Ее разбудила дикая боль в животе. Ничего подобного она никогда не испытывала. Нина Петровна на крики больных не бегала, но, услышав крик Ирочки, вскочила с постели и бросилась к племяннице. Вбежав к ней, она поняла, что Ирочка не может ни слова выговорить от боли.

Нина Петровна осмотрела племянницу с головы до ног и проверила у нее пульс. «Очевидно, острое отравление», — подумала она. Но, как человек, для которого медицинская дисциплина была выше всего на свете, она не позволила себе поставить диагноз без врача. Отыскав телефон ближайшего пункта неотложной помощи, она позвонила туда и попутно навела порядок среди тех, кто там дежурил. Через десять минут явилась девочка с хорошеньким чемоданчиком. Она долго возмущалась телефонными наставлениями Нины Петровны, беспрекословно констатировала прободной аппендицит и уже хотела вызвать «скорую помощь». Нина Петровна поблагодарила ее и резко отказалась.

— Сама, сама, сама! — сказала она с видом, не допускающим возражений.

Теперь она разрешила себе делать все, что считала нужным, как делала это в больнице, когда молодые врачи явно ошибались. Несмотря на ранний воскресный час, она позвонила знаменитому профессору, вместе с которым состарилась у себя в больнице. Она доложила ему мнение девочки–врача и свое мнение. Профессор рекомендовал ей делать именно то, что она собиралась. Чуть–чуть поколебавшись, она попросила разрешения позвонить еще раз, если будет необходимо. Старому, усталому профессору очень хотелось, чтобы такой необходимости не возникло.

— Вы такая опытная сестра! — весело сказал он. Гораздо компетентнее меня.

Теперь, когда можно было делать все самой, Нина Петровна заторопилась.

— Профессор, — сказала она сухо и вместе с тем просительно, — больная — это моя племянница. Она умирает. Я звоню из дому.

Профессор помолчал и с озабоченной готовностью ответил:

— Звоните. Я немедленно приеду!

— Спасибо!

Готовность профессора помочь ей в беде воодушевила Нину Петровну, и она принялась за привычное дело.

Но Ирочка слышала, как тетка сказала, что она умирает.

— Тетя, я умру? — спросила она шепотом, скорее с детски–наивным любопытством, чем со страхом.

— Это еще что?!

— Но ведь вы же сами сказали.

— Сказала не то, что надо! — крикнула Нина Петровна не столько на Ирочку, сколько на себя. — От этого не умирают.

Ирочка впала в забытье. Случай был из тяжелых. Отравляющее вещество распространялось по организму с поразительной быстротой. Нина Петровна почти зрительно ощущала этот процесс. Надо было обладать ее ловкостью и силой, чтобы в домашних условиях выполнить все те процедуры, которые она сама назначила. Ей и в голову не приходило позвать на помощь Елену Васильевну Крохину. Гомеопатов она за врачей не считала. Кроме того, она не любила делить горе ни с кем. Она никогда не позволила бы себе шептаться сквозь слезы у постели больного. Всем своим огромным опытом она видела смертельную опасность, грозившую Ирочке, и сейчас напрягала все силы для отчаянной борьбы с нею.

Около десяти часов утра она позвонила профессору. Он сам снял трубку. Нина Петровна сказала ему, что вызвала для него такси. Через полчаса он был у постели Ирочки. Незадолго до того больная пришла в сознание. У профессора было свежее, веселое лицо, добрые глаза и совершенно седая голова. Профессиональный язык, на котором он переговаривался с теткой, был непонятен Ирочке.

Переговаривались они мимоходом, легко, даже как бы небрежно, но, отойдя от постели Ирочки, профессор сделался озабоченным. Он вышел в другую комнату и закурил. Все, что относилось к пищеварительным органам человека, было известно ему во всех подробностях и деталях. Он понимал, почему такая смелая сестра, как Нина Петровна, позвонила ему на рассвете. На ее месте он тоже испугался бы. Дело было плохо. Он жалел Нину Петровну. Диагноз она поставила правильно. У девушки была исключительно острая форма пищевого отравления.

Профессор одобрил все, что было сделано до него, и указал, что надо делать дальше. Ему не хотелось говорить с Ниной Петровной об опасности, которая нависла над Ирочкой, как скала, готовая обрушиться с минуты на минуту. Они понимали друг друга без лишних слов. Больница Ирочке не требовалась. Лучшей в мире больницей, как сказал профессор, для нее была Нина Петровна. Он сам вызвался освободить ее на это время от работы.

После осмотра Ирочка забылась. Оставшись наедине с собой, Нина Петровна задумалась. Ей было больно потерять Ирочку. Да только ли больно? Она подумала о том, что комната Ирочки может опустеть, и у нее похолодело сердце. Зачем тогда они получали новую квартиру? Ей вспомнился день переезда. Нина Петровна обидела тогда племянницу и вместе с нею мужа. За что? Она не помнила. Но все равно думать об этом было горько. Вот так нервничаем, злимся, обижаем друг друга. А потом?..

Нина Петровна любила Ирочку. Да, любовь ее была жесткой, угловатой, лишенной нежности, но здесь уж ничего не поделаешь. Такой уж человек Нина Петровна. А хотела она Ирочке только добра. Чтобы Ирочка хорошо училась, не гнушалась никакого труда, ничего в жизни не боялась. Гимназисток Нина Петровна ненавидела с детства, но и своей босоногой юности Ирочке не желала. Что же до замужества, то Нина Петровна свято верила, что Ростик принесет Ирочке истинное счастье.

Она сидела неподвижно не более минуты. Затем, спохватившись, быстро написала Ирочке записку, чтоб потерпела, ничего страшного нет. «Я побежала в аптеку, сейчас вернусь».

Положив записку на одеяло, Нина Петровна ушла. На всякий случай она телеграфировала на дачу, не надеясь, что телеграмма дойдет. Написав «при смерти», она подумала, что пишет опять не то, но переписывать не стала. Пусть скорее приезжает. Потом, вернувшись домой, вспомнила, что надо было попросить черной смородины, свежей, с куста. Средство простонародное, но не раз помогало, правда, не в таких трудных случаях. (Телеграмма дошла до Ивана Егоровича лишь в понедельник и только потому, что в ней были слова «при смерти».)

Всю ночь Ирочка была в забытьи. Перед тем, как прийти Ивану Егоровичу, позвонил Ростик. Он хотел покатать Ирочку на автомобиле. Нина Петровна сказала, что Ирочка больна. Ростик шумно всполошился. Нину Петровну это покоробило. За долгие годы, проведенные в больнице, она научилась безошибочно отличать истинное горе от показного. Она не стала ничего рассказывать, только попросила его съездить в аптеку. Он спросил, есть ли у Ирочки все необходимые лекарства. Он мог достать любое из них, даже самое редкое.

— Все лекарства действуют одинаково, — сказала Нина Петровна, — либо помогают, либо не помогают.

Она любила повторять изречения своего профессора.

Стремительно сбежав по лестнице и не узнав Володьку, Ростик сделал лифтерше замечание: у них на этаже сидит какой–то подозрительный тип. Лифтерша была пожилая женщина и страдала многими хроническими недугами. Замечание Ростика ее расстроило. Поднявшись на лифте и увидев Володьку, уныло сидевшего на ступеньках, она пристала к нему с расспросами: кто он, откуда и почему сидит здесь? Володька не захотел вступать в разговор и спустился вместе с ней на первый этаж.

— Дура! Перед кем выслуживаешься?

Лифтерша замахала на него руками, но он, не слушая ее, вышел во двор. Здесь, в скверике, он решил дожидаться Ивана Егоровича. На душе у него была странная пустота. Только хотелось курить. Ему казалось, что настоящий, живой Володька был наверху, около Ирочки, а здесь оставался некто, лишь именуемый Володькой.

Когда Ростик вернулся с лекарствами, лифтерша указала ему на Володьку.

— Вот он. Теперь здесь уселся. Что я с ним сделаю?

Ростик узнал Володьку и решил, что тот пришел сводить с ним счеты. Он не боялся Володьки, но никаких безобразий на виду у всего двора устраивать не хотел.

— Заявите участковому, — холодно посоветовал он лифтерше. — Ему тут совершенно нечего делать.

Ростик принес Нине Петровне много разных бутылок и пакетов. В квартире сразу запахло больницей.