В последние годы не только Сергеев оказывался в положении, когда надо было демонстрировать полное единство взглядов с президентом — Верховным главнокомандующим по ядерной проблематике (даже если это противоречило здравому смыслу). Еще со времен Горбачева Кремль начал вынуждать Арбат политическую лояльность ставить впереди честных профессиональных расчетов.

Те генералы, которые поступали наоборот, попадали в немилость и, в конце концов, нередко расставались с должностями. Кто хотел удержаться, наступал на горло собственным принципам и часто говорил совсем не то, что думал. Генеральское приспособленчество к взглядам Верховного главнокомандующего способствовало успешному служебному «выживанию». Так возникало в душах людей раздвоение, при котором личные меркантильные расчеты оттесняли на второй план высшие государственные интересы…

Политики и военные продолжали спорить о том, должна или не должна Государственная дума ратифицировать Договор СНВ-2. А в МИДе уже вовсю велись с американцами нерекламируемые переговоры о содержании и условиях подписания СНВ-3. И только очень узкий круг людей в окружении президента, премьера правительства и министра обороны знал, что ратификация СНВ-2 уже не имеет для Кремля почти никакого значения: фактическое выполнение этого Договора шло полным ходом. И когда Ельцин ошарашивал мир новым своим решением о сокращении СНВ, нельзя было понять: он пророчески видел то, «что временем закрыто», острее всех понимал драматизм положения или просто выдавал очередную порцию неосмотрительных «сенсаций»…

ИГРЫ

Много раз доводилось мне быть свидетелем яростных споров между специалистами-ракетчиками по поводу масштабов и сроков ядерных сокращений. За десять последних лет ни разу не слышал, чтобы кто-то упорно стоял на том, что нам не надо урезать свои ядерные арсеналы. Споры были совсем о другом: почему эту проблему политики и некоторые высшие генералы решают узким кругом, почему информация предоставляется неполная?

Меня поражало, что даже наши элитные специалисты из «ядерного» управления Главного оперативного управления Генштаба, Национального центра по уменьшению ядерной опасности (НЦУЯО) не могли убедительно доказать, почему в том или другом случае мы идем на уступки американцам. Иногда создавалось впечатление, что какая-то неведомая зомбирующая сила властвует над сознанием людей и побуждает их смиренно принимать и пропагандировать решения, иногда очень похожие на предательство…

Но есть еще на Арбате много людей, неподвластных идеологическому гипнозу: часто от сослуживцев из НЦУЯО я слышал гневные речи по поводу того, что «нас опять оставляют в дураках». И то были не просто эмоции: люди доставали из сейфов тексты документов, договоров, соглашений, актов проверок, президентских указов, постановлений правительства, директив министра, начальника Генштаба и оперировали исключительно фактами. Более того, многие из них были членами различных консультативных групп, инспекторских комиссий, выезжали в США на проверку ядерных объектов, участвовали в подготовке текстов договоров…

И чем больше я вникал во многие конфиденциальные вопросы ракетно-ядерной проблематики (а занимаемое служебное положение предоставляло мне здесь широкие возможности), тем очевиднее становилось, что это сложно устроенный «чемодан с двойным дном». Я все чаще убеждался, что обнародовалась преимущественно та информация, которая была выгодна узкому кругу высших политических чинов. А «неудобные» сведения (которые, в частности, касались наших просчетов в обеспечении обороны России, в том числе и в ракетно-ядерной сфере) обычно имели гриф «совершенно секретно» и огласке, естественно, не придавались.

Но предстояло еще много повариться на Арбате, во многие кремлевские, правительственные и другие государственные тайники заглянуть, чтобы понять: за всем этим стоит некий «политический бартер».

Было время, когда я, как, наверное, и тысячи других арбатских полковников, с недоверчивой ухмылкой встречал страстные речи лидеров непримиримой оппозиции о том, что мы свои инициативы в области сокращения стратегических наступательных вооружений, свою ракетную мощь втихаря обмениваем на денежную поддержку наших экономических реформ Западом, на новые инвестиции и кредиты, на протекцию России при ее попытках вступить в престижные международные торговые и финансовые клубы…

Со временем пришло иное видение проблемы. И я уже не ухмылялся и согласно не кивал головой, когда слышал злые отповеди какого-нибудь кремлевского или мидовского чиновника «отмороженным коммунякам» или националистам, которые якобы «ничего в этом не смыслят и чрезмерно сгущают краски».

Да, и такое случалось. Политика часто состоит из умышленных преувеличений или, наоборот, нарочитого замалчивания сути и масштабов проблем.

Но многие годы находясь по ту сторону генштабовской двери, где царит культ строгих расчетов, тысячу раз проверенных фактов и цифр, а не митинговых эмоций, я убедился в том, что доставшееся России от Союза «ракетно-ядерное наследие» все чаще превращается в военно-политический товар. И тут существовал свой бизнес — уступки оппонентам были одной из форм выживания режима, который всеми силами пытался прицепить ржавую и разваливающуюся телегу российской экономики к блистательной колеснице Запада.

Высшим кремлевским политикам было необходимо, чтобы генералы безропотно следовали в русле их конъюнктурных замыслов даже тогда, когда речь шла об откровенной продаже нашей ракетной мощи…

Тем военачальникам, которые понимали, что от них требуется, Кремль обеспечивал режим наибольшего благоприятствования в службе. И когда Дума в очередной раз приглашала некоторых наших «ядерных» генералов на консультации, уже можно было не сомневаться, что политическая конъюнктура будет в их речах всячески маскироваться под профессиональные аргументы.

Я хорошо познал всю эту кухню. Не раз бывал на слушаниях и знаю, какая там нередко случается шулерская игра. Генеральское искусство лукавства достигает блистательных высот: слова — скользкие, как только что вытащенные из речки угри. Аргументы — как безразмерные носки, на любую ногу…

Однажды, помнится, Кремль распорядился, чтобы наши высшие генералы публично высказались об исторической значимости решения больше не нацеливать ракеты на США. Объявление Ельцина об этом, по строгому счету, было всего лишь формальным жестом доброй воли. В случае необходимости полетные задания ракет быстро будут возвращены в боевое положение.

А поскольку надежной системы взаимного контроля за ненацеленностью ракет до сих пор нет (невозможно, например, проконтролировать, куда нацелены ядерные ракеты на наших или американских атомных подлодках, пасущихся, скажем, в Тихом океане), то нет и стопроцентных гарантий того, что все на самом деле происходит именно так, как декларируют высшие политики.

В декабре 1996 года в составе российской военной делегации во главе с генералом армии Игорем Родионовым я был в Брюсселе. Там и спросил министра обороны США Уильяма Перри:

— Вы точно знаете, что мы перенацелили свои ракеты?

Перри ответил с улыбкой:

— Мы не можем знать это точно… Так же, как и вы не можете знать, что мы этого не сделали…

То был удивительно искренний и совершенно не американский ответ (может быть, потому, что Перри уходил с поста).

От наших генштабовских специалистов-ракетчиков не однажды я слышал, что игра в перенацеливание принесла на первой стадии этой затеи некоторые выгоды американцам.

Для возвращения полетного задания ракеты из нулевого в боевое положение необходимо, чтобы компьютер сделал перерасчеты. Американский делал это быстрее российского. И это значит, что американская ракета уже могла быть на траектории полета, а наша только-только уходила со старта. Могло случиться и так, что американская ракета, запущенная с атомной подлодки в северо-западной части Тихого океана, уже подлетала бы к Уралу, а российская — еще только набирала высоту…