— Меня завтра не будет.

— Ничего. Я сам все приготовлю.

— Мхенди становится невыносимым.

Он невольно прислушивался к ее шагам в соседней комнате. Нужно встать и закрыть двери, тогда не будет слышно. Он отгородится от нее. Но он не сделал этого. Он думал о ней спокойно, как о ком-то чужом. Они уже очень давно вместе. Еще с тех пор, как оба состояли в коммунистической партии. Она была тогда молода и хороша собой, были у нее и другие достоинства. Она вышла из партии вместе с ним. Только потому, что вышел он.

— Ты слышал, что я сказала?

— Да.

— Что же ты, не можешь ответить?

— Я пытаюсь работать.

— Если он еще будет распускать язык, я его в дом не пущу. Ты слишком с ними церемонишься. Без этой группы ты куда лучше работал. Только зря время тратишь. Тоже мне, вожди!

Скоро двадцать лет, как они живут вместе. Двадцать лет, как порвали с партией.

— А этого самовлюбленного карлика Мэби я просто терпеть не могу…

Была у него до Мери одна женщина… Кроткая, нежная и добрая. Как ее звали?.. Очень хорошая. Как же все-таки ее звали?.. Воспоминания нахлынули на него, но он решительно преградил им путь. Ему не до сентиментальностей. Мужчина должен работать. А потому жизнь его должна быть устроена. Он должен есть, иметь крышу над головой, отдыхать. Вот что важно. И все это дает ему Мери. Один раз он попытался вырваться, уйти. Попытка не удалась. И хорошо, что не удалась… Дора Смит! Вот как ее звали. Милое простое имя, оно так подходит милой простой женщине. Хватит, Том, возьми себя в руки!

Он заставил себя заняться бумагами, лежащими у него на столе: стал читать их, пытаясь вникнуть в смысл. Снова и снова читал одну и ту же фразу, с трудом сдерживая желание перескочить глазами на следующую.

Он не слышал, как она вошла, но вдруг почувствовал, что она стоит на пороге и наблюдает за ним. Он повернулся и встал. Она стояла, уперев руки в бока. Стояла твердо, уверенно, чуть расставив ноги. И смотрела на него, не отрываясь, с едва уловимым оттенком презрения в глазах.

По горькому многолетнему опыту он знал, что надвигается сцена, что сейчас пойдут в ход слова, острые и неумолимые, как кинжалы.

— Молчишь? Значит, ты согласен с Мэби?.. — сказала она.

«Выход только один, — устало думал он, — только один».

Он подошел к ней.

— Мери…

— Что «Мери»! Эх ты, трус! Что подъезжаешь? Я тебя презираю.

— Я не согласен с ним.

Он обнял ее и притянул к себе.

— Почему же тогда ты не сказал ему этого?

Мери сопротивлялась, отталкивала его. Но он не отпускал ее, и скоро насмешка и презрение исчезли из ее глаз. В них появилось издавна знакомое выражение, всколыхнув в нем желание не менее сильное, чем в те далекие дни. Что-то похожее на прежнее чувство захватило обоих.

«Наступит день, когда не поможет и это, — подумал Лэнвуд, — тогда у нас не останется ничего». Эта мысль испугала его. Он крепче сжал ее в объятиях.

— Мери… Мери, я так одинок… прошу тебя…

Потом они лежали на узкой кушетке, утомленные и успокоенные, — буря была отвращена. Лэнвуд переплел свои пальцы с ее пальцами. Мери, теперь сама женственность, вздохнула:

— Надо было мне родить ребенка, Том. Как жаль, что я тогда не настояла. Все, наверное, повернулось бы иначе.

— Мы ведь решили тогда, что не надо. Мы должны были бороться…

— Но твой народ так и не призвал тебя в вожди. А ты ведь ждал, что тебя позовут. И я поверила в это. Я всем пожертвовала ради того, что так и не сбылось.

Лэнвуд чувствовал, что скоро от ее нежности не останется и следа. Что делать? Как вернуть ее?

— Мы можем пожениться. — Еще не договорив, он понял, что совершил ошибку.

— Поздно, Том. Теперь-то ради чего?

«Она права», — подумал он. Минута близости миновала. Никогда еще она не была так коротка. Мери высвободила свою руку, встала и вышла из комнаты. Лэнвуд закрыл глаза. А статья так и не написана!.. Да, ради чего? Любви и той нет. Он вздохнул и встал. Писать статью.

Удомо сошел с автобуса в Кемдентауне[8]. Он проехал остановку, до которой купил билет. Кондуктор бросился к нему, потрясая билетами. Удомо зашагал прочь.

— А, катись к черту, — пробормотал он.

Он подождал, чтобы зажегся зеленый свет, и перешел улицу. У входа в метро стояли два африканца. Они поздоровались с ним. Он ответил. Затем вошел в вестибюль и купил билет до Хэмпстеда.

А вдруг Мэби нет дома? Тогда придется возвращаться домой. Беда в том, что есть одному в конце концов надоедает. Не очень-то весело самому готовить, а потом садиться в одиночестве за стол. Было бы хорошо остаться со студентами, продолжить дискуссию! Но нельзя же докладчику сказать своим слушателям, что у него ни пенса в кармане и он не может заплатить за ужин в их кафе. Возможно, кто-нибудь и заплатил бы за него. А если нет, тогда что? Студенты относились к нему с почтением, ловили каждое его слово. Он не должен ронять себя в их глазах. Вниманием их он завладел — это точно. Такие вещи сразу чувствуются. И это вселяет уверенность. Главное — начать с того, что не вызывает разногласий. Распри, разделяющие племена и кланы, — ничто перед стремлением освободиться от поработителей. Значит, надо отвлечься от всего, что связано с племенной враждой, и говорить только о главном — о борьбе за свободу. Что ж, прием, как всегда, удался.

Вдали показались два светящихся глаза, и поезд, извиваясь гигантской змеей, вынырнул из темного тоннеля. Двери отворились. Удомо протиснулся сквозь толпу, вошел в вагон для некурящих и отыскал место. Двери с грохотом захлопнулись, поезд тронулся и сразу же набрал скорость. Ритмичное постукивание колес убаюкивало. Он уставился невидящими глазами на хорошенькую девушку, сидевшую напротив. Она вздернула носик и ответила ему возмущенным взглядом. Потом смутилась, отвела глаза и стала натягивать на колени короткую юбку. Но Удомо даже не заметил ее сложных переживаний.

Жаль, что у Эдибхоя ночное дежурство. А насчет жены Лэнвуда они все заблуждаются. Когда в воскресенье он обедал у них, какая она была милая. И умница. Очень здесь уютно и тепло. Пора, пожалуй, подумать о том, куда перебраться после отъезда Эдибхоя. Этот господин в управлении по делам колоний начал было валять дурака. Чтобы платить стипендию, ему, видите ли, понадобилось согласие панафриканских властей. А сам он кто в таком случае, черт бы его побрал? Но стоило на него прикрикнуть, как он тут же сбавил тон. Стипендию ему все-таки дали. Не очень большую, но, по крайней мере, получать ее он будет регулярно. Можно будет жить. Он купил себе новые ботинки, рубашки, носки. Первая стипендия целиком ушла на это. Согласие панафриканских властей!.. Прекрасная мысль: печатать журнал на ротаторе. Лэнвуд написал отличную статью, и Мхенди тоже. Какая жалость, что он пьет. Да, в общем, все написали прекрасные статьи. Здорово, что придумали эту рубрику — «Факты без комментариев». Молодец Эдибхой! Пусть империалисты сами выносят себе приговор. Хорошо, если Мэби окажется дома.

Поезд остановился — уже Хэмпстед! Ветер был свежий, но не холодный. Ничего похожего на ту ужасную ночь, когда он познакомился с Лоис. Прошел почти месяц с тех пор, как он видел ее последний раз.

Он натянул на голову капюшон, засунул поглубже руки в карманы и быстро зашагал по крутому склону холма.

На этот раз на крыльце не валялись деревянные чурбаны. Входная дверь распахнута настежь. На лестничной площадке было темно, и Удомо ощупью добрался до квартиры Мэби. Постучал.

— Войдите.

Он вошел. На мгновение его ослепили яркие электрические лампы. На улице, освещенной скудным светом английского солнца, было куда темнее. Он словно очутился на родине в безоблачный день, когда беспощадно палит солнце.

Мэби был не один. В нише на диванчике сидела Лоис. На полу перед ней горел керогаз, и она все время помешивала что-то в стоявшей на нем кастрюле.