Из альбома выскочила и упала на пол небольшая бумажка.

Вадим поднял ее. На небрежном клочке бумаги — строгое, гордо-застенчивое лицо Алены; под низко наброшенной на лоб шалюшкой горячие темные глаза. Такой, именно такой запечатлела ее его память! «Алена я, Смирнова».

Яницын не выпускал из рук рисунка.

— А почему ты назвал их своеобычной троицей? — без всякой связи с предыдущим разговором спросил он.

— Ты… о Смирновых и Силантии? — задумчиво протянул Сергей Петрович. — Они неразлучны: Алена, Василь и Силантий. Теперь я занимаюсь со всеми. Не мог отказать: все мозговитые, удивительно жадные к знаниям. Силантия крестьяне зовут «мужик — ума палата». Работая с ними, я сам ежечасно обогащаюсь от них, — самобытные, пытливые, много повидавшие, пережившие. И заниматься с ними одно наслаждение — так остро и своеобычно они все оценивают, осмысливают. Василь поостыл, но мрачен, хотя, кажется, убедился, что его Алена смотрит на меня скорее как на святого, чем на мужчину, и что я в этих делах робок и никаких тонких подходов не знаю. Но что-то его гнетет. Что это у тебя в руках?

Вадим, подавая ему карандашный набросок, сказал:

— Алена Смирнова… Она действительно красавица… Твои альбомные зарисовки — удача художника: так мастерски ты схватил суть характера Надежды Андреевны, большого и сильного, спокойного и волевого… И не обижай меня, Сережа, подари мне на память самый скромный набросок…

И случилось чудо из чудес!

Сергей Петрович отдал Вадиму маленький листок — из-под надвинутой на лоб белой шали глядят милые очи…

Яницын неторопливо спрятал в записную книжку бесценный дар друга, усмехнулся: «А пальцы дрожат… будто кур воровал. Попал, попал ты, Вадим, в сети!»

Друзья сидели молча, погруженные в сокровенное. Вадим опять слышал тихий голос: «Алена я, Смирнова», — и знал уже, знал твердо, что глубоко, безнадежно несчастен: полюбил безответно и горько, полюбил с первого взгляда еще недавно, еще несколько часов назад, неизвестную ему женщину. Смешно? Не поверил, ни за что не поверил бы, если кто-нибудь рассказал о подобном! Расхохотался бы и сказал: «Блажь! С овса на солому перевести жеребца — и сразу вся дурь соскочит!» Ох! Не блажь, не дурь, а сама пречистая дева Любовь пришла к тебе, Вадим! И, боясь взглянуть на Сергея, боясь выдать свою растерянность, близкую к отчаянию, — нашел и потерял! — Вадим сказал, глядя в окно:

— Утомили мы тебя. Ты полежи, отдохни, а я пойду малость поброжу по тайге…

На другой день Лебедев был еще слаб, его лихорадило, и он опять отменил занятия в школе. Он порывался встать после завтрака: «Дела в сельсовете не могут ждать, пока я поправлюсь…» — но Яницын не внял ему:

— Лежи, лежи! Я тебе, друже мой милый, и сегодня встать не позволю. Дела от тебя никуда не уйдут… Валерия свет Михайловна! Ты уже опять нос в книжку уткнула? Оторвись на минутку. Перестелим Сергею Петровичу постель, уложим его поудобнее, все за ночь сбил… — Он опекал учителя, как преданная сиделка.

— Сережа! Я тебя еще не во все посвятил, — сказал Яницын вечером Лебедеву. — Все народ, посторонние…

— А что такое? — спросил учитель.

— Владивостокский Совдеп получил телеграмму от Владимира Ильича Ленина — «срочно, вне очереди»…

— Какая именно? — заволновался Лебедев. — Ты умолчал о главном!

— Я не умолчал, а не мог говорить при чужих. Слушай внимательно.

«Мы считаем положение весьма серьезным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать. Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейшего промедления и готовиться серьезно, готовиться изо всех сил. Больше всего внимания надо уделить правильному отходу, отступлению, увозу запасов и жел-дор. материалов. Не задавайтесь неосуществимыми целями. Готовьте подрыв и взрыв рельсов, увод вагонов и локомотивов, готовьте минные заграждения около Иркутска или в Забайкалье. Извещайте нас два раза в неделю точно, сколько именно локомотивов и вагонов вывезено, сколько осталось… помощь нашу мы обусловим вашими практическими успехами в деле вывоза из Владивостока вагонов и паровозов, в деле подготовки взрыва мостов и прочее. Ленин».

— Бог мой! — вскричал Лебедев. — Только сейчас во всей полноте дошла до меня вся трагичность событий. Мне думалось, что ты преувеличиваешь опасность положения. Владимир Ильич говорит о наступлении японцев. Из своего далека он сразу увидел и предугадал дальнейший ход истории…

— Ты прав, он видит зорче, чем мы здесь, на месте. Мне кажется, что владивостокские товарищи недооценили его предупреждение: некоторые из них хотя и считают положение серьезным, но делают ставку на противоречия между Америкой и Японией. И это их серьезная ошибка: у союзников сговор — ворон ворону глаз не выклюет! Ленин предупреждает, и это надо принять как неуклонную директиву…

— Еще бы! А как же иначе?! — воскликнул Лебедев.

— Товарищи ответили ему, что иллюзий не строят, работу производить будут, но просят объяснить фразу: «Не задавайтесь неосуществимыми целями», — она, мол, вызывает разногласия…

— Какие разногласия? — вскричал Лебедев. — Яснее ясного сказано: без малейшего промедления готовиться к отходу, отступлению, увозу запасов! Владимир Ильич уверен, что японцам помогут все без изъятия союзники.

— Конечно, он прав! — согласился Яницын. — А кроме того, Владимир Ильич безусловно осведомлен лучше нас, и с его предупреждением не только надо считаться, но и принять как руководство к немедленному действию. Директива Ленина!

— Да, друг мой дорогой, — раздумчиво заметил Лебедев, — Ленин навсегда определил наш путь. Помнишь, как мы находили у него точный и мудрый ответ на все «проклятые» вопросы?

Яницын встал и подошел к окну. Открылась могучая ширь Уссури, разлившейся после недавнего весеннего половодья. Уссури! Уссури! Радостная, как раздольная, веселая песня, река юности! На твердом лице Вадима мелькнула нежная улыбка. Круто повернувшись на каблуках, сильный и стремительный, он быстро шагнул к учителю.

— Когда я вернулся в Россию и меня познакомили с ним товарищи, мне посчастливилось быть некоторое время около него. С кем можно сравнить Ленина? В мировой истории нет человека, равного ему по уму и знаниям, по близости к массам и умению понимать их нужды, запросы, чаяния.

Однажды, Сережа, я увидел его выступающим перед солдатами после нескольких бессонных, крайне напряженных ночей. Он был бодр, полон энергии и сил. Одно его слово, указание — и люди, казалось бы измотанные до предела, словно заряжались его энергией. И что еще? Поразительная молодость, душевная свежесть. Ленин — человек с вечно юношеским сердцем. И еще — его простота. Я счастлив, что лично узнал его!..

— Я и не подозревал, что ты способен, — тихо промолвил Лебедев, — так романтически…

— Отнюдь нет! — торопливо перебил его Вадим. — Не романтика это, Сергей, а… безмерная любовь и преданность. В любую минуту я готов в бой, чтобы претворить в жизнь его учение. Я не тот пылкий, порой безрассудный юноша, с которым ты расстался в ссылке. Горчайшие разочарования научили зорко и даже недоверчиво следить за людьми, ежели я терял в них хоть крупицу веры. Почему я воспламеняюсь при слове Ленин? Ленин и Правда жизни, истории, революции — для меня понятия единые. Я ведь видел Владимира Ильича в Октябрьские дни, в самый напряженный и переломный момент русской истории!..

Страстная речь Яницына отвлекла Лерку от чтения; она слушала его со всем вниманием жадной, пытливой девчонки. Она не понимала многого, но убежденность его слов пленила ее, покорила, как покоряет и подчиняет человека незнакомая сильная музыка. Ленин Владимир Ильич. Это имя она услышала впервые. Как хвалит-то его наезжий гость. Ленин…

Темнореченцы словно ждали сигнала: не успели еще школьники, посланные Лебедевым, обежать все избы и сообщить о собрании, как школа стала быстро наполняться. Из комнат учителя было слышно, как просторный класс загудел ровно, однотонно, будто заработал улей.