Но потом пошли неприятности: какой-то высокий чин из Совета безопасности России позвонил однажды в приемную министра обороны и пожаловался, что пресс-служба Минобороны и пресс-секретарь главы военного ведомства не выполняют своих обязанностей. И тогда я пускал в дело последний спасительный козырь, который уворовал в свое время у бывшего заместителя начальника управления информации МО полковника Владимира Никанорова: «Указы и решения президента— Верховного главнокомандующего Министерство обороны и Генштаб не комментируют, а выполняют!..»
Но и это не всегда спасало от неприятностей. Случалось, что президентская или правительственная пресс-службы давали нам нагоняй за дезертирство на информационном фронте. Чаще всего такое происходило в те времена, когда пресс-секретарями Ельцина были Вячеслав Костиков и Сергей Медведев. После того как в Кремль пришел Ястржембский, нам стало легче — когда президент допускал очередной опасный «ядерный ляп», его пресс-секретарь пытался изо всех сил локализовать разрастание шумихи…
Ему было тяжко: Ельцин все чаще допускал такие лихие экспромты по военным вопросам, «горбатость» которых нельзя было выпрямить даже самыми искусными профессиональными комментариями.
Однажды, говоря о готовящемся к подписанию с НАТО Основополагающем акте, Ельцин высказался втом плане, что если наша страна выступит против какого-нибудь решения в рамках Североатлантического союза, то оно принято не будет. Иными словами, мы получали что-то вроде права вето.
Опять пошли звонки в пресс-службу Минобороны. Но поскольку вопрос касался заявления президента, то мы, согласно установленным правилам, переводили стрелку на Кремль — в ведомство Сергея Ястржембского. Там же журналистам рекомендовали звонить в МИД. А мидовская пресс-служба, в свою очередь, перенацеливала очень любопытных на Арбат. Вконец оборзевшие от такого «футбола» репортеры орали в трубку:
— Так получила Россия право вето в НАТО или нет?!
Мы снова рекомендовали журналистам обращаться в МИД. Оттуда их снова отсылали к нам. В конце концов, все пресс-службы сошлись на том, что права, «близкие к вето», судя по заявлению Ельцина, мы в НАТО получим. Так и сказали прессе.
Но не прошло и пары дней, как Билл Клинтон принципиально уточнил российского президента, заявив, в частности, что «Россия будет тесно работать с НАТО, но не внутри НАТО». Следовательно, ее мнение на решения руководства альянса никакого решающего влияния оказывать не будет…
Но то были еще цветочки. Очередной «ядерный» иницидент, в эпицентре которого снова оказался глава российского государства, случился на майском (1997 г.) саммите в Париже…
Когда Ельцин готовился к отъезду во французскую столицу для подписания Основополагающего акта (он должен был определить характер новых отношений России и НАТО), в Генштабе не было и слуха о том, что президент сделает какие-то сенсационные заявления по ракетно-ядерной проблематике (не располагали информацией об этом и комитеты обеих палат парламента по обороне и безопасности).
И вот — сенсация, прозвучавшая из уст Ельцина:
— Я сейчас принял решение. Все, что у нас нацелено на те сЇраньї, главы которых сидят за этим столом, со всего снимаются боеголовки…
В составе российской делегации были хорошо знакомые мне люди, которые позже рассказали о многих любопытных деталях этой «исторической сцены»…
Явно рассчитывающий на шокирующий эффект, Ельцин был даже несколько удивлен тем, что в ответ на его заявление о снятии ядерных боеголовок с ракет, нацеленных на страны НАТО, в зале раздались слишком жидкие аплодисменты. И потому высказал еще несколько тезисов.
Клинтон посмотрел на Ельцина веселыми глазами человека, привыкшего к охотничьим байкам друга Бориса. Ширак попросил переводчика как можно точнее еще раз перевести сказанное русским президентом, а Коль лишь хитровато улыбнулся уголками губ…
Иностранные корреспонденты в ажиотаже набросились на пресс-секретаря президента с расспросами и уточнениями. Сергей Ястржембский плел затейливые словесные кружева вокруг «ядерной сенсации» шефа, изо всех сил давая журналистам понять, что не следует очень уж буквально воспринимать его заявление…
Очередной «ядерный» экспромт Ельцина сильно смахивал на авантюру. Создавалось впечатление, что президент не понимал, о чем говорил. Фраза «я сейчас принял решение» относилась к ядерным боеголовкам. Такие решения не могут приниматься единолично и сиюминутно даже главой государства. То было очень похоже на потерю президентом чувства границ власти и публичных заявлений…
Сразу после парижской сенсации Ельцина в Государственной думе разгорелись яростные прения. Председатель Комитета по обороне генерал Лев Рохлин сравнил парижское заявление БН с его легендарным анекдотом о тридцати восьми снайперах, припрятанных оконфузившимся генералом Барсуковым в кустах под Первомайской…
Депутатские вопросы были нешуточные: соответствует ли действительности заявление президента РФ о снятии боеголовок с ракет, нацеленных на страны НАТО? Если да, то почему это решение государственной важности, затрагивающее обороноспособность страны, было принято в обход обеих палат парламента?
Кремль помалкивал. Даже Ястржембский, привыкший «ложиться грудью на пулеметы», некоторое время скромно воздерживался от возможности совершить очередной подвиг. Но недостатка в добровольцах не было. Представитель президента в Госдуме Александр Котенков заявил, что наш президент в Париже говорил «просто о перенацеливании ракет». Такое уточнение еще больше запутывало вопрос, и было ясно, что «адвокат» у Ельцина неважный: отсутствие сильных профессиональных аргументов нельзя было компенсировать даже страстной котенковской патетикой. Российский президент в Париже сказал четко: «со всего снимаются боеголовки».
Вскоре искусство плетения оправдательных кружев вокруг ядерного экспромта президента решил продемонстрировать и министр иностранных дел России Евгений Примаков. Чтобы остудить накаляющиеся страсти, он заявил, в частности, что наши ядерные инициативы будут реализовываться в зависимости от встречных шагов НАТО. То был очень хитрый ход: Примаков пытался успокоить критиков Ельцина тем, что, дескать, хотя Борис Николаевич и решил снять боеголовки, но надо еще посмотреть, как на это отреагирует Североатлантический союз. Заявление Примакова было очень похоже на дезавуирование того, что сказал в Париже Ельцин. Ибо наш президент преподнес снятие боеголовок как данность, а Примаков — как намерение…
Примаков ушел от конкретных ответов на вопросы о том, как прорабатывалось с МИДом решение о снятии ядерных боеголовок и не было ли заявление Ельцина экспромтом. Этот — главный — вопрос так и повис в воздухе. Тогда Госдума обратилась с запросом к министру обороны России генералу армии Игорю Сергееву. Теперь наступала его очередь демонстрировать искусство «уточнять» президента так, чтобы и его не подставить, и самому не подставиться.
Накануне выступления Сергеева в парламенте в Минобороны и Генштабе было много разговоров о том, как министру ловчее выйти из очень непростой ситуации. Говорили, в частности, о том, что мы вынуждены сами все чаще снимать ракеты с боевого дежурства из-за просроченного гарантийного срока их эксплуатации. И просто решили эту меру подороже «продать» Западу. Но почему опять-таки этот вопрос президент не согласовал с парламентом?
После бесед с некоторыми генштабовскими специалистами у меня возникло сильное подозрение, что некоторые высшие арбатские генералы, имевшие непосредственное отношение к РВСН, накануне отъезда Ельцина в Париж подсунули ему идею о снятии боеголовок с ракет в качестве нового «сенсационного прорыва». У Бориса Николаевича давно обнаружилась ритуальная страсть шокировать коллег на переговорах подобными вещами (у нас на Арбате многие и давно знали, что Ельцин уже с первых своих зарубежных визитов требовал от помощников, чтобы они были «яркими» и сопровождались такими предложениями и инициативами, которые бы запоминались всему миру).