Это слово как будто сломало Володьку. Он весь поник, точно силы его иссякли.

Сержант поднял фуражку повыше и заложил руки за спину.

— Не плачь, — сказал Иван Егорович. — Я к тебе еще выйду. А сейчас мне надо в аптеку.

— Можно мне к ней?

— Не надо, Володя. Сиди. Я к тебе скоро выйду.

Иван Егорович скрылся, а Володька пошел обратно к своей скамейке. Он шел очень медленно. Наблюдая за ним, сержант окончательно понял, что у этого парнишки большое несчастье и не надо приставать к нему с расспросами.

Володька молился.

В бога он не верил и молился не ему, а самому себе: «Только бы Ирочка поправилась. Я обещаю ей, что стану совсем другим. Я знаю все, чего она от меня хотела. Я уже начал выполнять ее пожелания, только она не знает. Пусть она живет. Живи, живи, умоляю!..»

Володька молился, как его древние предки, язычники, страстно и сумрачно. Он верил, что его молитва нужна.

«Все, что было, пройдет мимо нас. Я неплохой, ты верь. А когда ты подымешься, я тебе клятву дам. Я же сильный».

Потом он вспомнил о милиции и хотел поговорить с сержантом, объяснить, почему он сидит здесь, но сержанта нигде не было.

И Володька решил, что сержант померещился ему с горя.

Ирочка в это время была при смерти.

Глава двадцать девятая

«Ну, как мое здоровье?..»

Нина Петровна хотела избавиться от Ивана Егоровича на весь день, а он вернулся задолго до вечера. Черная смородина пока не требовалась. Может быть, потребуется потом. Зная свою супругу, Иван Егорович почти не заговаривал с ней и молча думал свои горькие думы. Хорошо бы полечить Ирочку травами. С этой мыслью он вернулся с дачи. Он сам теперь лечился травами и чувствовал себя гораздо лучше. Но как поговорить об этом с женой? Он понимал, что высказывать ей такие мысли — все равно, что разговаривать с неодушевленным предметом.

В квартире остро пахло больницей. Нина Петровна держала себя отчужденно–строго. Иван Егорович заметил, что она все время смотрела мимо, словно старалась не встретиться с ним глазами. Когда Иван Егорович окончательно убедился в этом, он похолодел от страха.

Профессор прислал вместо себя врача.

Женщина–врач, примерно того же стажа, что и Нина Петровна, сказала всего несколько слов. Это не- многословие угнетало Ивана Егоровича. Ему казалось, что вместе с этим немногословием в дом входила смерть.

Женщина–врач Долго, почти полчаса сидела около Ирочки. То она считала пульс, то следила за дыханием. Нина Петровна думала о том, как берегут свой авторитет великие медицинские светила. Профессор все–таки мог бы не бросать Нину Петровну в ее трудном положении. Бывало же, когда она своим горбом вывозила больных, которые ему самому казались безнадежными. Зачем же сейчас бросать ее одну? Неужели он боится, что его имя пострадает? Нина Петровна думает, что как раз наоборот. По крайней мере, она уж всем рассказала бы, что он боролся смело и до самого конца.

Женщина–врач вывела Нину Петровну из ее горьких раздумий. Поглядывая на больную, она, как это обычно делается, дала несколько советов и удалилась. Нина Петровна почти не слушала ее. Профессор не приехал. Это было главное. Она осталась одна.

Конечно, рядом с ней страдала еще одна живая душа — Иван Егорович. Но что он мог? На что был способен? Он мог только страдать, но от этого никому не делалось легче.

Ирочка окликнула тетку так отчетливо и ясно, словно и не впадала в забытье. Когда Ирочка приходила в себя, глаза ее с таким сосредоточенным вниманием всматривались в дверь или в потолок, что могло показаться, будто она не лежала только что без сознания, а просто давала глазам отдохнуть.

— О чем ты думаешь? — спросила тетка.

— Обо всем.

— Хочешь чего–нибудь?

— Да. Где Иван Егорович?

Нина Петровна позвала его. Ей сделалось невыносимо тяжко глядеть в эти глаза, смотревшие на нее все с тем же сосредоточенным вниманием, и она вышла из комнаты. Иван Егорович поцеловал Ирочке руку.

— Дядя, ты расстроен? — спросила она.

Он промолчал.

— Не надо, дядя.

Он оглянулся на дверь и вдруг, словно его прорвало, быстро зашептал:

— Скажи ей, чтобы позвала еще кого–нибудь. Травников. Гомеопатов… — Он опять оглянулся. — Скажи, чтобы соседку позвала.

— Какую соседку?

— Крохину. Скажи! Она тебя послушается.

Ирочка посмотрела на Ивана Егоровича с сосредоточенным вниманием.

— Я не очень надежная, да?

— Нет, нет! — бодро солгал Иван Егорович.

— Ладно, я скажу. Позови тетю.

Она набрала в легкие побольше воздуха, словно это помогало ей держаться на поверхности мира, не впадая в забытье.

— Тетя!

Нина Петровна вздрогнула. Откуда этот голос? Что он напомнил ей? Пятнадцать лет тому назад… Но Ирочка настойчиво звала ее, и воспоминание прервалось.

— Пригласи Елену Васильевну, пусть она… Я хочу. Слышишь?

— Слышу, — машинально отозвалась Нина Петровна; она вся была во власти живого, осветившего ее душу воспоминания.

Пятнадцать лет назад в ее палате умирал капитан, сбитый в небе под Москвой. Его голос, его интонация как будто послышались ей сейчас. Но тот был чудо–богатырь, сажень в плечах… А эта?

— Хорошо, — так же машинально добавила Нина Петровна. — Я приглашу.

Ум ее мутился. Неужели Ирочка все слышала и сознавала? Неужели поняла, почему не приехал профессор? Тогда она в самом деле жила, а не тлела, как полагалось при необратимом процессе заражения крови. Нине Петровне опять вспомнился капитан с его могучим, но обреченным на смерть телом. Он умирал медленно и мучительно. Нина Петровна видела, как он из последних сил боролся с надвигавшейся на него смертью. Она отходила от его койки, едва сдерживая слезы, а это очень редко случалось в ее практике. Но то был неизвестный ей человек. А эта…

А эта повторяла слабым, но повелительным голосом:

— Пойди к ней, а то она уйдет!

Иван Егорович подошел и шепотом спросил:

— О чем она?

Он опасался, что жена не захочет исполнить просьбу Ирочки. Нина Петровна ничего ему не ответила. «Позвать гомеопата…» В любом другом случае она знала бы, как поступить.

— О чем она? — повторил Иван Егорович.

Нина Петровна стояла поодаль от кровати в горестном смятении. Ирочка поднялась на локтях и обратилась прямо к Ивану Егоровичу:

— Я хочу, чтобы вы позвали Елену Васильевну. Вот и все.

— Так что же ты? — Иван Егорович поднял на жену ропщущие глаза.

— Позови, — сказала она так, точно знала, что это он придумал.

Звать гомеопата, по ее мнению, было бессмысленно. Более того, обращаясь к гомеопату, Нина Петровна как бы предавала то, чему всю жизнь поклонялась.

Но, с другой стороны, не выполнить просьбу Ирочки она не могла. Приходилось жертвовать самым святым, что было у нее в жизни.

— Что же ты стоишь? — прикрикнула она на мужа. — Ступай, зови!

Иван Егорович вдруг взорвался:

— А ты чего шипишь? Ведь, кажется, сдружились с ней! Готова на нее молиться!

— Много ты понимаешь! Ступай, ступай!

Иван Егорович ушел.

Ирочка боролась с желанием закрыть глаза, исчезнуть с поверхности мира в горячем полусне и ледяном оцепенении. Она с нетерпением ждала Елену Васильевну. Не потому, что верила в гомеопатию, а потому, что жаждала помощи, откуда бы она ни явилась. Ирочка прекрасно понимала, что одним напряжением воли она не сможет побороть свою болезнь. Ей нужно было хоть немного помочь в этой борьбе, хоть немного ее поддержать — и она одолела бы опасность, выкарабкалась бы на поверхность мира.

Нина Петровна шла на неслыханную жертву и думала о том, что ее ждет сейчас безмерное унижение. Но Елена Васильевна была умнее Нины Петровны и не стала унижать ее достоинства. Стоило ей задать несколько вопросов Ивану Егоровичу, чтобы ясно представить себе совершенно безнадежную картину.

Войдя и дружелюбно поздоровавшись с Ниной Петровной, Елена Васильевна участливо предупредила ее: