«И все это я держу в своих руках! Как это тяжело и как легко! Чтобы увезти золотом, драгоценным металлом, то, что стоит этот футляр, мне бы понадобилась пара лошадей. Чтобы увезти ценными бумагами… А эти бумаги разве всегда превращаются в золото? Необходимы подписи, контроль… Да притом это все-таки только бумага: огонь, воздух, вода — все может уничтожить ее. Эта бумага не имеет хождения по всей стране; она выдает свое происхождение, она раскрывает имя своего автора, имя своего предъявителя. Через некоторое время она теряет часть своей стоимости или вовсе обесценивается. Бриллианты же, наоборот, вещество прочное, способное противостоять всему; каждый их знает, ценит, любит и покупает — в Лондоне, Берлине, Мадриде, даже в Бразилии. Все понимают, что такое бриллиант, особенно бриллиант такого размера и такой воды, как эти! Как они прекрасны! Как восхитительны! Как хороши они и все вместе, и каждый сам по себе! Если их разрознить, они с учетом их размера, может быть, будут стоить дороже, чем стоят собранные вместе!»

— Но о чем же я думаю? — вдруг сказала она. — Решим скорее, идти к кардиналу или возвратить ожерелье Бёмеру, как мне поручила королева.

Она поднялась, продолжая держать горевшие тысячью огней бриллианты, которые вспыхивали и сияли у нее в руке.

«Итак, они вернутся к бесстрастному ювелиру, который их взвесит и примется чистить своей щеточкой. А они могли бы красоваться на шее Марии Антуанетты… Бёмер сначала запротестует, а потом успокоится, сообразив, что он наживет на этой операции, не выпуская из рук товара… Ах, я забыла самое главное — в каких выражениях должна быть написана расписка ювелира? Это очень важно; да, для того чтобы составить ее надлежащим образом, нужно немало дипломатии. Необходимо, чтобы текст не налагал никакого обязательства ни на Бёмера, ни на королеву, ни на кардинала, ни на меня.

Я никогда не сумею составить такую бумагу. Мне необходим совет…

Кардинал… О нет! Если бы он меня любил сильнее или был богаче и дарил мне бриллианты…»

Она уселась на софу; бриллианты обвивали ее руку; голова ее горела, в мозгу проносились какие-то неясные мысли, порой приводившие ее в ужас, так что она их отгоняла с лихорадочной энергией.

Но вот взгляд ее стал спокойнее и неподвижнее; он, казалось, был сосредоточен на какой-то неизменной мысли; она не замечала, что время бежит; что в ней зарождается непоколебимая смелость; что, подобно пловцам, поставившим ногу на тинистое дно, всяким движением, которое она делала, желая освободиться, она погружается еще глубже. В таком безмолвном и глубоком созерцании таинственной цели прошел целый час.

Наконец она поднялась, побледнев, как жрица в минуту экстаза, и позвонила горничной.

Было два часа ночи.

— Найдите мне фиакр, — сказала она, — или ручную тележку, если нет экипажа.

Служанка разыскала фиакр, сонно застывший на старой улице Тампля. Госпожа де Ламотт села в экипаж одна, отослав горничную.

Через десять минут фиакр остановился у двери сочинителя памфлетов Рето де Вилета.

IV

РАСПИСКА БЁМЕРА И ПИСЬМО КОРОЛЕВЫ

Результат этого ночного посещения памфлетиста Рето де Вилета сказался только на другой день, и вот каким образом.

В семь часов утра г-жа де Ламотт переслала королеве письмо, в которое была вложена расписка ювелиров. Этот важный документ гласил:

Королева, успокоившись относительно дела, так долго тревожившего ее, спрятала расписку в шифоньерку и перестала о ней думать.

Но странным противоречием этой расписке стал два дня спустя визит к ювелирам Бёмеру и Боссанжу кардинала де Рогана, который по-прежнему с некоторым беспокойством думал о взносе первого платежа согласно договоренности королевы с ювелирами.

Господин де Роган нашел Бёмера в его доме на Школьной набережной. Утром истекал срок первого взноса, и в случае задержки или отказа королевы в стане ювелиров должна была царить тревога.

Но все в доме Бёмера, наоборот, дышало спокойствием, и г-н де Роган был счастлив увидеть приветливые лица слуг и ластившуюся к нему, виляющую хвостом собаку.

Бёмер принял своего высокого клиента с пространными изъявлениями приветствия, указывавшими на полное внутреннее удовлетворение.

— Ну, — сказал кардинал, — сегодня срок платежа. Значит, королева уплатила?

— Нет, монсеньер, — ответил Бёмер. — Ее величество не могла дать нам денег. Вы знаете, что король отказал господину де Калонну. Все об этом говорят.

— Да, Бёмер, все об этом говорят, и именно этот отказ привел меня сюда.

— Но, — продолжал ювелир, — ее величество исполнена великодушия и доброй воли. Не будучи в состоянии заплатить, она дала нам гарантию уплаты, а большего нам и не надо.

— А, тем лучше, — воскликнул кардинал, — она дала вам гарантию, говорите вы? Это очень хорошо, но… как?

— Самым простым, деликатным и истинно королевским способом, — ответил ювелир.

— Может быть, через посредство этой хитроумной графини?

— Нет, монсеньер, нет. Госпожа де Ламотт даже не появилась, и мы, Боссанж и я, очень польщены такой деликатностью ее величества.

— Не появилась! Графиня не появилась?.. Но будьте уверены тем не менее, что она во многом причастна к этому, господин Бёмер. Все удачные решения наверняка исходят от графини. Вы понимаете, что я не умаляю достоинств ее величества…

— Монсеньер, вы можете судить, насколько ее величество поступила деликатно и великодушно по отношению к нам. Когда распространился слух об отказе короля подписать ассигновку в пятьсот тысяч ливров, мы написали госпоже де Ламотт.

— Когда?

— Вчера, монсеньер.

— Что же она ответила?

— Вашему преосвященству ничего об этом не известно? — спросил Бёмер с неуловимым оттенком почтительной фамильярности.

— Нет, вот уже три дня, как я не имел чести видеть госпожу графиню, — тоном истинного вельможи ответил принц.

— Так вот, монсеньер, госпожа де Ламотт ответила единственным словом: «Подождите!»

— Письменно?

— Нет, монсеньер, устно. В нашем письме мы просили госпожу де Ламотт испросить нам аудиенцию у вас и предупредить королеву, что срок платежа приближается.

— Слово «подождите» было вполне естественным, — заметил кардинал.

— Поэтому мы и стали ждать, монсеньер, и вчера вечером получили письмо от королевы через весьма таинственного посланного.

— Письмо? Вам, Бёмер?

— Или скорее, расписку по всей форме, монсеньер.

— Покажите мне ее, — сказал кардинал.

— О, я показал бы ее вам, если бы мы, мой компаньон и я, не дали друг другу клятвенного обещания никому ее не показывать.

— Почему же?

— Потому что эта скромность вменена нам в обязанность самой королевой, монсеньер: поймите, ее величество просит нас хранить это в тайне.

— Это дело другое. На вашу долю, господа ювелиры, выпало большое счастье: получать письма от королевы.

— За миллион триста пятьдесят тысяч ливров, монсеньер, — посмеиваясь, сказал ювелир, — можно получить и…

— Некоторые вещи, сударь, не оплатить ни десятью, ни ста миллионами, — сурово возразил прелат. — Итак, вы получили гарантию?

— Насколько это возможно, монсеньер.

— Королева признает долг?

— Вполне и по всей форме.

— И обязуется уплатить…

— Через три месяца пятьсот тысяч ливров; остальное в течение полугодия.

— А… проценты?

— О, монсеньер, они обеспечены нам одной фразой ее величества: «Пусть это дело останется между нами», — милостиво пишет ее величество. «Между нами»; ваше высокопреосвященство несомненно понимает такую просьбу? «Вы не раскаетесь в этом». И ее подпись! Отныне, вы видите, монсеньер, это дело становится для меня и для моего компаньона делом чести.