Через некоторое время президент России Борис Ельцин и президент Чечни Аслан Масхадов подпишут мирный договор. В день его подписания Ельцин радостно и торжественно заявит, что данный документ знаменует собой конец векового противостояния русских и чеченцев. Он также скажет, что переговоры с Масхадовым продемонстрировали умение находить общий язык за столом переговоров.

Слушая российского президента, я почему-то вспоминал грустное лицо Джохара Дудаева, который несколько лет ждал и мечтал, чтобы его «как человека» пригласили в Кремль. Всего-то.

Его мечта так и не сбылась. Ее заменили войной. У десятков тысяч тех, кто погиб на этой войне, тоже была мечта. Может быть, не все они успели побывать в Кремле. Но наверняка очень хотели жить.

На станции метро «Киевская» несколько дней подряд наблюдал я картину, которую, наверное, не мог бы придумать и самый гениальный режиссер в мире.

Плотный поток тысяч торопливых людей тек по перрону вдоль приткнувшейся у гранитной колонны инвалидной коляски, в которой сидел черноглазый и грустный мальчик лет семи. У него по самые коленки были оторваны ноги. Кожа была сшита очень грубо и еще хранила следы какого-то синего лекарства… Позади коляски с мальчиком стояла мать, на груди у которой висела замызганная картонная бирка с надписью, сделанной слюнявым химическим карандашом: «Помогите жертве чеченской войны».

А по другую сторону перрона, у такой же гранитной колонны, стоял в камуфляжной форме и на костылях одноногий хмурый солдат с протянутой рукой. Я его уже знал. Он частенько ходил по вагонам метропоезда, бегающего по моей линии. Он был инвалидом чеченской войны.

Люди густыми и беспорядочными толпами быстро сновали мимо. Стоя на лестничной возвышенности, я видел, как шарахаются в сторону одни и опускают глаза другие.

И лишь изредка кто-нибудь подавал инвалидам деньги. А бесконечный человеческий поток все тек и тек мимо двух бедняг, потерявших ноги на одной войне. Нет-нет да и капали в руки несчастных помятые денежные бумажки…

Подавленный увиденным, я захожу в вагон метро, стараясь не поднимать головы и не видеть лица несчастных калек. Я за- зоз — мечаю, что у всех моих случайных попутчиков такое же похоронное настроение. И вдруг сквозь грохот вагонного железа зазвучала музыка. Все повернулись в ту сторону, откуда она вспыхнула. Смуглый черноглазый пацаненок невесело играл на маленькой обшарпанной гармошке.

Я с трудом разгадал мелодию: «Если друг оказался вдруг…» Пацан шел по вагону и играл. На поясе его болталась большая серая сумка. Когда кто-нибудь из пассажиров лез в карман за деньгами, черноглазый гармонист останавливался подле него и, продолжая играть, ждал, когда в сумку опустится подаяние. Было во всем этом что-то жуткое. Я залез в карман, сгреб все бумажки, которые лежали там, и бросил их в его сумку.

Я вышел на первой же остановке — дальше ехать не мог…

Зайдя в следующий поезд, я вновь наткнулся на уже хорошего знакомого мне инвалида в камуфляжной форме…

…Единственный сын полковника Александра Доценко пропал без вести на чеченской войне. Жена полковника заболела умопомешательством. Однажды с кухонного стола упал нож. Обрадованная жена сказала полковнику:

— Если падает нож, значит, в дом торопится мужчина. Может, это Володя спешит домой?..

Володя пропал без вести 1 января 1995 года в районе грозненского желдорвокзала. Полковник втихаря продолжает сбрасывать нож со стола. Мать продолжает верить, что сын еще придет с войны. Полковник продолжает верить, что жену еще вылечат…

Глава 5. ВОЕННАЯ МАФИЯ. КОММЕРСАНТЫ В СТРОЮ

УЦЕНКА

…Есть у знаменитого русского писателя Александра Ивановича Куприна рассказ «Брегет». Так называются редкие старинные часы с резьбой, украшениями и мелодичным звоном. Эти часы корнет граф Ольховский выиграл в карты у помещика, а когда захотел показать их сослуживцам во время очередной гусарской попойки, брегета у него не оказалось.

Офицеры решили обыскать друг друга. Но только поручик Чекмарев наотрез отказался. На беду, у него в кармане были точно такие же часы, что пропали у Ольховского. Подарок деда. Покажи он их товарищам — признали бы его вором. Позор на всю жизнь.

Поручику посоветовали покинуть компанию. Не сумев перенести такого унижения, Чекмарев застрелился. «Клянусь Богом, клянусь страданиями Иисуса Христа, что я не виновен в краже…» — так написал он в предсмертной записке.

А брегет Ольховского нашелся в тот же вечер — под котелком для жженки.

Одно лишь подозрение в непорядочности юный поручик оценил дороже собственной жизни. Очень высоко ценилась в старой Русской армии офицерская честь. Не то что в нынешней…

Пока только одному областному военному комиссару с самой русской фамилией — Иванов хватило смелости приставить ствол к виску, когда понял он, что после взяток от родителей призывников честь свою ему не отстирать. Да еще и неизвестно, почему застрелился — от стыда или от страха перед тюрьмой…

Если бы все наши проворовавшиеся и уличенные в мздоимстве генералы таким же образом сводили счеты с жизнью, то проблема сокращения высшего офицерского состава армии давно решилась бы сама собой…

Но очень редок военный вор и преступник в лампасах и без, которого бы чувство утраченной офицерской чести заставило добровольно уйти не то что на тот свет, а всего лишь с чистосердечным признанием — в прокуратуру. Особенно сильно замаравшие свои погоны полководцы возгораются любовью к жизни и свободе тогда, когда их начинают тревожить навязчивые мысли о лагерных нарах.

Когда дело запахло немалым сроком, генерал Владимир Ишутко ушел в бега прямо из зала суда. А потом из подполья прислал письмо Ельцину и всем, кому счел необходимым объяснить причины своего побега. Генерала возмутили предвзятость следствия и нечестные приемы, которые используют против него бывшие начальники и сослуживцы (тоже фигурирующие в уголовном деле о самолетах, которые за очень крутые баксы замышлялось сплавить иностранному коллекционеру боевых российских истребителей).

Ишутко убежден: бывшие начальники и сослуживцы топят его, чтобы самим спастись от тюрьмы. У него свои аргументы, к которым, похоже, уже никто не хочет прислушиваться…

Еще лет шесть-семь назад известие о том, что какого-то генерала или полковника таскают на допросы или упрятали за решетку, на Арбате и в войсках воспринималось как чрезвычайное происшествие. Сегодня почти три десятка генералов и несколько тысяч офицеров фигурируют в уголовных делах и это воспринимается уже с таким же равнодушием, как сообщение радио о времени восхода и захода солнца.

Иные времена — иные нравы.

Мы и сами не заметили, как тихо вползло в наше арбатское обиталище и прижилось, прикипело к языкам словосочетание «военная мафия». Поначалу я думал, что это чепуха, натяжка, искусственная конструкция. Мафия — ведь это очень серьезно: «крестные отцы», иерархия, бешеные деньги, коррупционные связки, устранение неугодных. Но это — на гражданке. А здесь ведь армия — военная организация под государственным контролем. Есть и прокуратура, и контрразведка. Какая ж тут «коза ностра»?

И потому я долгое время был твердо убежден, что «военная мафия» — соскользнувшее с чьего-то легкого языка фривольное название «повязанных» между собою командиров и начальников, которые используют служебное положение в корыстных интересах.

Но по мере того как служба моя на Арбате давала возможность ознакомиться со многими конфиденциальными сведениями, секретными и другими документами, с помощью которых открывалась мне потаенная жизнь военного ведомства, приходило иное понимание выражения «военная мафия»…

Я все чаще стал замечать, что и в задержках денежного содержания военнослужащих, и в появлении десятков миллионов минобороновских денег на счетах коммерческих банков, и в участившихся в войсках недостачах топлива, продовольствия, оружия и боеприпасов на армейских и флотских складах, и в бурном строительстве генеральских дач, и в различного рода откровенно криминальных контрактах представителей руководства Минобороны и Генштаба с российскими и иностранными фирмами и компаниями есть своя скрытая лотка, своя система, своя организация.