Дед так и зашелся от новости.
— Ой, доченька, вот бы радость-то какая в наш дом пришла! — И застыдился: «А я бог знает что подумал. Осудил бабочку: зафыркала, засвоевольничала…»
Через месяц, ровно день в день, свекор запряг Буланку, наложил в сани дров и отправил Варвару в город. Пуще прежнего взвеселился он, узнав, что все хорошо и надо готовиться к приему долгожданного внука.
— Заждались мы тебя, внучек! — бормотал он.
Через месяц Никанор опять запряг лошадь.
— Нонче, сказывают, в Хабаровске голодно страсть. Обобрали народ-то калмыковцы, ощипали до ниточки. А на базаре не укупишься. Свези-ка, Варварушка, этот мешок доктору, подкорми… — попросил он сноху.
Варвара наморозила молока, подбавила в дедов мешок круп, под сено в санях затолкала небольшой мешок с картофелем и отвезла все с благодарностью врачу.
Доктор и его жена отнекивались, не хотели принимать щедрого подношения, но, видя обиду Варвары, согласились принять ее дар. Сели они закусить в кухне. Усадили и Варвару. Глядя на шафранно-желтое, землистое лицо доктора, она поняла, что болен он какой-то тяжелой, а может быть, и неизлечимой болезнью. Варвара рассказала о смерти свекрови, о тоске Никанора.
— Вот Варвара… Варвара, как вас по батюшке-то величают? — спросил доктор, с аппетитом уплетая привезенное гостьей мороженое сало.
— Никитична, — ответила Варвара и поперхнулась чаем от его неожиданного вопроса.
— Вот, Варвара Никитична, живем теперь, как звери в берлоге. Нос на улицу просунуть боимся — калмыковцы лютуют. Каждый день аресты, расстрелы. Вы сюда осторожнее наведывайтесь, не ровен час и нарветесь на какую-нибудь историю. А почему вы сами возите дрова в город, а не муж? Женщине опасно по дорогам разъезжать: налетит калмыковский разъезд — могут быть крупные неприятности. Муж с вами сейчас?
Застигнутая врасплох, Варвара растерялась.
— Семен-то? Да он в отъезде, — замялась она.
Проницательный глаз доктора уловил смущение женщины, и он прямо спросил:
— А он не в армии? Не у Калмыкова?
— Да что вы! — возмутилась Варвара. — Что он, зверь какой? — И спохватилась: не болтает ли лишнего?
— Так куда же он уехал? — настойчиво допытывался доктор. — Видите ли, мне это необходимо знать. У меня будет к вам просьба, но… без мужа вы ее разрешить не сможете. Он скоро будет дома? Я бы к вам подъехал…
Варвара растерялась, не знала, как и ответить доктору. Свой он или чужой? А вдруг выдаст ее с семейством белякам — и прости-прощай тогда все на белом свете: убьют, растерзают, как ежедневно убивают и терзают по всем селам деревенский люд, несогласный с белой властью. Что ж ему сказать?
Доктор понял колебания Варвары и промолвил требовательно:
— Я буду с вами откровенен. В скором времени мне, очевидно, придется скрыться из города. Я… на очень плохом счету у калмыковской разведки, и за мной следят. Не сегодня-завтра меня могут схватить, а вырваться от них невозможно. В деревнях у меня знакомых нет, по сути дела, идти некуда. Надежда только на вас, — может быть, в вашем селе пережду лихую годину. Я постараюсь там связаться с партизанами и уйду от вас. Вы не бойтесь, я не стесню.
— Да что вы, Иннокентий Львович! Что вы! — со вздохом облегчения произнесла Варя. — Чем вы нас стесните? Нас всего двое — я да свекор. Муж дома редко бывает… в отлучке. Никому не помешаете.
Так и договорились, что через день-два Иннокентий Львович придет ночью пешком в Темную речку и остановится у Костиных.
Вернувшись домой, Варвара рассказала свекру о разговоре с доктором. Дед думал, качал головой.
— Места он у нас не пролежит, дело не в месте, если человек хороший. Не оставлять же его в городе на верную погибель. Приедет — посмотрим его поближе, что за человек. А насчет Семушки, что он в партизанах ходит, пока ни гугу, ни словечка не говори. Надо выведать, что он за человек, чем дышит.
Стали поджидать доктора. Он не пришел ни через день, ни через два.
— Видно, припоздал уйти из города, попал в руки белякам, — твердил старик, с волнением поджидавший врача, которого почитал почти за родного человека за то, что так верно и умно напророчил им внука. — Нет, не придет! Попался им, душегубам, в когти! — вздыхая, решил он — прошло пять дней, а доктора все не было.
А Варвара заждалась Семена. Нет и нет мужика, хоть иди на розыски в лес, в чащобы таежные. Радость-то какая: младенчик будет, свой, кровный, — а Семен и не ведает. Сколько раз мысленно представляла Варвара день возвращения мужа! Кинется к нему на шею, уведет в спаленку и расскажет о том, как жила, радовалась, ликовала последнее время.
И не знала, не ведала, что в эти дни жизненный круг Семена Никаноровича Костина был почти завершен, что повис над ним тяжкий меч «правосудия», вершимого военно-юридическим отделом Особого казачьего отряда атамана Калмыкова; не чуяла, что уже прохаживаются по широкой спине мужа железные шомпола атамановых палачей; не слышала, как, задыхаясь от непереносимой боли, скрежещет зубами, стонет силач Семен, распинаемый руками садистов.
Грозен враг за плечами.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
СИЛЬНЫ ВРЕМЕНЩИКИ…
Глава первая
По заданию отряда Семен Костин шел в Хабаровск — получить необходимые сведения и медикаменты от рабочих Амурской флотилии и передать для распространения по городу письмо партизан отряда Лебедева в адрес атамана Калмыкова и его подручных. Задание, полное смертельного риска: побывать в логове врага.
Командир и комиссар долго советовались, обдумали множество вариантов в поисках наиболее безопасных обходных путей, чтобы Семен мог избежать японских и калмыковских патрулей или случайно не нарваться на замаскированную засаду — белая военщина и оккупанты штыками прикрыли Хабаровск.
— Найду лазейку! — говорил беспечно Семен Костин. — Все путя им не перекрыть…
Лебедев и Яницын провожали партизана.
— В путь, друг мой, — волнуясь, сказал Лебедев и обнял Семена. — Ждем тебя с удачей, но если случится что… если попадешь в лапы калмыковцам, прими лютые муки, смерть — не выдай, с каким заданием, от кого и к кому послан…
— Присягу партизанскую давал, знаю, на что иду, Сергей Петрович, — просто ответил Костин. — Иду без страха, — в своем дому и стены помогают…
— Знаем, знаем, Семен Никанорович! — стараясь овладеть собой, сказал Яницын: он-то насмотрелся и наслушался в Хабаровске — дальше уж некуда! — Наш выбор не случайно пал на тебя.
— Не горячись, будь зорок, холоден и расчетлив; поспешным, необдуманным поступком не погуби себя и порученное дело…
— Мой отец нас так учил: тот сам себя губит, кто людей не любит, — ответил им Костин. — А я людей люблю и поднимусь ради них на плаху, ежели потребуется, но дела не предам…
— Не сомневаемся, Сеня! — положив обе руки на плечи партизана и порывисто привлекая его к себе, проговорил Лебедев. — До свидания, друг…
Костин, уходя, долго чувствовал прощальный растроганный взгляд командира и комиссара отряда. Оглянулся — стоят рядком, как близнецы братья. Помахал рукой, крикнул:
— Прощайте, друзья!..
Зашагал Семен, раздумывая, как лучше, успешнее выполнить поручение.
«Избегай патрулей, в случае чего прикинься крестьянином, приехавшим в город продать кусок сала…» — вспомнил он слова командира.
Укатанная санная дорога, проложенная по льду Уссури, была пустынной. Семен шагал спокойно, прижимая локтем изрядный кус замороженного сала, завернутый в чистые тряпки. Думы о доме, Варваре, родителях скрашивали его дорогу. Долгонько он не был у своих, как-то они там? Варя томится, ждет. Встанет в сумрачный вечер у окна, прислонится лбом к холодному стеклу, всматривается в дорожную даль: не идет ли к родимой хате странник-прохожий, не несет ли весточки о муже? «Эх, Варя, Варя! Встретимся ли? Женушка! Лапушка!» Как в первые годы супружества, неугасимо влечение к ней, так же горячо и нетерпеливо ждет он встречи. И будто наяву ощутил на губах тепло розовых губ жены, ее пылающие щеки. Добрая, доверчиво прильнувшая подруга! Даже шепнул невзначай: «Жди, жди, Варвара».