...Гора Пэнлай Среди вод морских
Высится, Говорят.
Там в рощах Нефритовых и золотых
Плоды, Как огонь, горят.
Съешь один И не будешь седым,
А молодым Навек.
Хотел бы уйти я В небесный дым,
Измученный Человек.
(Ли Бо. Без названия)
...Не то чтоб не хотел Уйти от шума,
А жить, не зная Горя и тревог,
Но с государем, Что подобен Шуню,
Расстаться добровольно Я не мог...
(Ду Фу. "Стихи в пятьсот слов о том, что было у меня на душе, когда я направлялся из столицы в Фэнсянь")
Такие образы, как таинственная гора Пэнлай, на которой, согласно легенде, растут волшебные персики долголетия, могли явиться воображению только даосского поэта, и Ли Бо с истинно отшельническим пафосом говорит о желании "уйти в небесный дым", чтобы избавиться от земных мучений.
Иные стремления владеют Ду Фу, хотя он не скрывает, что и его подчас посещают мысли об отшельническом уединении (" Не то чтоб не хотел/Уйти от шума..."). Отшельничество влечет Ду Фу, как и всякого средневекового китайского поэта, для которого природа, тишина "гор и воде, чашка зеленого чая, заваренного на прозрачной воде горного ручья, любимые книги в изголовье кровати - необходимые спутники вдохновения. Но при этом Ду Фу остается верен долгу строгого конфуцианца, не позволяющему мечтать о заоблачных далях горы Пэнлай. У поэта своя мифология конфуцианская, недаром он упоминает древнего императора Шуня, которого и Конфуций и его последователи считали примером идеального правителя. И Ду Фу видит собственное призвание в том, чтобы верой и правдой служить государям, подобным Шуню.
Каждая эпоха по-своему выражает понятия патриотизма и гражданского долга, и точно так же, как за стремлением Ду Фу служить своему государю скрываются искренние гражданские чувства, глубокая любовь к родине и скорбь за ее судьбу, содержание его лирики оказывается шире тех или иных конфуцианских идей. Ду Фу - поэт удивительного богатства, разнообразия и полноты жизни. Он словно обладал магическим даром превращать в поэзию все, что он видел, не считаясь с установившимися канонами красивого и поэтичного. Ду Фу искал поэзию в пыли проселочных дорог, на деревенских улицах, среди кварталов бедноты и воинских поселений. Для него поэтичны самые будничные вещи - игры уличных мальчишек, крестьянский труд, моления в храмах, торговля на рынках и т. д. Он не боится покоробить слух иного знатока "грубостью" и "простонародностью" своих стихов, и оказывается, что эта поэзия не уступает по магии воздействия той, которая воспевает безмятежную тишину "садов и полей", безмолвие "гор и вод". В стихах Ду Фу есть, все, что мучило и угнетало, восхищало и очаровывало миллионы китайцев. Словно гигантское зеркало они отражают и прошлое, и настоящее, и будущее нации. Вся страна - во времени и пространстве как бы встает со страниц его книг: стихи Ду Фу недаром называют "поэтической историей", а самого поэта сравнивают с летописцем.
"Чанъань - как и шахматная доска..." - написал однажды Ду Фу, и действительно, поэт словно бы обладал способностью видеть, вещи с птичьего полета, охватывал взглядом города и поселки, кажущиеся крошечными клеточками на шахматной доске. Точно так же столетия подчас сжимались для него в едиными миг, и воображение, выхватывая из прошлого имена и события, словно лучом волшебного китайского фонаря освещало их причудливым светом. Труд летописца упорный и кропотливый, и поэтому Ду Фу - созидатель. Его строки как будто бы вырезаны в мастерской гравера и хранят тепло умелых рук. Вот почему Ду Фу так любит искусно сделанную вещь, ценит вложенное в нее мастерство. С проникновенной силой воспел он китайскую архитектуру: башни и пагоды, сады и парки, павильоны и дворцы. Он понимал и чувствовал живопись, музыку и каллиграфию, и даже искусство лодочников, переправляющих через реку, вызывало его восхищение.
Ли Бо - поэт иного склада. В его руках трудно вообразить резец гравера, потому что вдохновение поэта спонтанно, сиюминутно, подчинено даосскому принципу "самоестественности" (по-китайски "цзы жань"). Ли Бо берет кисть лишь в моменты высшего поэтического озарения, высшего взлета фантазии, чтобы стихотворение - готовое от первой до последней строки - легло на бумагу. Поэта манит не столько будничное и обычное, сколько "удивительное" и "необычное": редкие камни, причудливо изогнутые сосны, странные очертания гор, таинственный свет луны. Воображение Ли Бо с готовностью откликается на загадочные ночные звуки - шум ветра, крик обезьян, и поэт уходит "искать удивительное", поднимаясь высоко в горы или углубляясь в чащу леса. "Удивительное" для Ли Бо - это некая грань, на которой видимый мир вещей и явлений соприкасается с невидимым миром, тот барьер, который надо преодолеть, чтобы оказаться в волшебной стране. На грани "удивительного" поэт ощущает родство со всей вселенной, такой необъятной и в то же время способной уместиться на его ладони. Космический поток бытия подхватывает поэта, и тогда все становится единым и вечным - деревья, травы и сам Ли Бо. Природа отвечает поэту тем же, с чем он обращается к ней: она видит и слышит, чувствует и понимает.
Плывут облака Отдыхать после знойного дня,
Стремительных птиц Улетела последняя стая.
Гляжу я на горы, И горы глядят на меня,
И долго глядим мы, Друг другу не надоедая.
("Одиноко сижу в горах Цзинтиншань")
Многие китайские поэты и художники, воспитанные в традициях буддизма и даосизма, стремились к состоянию "отсутствия Я" (такое понятие часто встречалось в философских текстах) и, создавая стихотворение или картину, стирали знаки собственной личности, гасили свои чувства и мысли. Ли Бо (точно так же, как и Ду Фу) - не из их числа. Пылкий, романтичный, необузданный, он подчас доходит до эгоцентризма в выявлении собственного Я, не смущаясь самых "взвинченных" гипербол. Китайские критики со снисходительной улыбкой принимают заверения поэта в том, что его седые волосы свисают на три тысячи (!) саженей; а некоторые из исследователей даже называют Ли Бо "хвастливым, грубым, распущенным, безответственным и лживым". Подобные оценки возникают от недопонимания особенностей китайского средневекового эгоцентризма или, вернее, понимания его на современный западный лад. Между тем в Ли Бо воплощен национальный характер чудака и романтика, всем своим поведением протестующего против догм официальной морали.
Ли Бо и Ду Фу обращались ко многим жанрам средневековой словесности - не только поэтическим, но и прозаическим. В традиционном Китае не существовало резких различий между стихами и прозой на классическом литературном языке (зато резко различались классическая и простонародная литературы), и некоторые жанры - к примеру, длинные описательные "оды" - можно в равной мере отнести и к прозе и к поэзии. Ли Бо и Ду Фу оба отдали дань красочному многословию старинной "оды", но прославились они прежде всего своими стихами. Само китайское слово "стихи" ("ши") происходит от названия одного из древнейших поэтических памятников - " Книги песен " ("Ши цзин"), и, таким образом, оно как бы освящено авторитетом многовековой традиции. Во времена династии Тан традиционные формы стиха сохранялись и поэты охотно ими пользовались, создавая произведения простые и безыскусные, близкие по духу народной песне. Но наряду со "стихами старой формы" танские поэты активно осваивали и "современную форму стиха", более напряженную по своей структуре, требовавшую соблюдения строжайших правил рифмовки, параллелизма (средние строки стихотворения как бы зеркально отражали друг друга), чередования тонов (в китайском языке каждый иероглиф произносится определенным тоном - ровным, падающим или восходящим, и теоретики "современной формы" призывали поэтов подбирать слова с таким расчетом, чтобы в строке возникал законченный музыкальный рисунок и стихи словно бы пелись на заданную мелодию) . Оба наших поэта мастерски владели "современной формой стиха", - их отточенные четверостишия и восьмистишия по своей завершенности и строгой упорядоченности всех элементов не уступают знаменитому итальянскому сонету. Не менее искусно они обращались и с формой древней народной песни; особенно это касается Ду Фу, чьи "стихи старой формы" произвели настоящий переворот в китайской поэзии.