпадало.

После того как мы оделись, я решил отвезти Надьку домой. Вовка-старший научил меня неплохо водить свой «джип».

Но прежде нам надо было пройти через каминную, где лежали в кармане коллеги ключи от машины. В каминной взору моему открылось нечто такое, что могло поразить и самого про-женного полового разбойника. Мой коллега был явно в ударе и пытался сказать принципиально новое слово в искусстве при-каминного секса.

Это была гремучая смесь из двух удушающих друг друга голых тел, рояля, подсвечников, черных чулок, магнитофона и бутылок…

Надежда с глубоким любопытством человека, усваивающего новые технологии, рассматривала сие живое сооружение с широко разинутым ртом…

— Ключи на камине! — сладострастно и воинственно кричал мне бывший ас-разведчик, — на камине ключи!!! На ка-ми-не!!!

Я окликнул свою спутницу, впавшую в транс, и вытолкал на улицу. К рассвету со скоростью тридцать километров в час я доставил девушку «огородами» к контрольно-пропускному пункту военного городка…

…Моя роскошная жизнь продолжалась лишь пять с половиной месяцев. Хозяин погиб в автомобильной катастрофе. Говорили, что она была подстроена бандитами, с которыми он уже давно не ладил из-за какого-то ресторана на Полянке.

Мы купили ему гроб, который стоил чуть дешевле двух «Жигулей». На похоронах все было, как положено: трехкилометровая колонна иномарок, горы цветов и венков, черные одежды и страстные клятвы отомстить врагам… Вдова равнодушно и устало взирала сухими глазами на покойного мужа, голубовато-восковое лицо которого было густо намазано гримом. Поминки, по-моему, после четвертого тоста переросли в сплошной поток анекдотов, которые больше всего любил покойник…

Его улыбающийся портрет стоял в конце длиннющего стола, заваленного яствами настолько, что не было места, куда поставить пепельницу… Хозяин будто по привычке сидел в конце стола.

Но самое страшное началось тогда, когда включили магнитофон и раздался веселый и живой голос человека, уже находящегося на том свете. Он уже знал, что ему не жить. Свое послание он назвал звуковым письмом из рая… И даже рассказал несколько анекдотов.

Наверное, только грузины способны умирать в венке анекдотов собственного изготовления… Единственной серьезной фразой было: «Берегите сына».

Вовку спрятали на даче где-то под Санкт-Петербургом: якобы поступили данные от своих людей в милиции, что его хотят взять заложником и таким образом выгрести из вдовы какие-то несметные богатства. То была явная ложь. Пацана отталкивали подальше от наследства.

Через несколько месяцев мне передали записку, что жена Хозяина отказывается от Вовки и надо бы помочь ему устроиться в жизни. Решение предлагалось более чем конкретное — суворовское училище. И намек был более чем толстый: ты — военный, у тебя еще сохранились связи. «Патронов не жалеть». Это значило, что поступление в училище проплачивалось любой суммой. Я устроил его за две бутылки «Распутина» и приличную закуску.

1 сентября Вовка выбежал ко мне за ворота училища в новенькой форме и счастливый. Внешний вид у него был презабавный: короткие рукава кителя сочетались с непомерно длинными, сложенными в гармошку штанами, из-под которых выглядывали черные ботинки, зашнурованные по-детдомовски — через дырочку. А фуражка с красным околышем наседала на уши так, что они торчали врастопырку, из-за чего он (вдобавок ко всему имеющий карликовый росточек) был очень похож на Чебурашку. Мы с ним обнялись, и я снова услышал «родной» запах гуталина, от которого у меня заныло почему-то сердце.

Мы пошли с Вовкой на край футбольного поля и сели там на пожелтевшей траве. Тут когда-то я уже сидел вместе с сыном Денисом.

Вовка обжирался апельсинами. Фруктовый сок струей стекал по его подбородку и часто капал на китель и брюки. Я не выдержал и сказал, что с таким свинством надо кончать. Я сидел рядом и зло зудел, а он, лишь на минуту по-гусиному вытянув вперед шею, поедал апельсин, а затем, забыв мои морали, снова возвращался в прежнюю позу и снова обливал себя оран-жеватым соком.

Было такое впечатление, что пацан никогда не ел апельсинов и боялся, чтобы у него их не украли. Я остановил это безобразное животное чавканье, дал ему носовой платок и показал как надо чистить и есть апельсин. И приказал повторить всю операцию в деталях. Ни одной капли.

Пока он ел, я курил и рассматривал восседающий на футбольном поле народ. Некоторые сердобольные мамаши умудрились приволочь своим чадам даже кастрюли с супом и огромные китайские термосы, из которых можно было напоить и взвод. По размерам баулов со снедью и по ее ассортименту легко было отделить блатных чад от наследников простолю-дья. Ничто не менялось в этой жизни.

Меня чуть не хватила кондрашка, когда я увидел, как шестисотый «мерс» вальяжно заползал на футбольное поле, хотя всем остальным машинам родителей запрещалось заезжать за ворота. Из волшебной иномарки серебристого цвета сначала выпала стопудовая мамаша, после чего «мерс» сразу стал выше. Затем показался таких же габаритов хозяин в темных очках и богатом спорткостюме и, наконец, за километр пышущий уверенным самодовольством, краснощекий барчук. Все они принялись деловито расстилать скатерь-самобранку.

— Вы что — лучше всех? — зло спросил я, обращаясь к кабану в спортивном костюме.

— Что вы имеете в виду? — грозно спросил кабан.

— А то, что частным машинам въезд на территорию училища запрещен! Все должны стоять по ту сторону ворот!

— Слушай, заткнись, иначе сам будешь валяться по ту сторону ворот!

Я чувствовал, что зверею. Вовка до того перепугался, что перестал грызть апельсины и сидел с разинутым ртом.

Дело явно шло к кулачному бою, в котором кабан легко набил бы мне морду, но спасла ситуация — рядом проходил дежурный по училищу.