Я еще не сообразил, что к чему, а Сергей уже толкает в плечо, и с таким видом, словно он сам все это придумал, говорит:

— Нормально, да? Уметь надо. Сейчас и не такое увидишь!

Карабкаемся вверх по распадку, ныряем под полотнище и оказываемся на перевале. Крутой спуск по другую его сторону зажат скалами и завален переплетенными между собой деревьями. Несколько лет тому назад здесь случился оползень, правый скат сопки съехал в лощину.

За скалами открывается новая долина. Верх долины вытянут узким языком, внизу он расходится, и толстая, не тающая даже летом глыба льда заполняет и долину, и примыкающие к ней распадки. У «языка» и чуть дальше — олени. Там три, нет — четыре оленя, чуть дальше — настоящее стадо. Их голов тридцать. Стоят и смотрят в нашу сторону.

— Это тоже откол? — спрашиваю Сергея.

— Какой откол? — смеется тот. — Буюны! Мы только что их с глинища вспугнули. К середине лета их соберется здесь еще больше. У наледи комаров почти нет, вот оленям и раздолье. А перевал — это граница. По одну сторону наше стадо, по другую — буюны. И речка с той стороны называется Буюнда. Пристанище диких оленей.

— А как же они на глинище пробираются? Не боятся полотнища, что ли?

— Не скажи. Еще как боятся. Они по скалам, в обход, как снежные бараны прыгают. Раз-раз — и уже наверху. Домашние так не смогут. Скоро и твой Дичок туда переберется. Подрастет — только его и видели. Еще и других уведет. Лучше сейчас убить, хоть какая-то польза.

— Какая польза?

— Ну, шкура, мясо. Чего так смотришь? Мы же оленей не для красоты здесь выращиваем.

— Но ведь дикий олень — вольное животное, а ты…

Сергей вскинул руки к небу:

— Ола-ла! Начитался книг, ничего не скажешь. Да я сам сегодня же запретил бы всякую охоту, но буюн мой враг и его нужно… Короче, ты спроси любого пастуха, от кого он больше страдает — от волков, браконьеров или буюнов? Все хороши. Знаешь, почему буюн уводит с собою в сопки не только важенок, но и телят, корбов и даже чалымов? Очень просто. Волк за ним погонится, они бегут медленнее, вот за их счет и выживает. Всех скормит, снова вокруг стада ошивается. Точно такой и твой Дичок. Вырастет, ворвется в стадо и уведет голов пятнадцать. А каждый олень — четыреста рублей. Тебе, конечно, его жалко, но сам пойми.

Уже несколько раз навстречу попадались группки оленей, а пастуха не видно. Олени пасутся на заросших низкорослыми чозениями речных островах или бродят по склону сопки. В долине, где все бело от ягеля, встречаются только одиночки. Увидев нас, олени настораживаются, торопливо уступают дорогу или убегают, задрав короткие пушистые хвосты. Некоторые просто стоят и смотрят. Один изогнулся, поднял заднюю ногу и принялся чесать о нее выросшие на треть рога.

— Это он их ровняет, — объяснил Сергей. — Каждый олень ровняет по-разному, вот они неодинаково и растут. А у которого нога больная, рога вообще растут как попало…

Проторенная через тайгу нартовая дорога то огибает полоску высоких лиственниц, то поднимается на террасу, то ныряет в заросли ивняка. Оленей встречается все больше. За невысоким бугорком целый лес голов, украшенных рогами.

Сергей говорит, что в этой группе около двухсот оленей. Старые и молодые корбы, важенки, чалымы и совсем малыши — энкены. Я уже знаю, что телочка до года — гулка, после года явкан-немычан или просто немычан. А бычок — явкан-корб, явкан-мулкан и, наконец, корб. Говорю об этом Сергею, тот смеется:

— Молодец! Наверное, тоже хочешь стать бевденом?

— Кем-кем?

— Вот тебе и раз! А старики и вправду думали, что ты эвен. Бевден — это я. Олений пастух, значит.

Дорогу пересекает цепочка оленей, и тотчас из-за деревьев доносится крик:

— Эге-ге-ге-ге-ге-е-е! Ить-ить-ить! Ов-ов-ов!

Олени заторопились, а к нам подошел пастух, высокий, загорелый до черноты. Он сел на кочку и принялся стаскивать куртку.

Знакомясь со мною, пастух, не поднимаясь с кочки, буркнул:

— Вася, — и принялся рассматривать дырку на рукаве. Сергей присел рядом и, словно о ком-то постороннем, сказал:

— Не поверишь, вот у этого Васи в семье два Васи. Я думал, сводные или как-то иначе — ничего подобного — родные братики. Этот Вася родился, его отправили в интернат, потом еще трое детей родилось, их тоже в интернат. А когда родился пятый — решили назвать Вася. Представляешь, родители на полном серьезе забыли, что у них один Вася уже есть. Теперь имеют двух Васей, и ничего — живут.

Сергей вдруг вспомнил, что нужно вырубить заготовку на топорище, и отправился на поиски подходящей березы. Мы с Васей занялись костром. Наломали с сухостоины веток, пристроили у огня чайник с водой, набрали по горсти прошлогодней брусники. Приправленный этой ягодой чай очень вкусен.

Разлили по кружкам коричневый от заварки и ягод чай, Вася внимательно посмотрел на меня и вдруг спросил:

— Водки много привез?

Я удивился:

— Откуда? Я ведь тоже почти не выбираюсь из тайги.

— Плохо, — поскучнел Вася. — Сейчас бы немного выпить.

Наверное, чтобы как-то понравиться Васе, принимаюсь рассказывать, что когда-то работал на заводе, где все детали мыли в чистом спирте. Кажется, вот где разгуляться. А почти никто не пил.

— В городе хорошо, — мечтательно протянул Вася. — Асфальт. Везде ровно-гладенько. Бежишь — не споткнешься. Все лодыри там собрались. По городу бегают, а по тундре бегать не хотят — кочки мешают. Самая трудная работа из всех работ — пасти оленей.

Смеюсь над его словами и перевожу разговор на другое:

— Вась, ты не знаешь, где сейчас мой Дичок?

— Возле палатки крутится. Пряговые олени от палатки никогда не уходят, вот и твой олененок с ними. Можешь в любом месте поставить палатку, отпустить оленей и уехать хоть на целый месяц — никуда не уйдут. Я его по горбоносой важенке нахожу. Он лишь меня заслышит, отбегает и затаивается. Рядом лежит, а не разглядишь. Домашние так не делают, а дикарь — он и есть дикарь. Ты его к наледи отпусти, пусть к своим пристанет, а то старики его быстро оприходуют.

— Как это оприходуют?

Вася рассмеялся:

— Очень просто. У энкенов мясо вкусное. К тому же нам от буюнов одни неприятности. В прошлом году с десяток важенок понесли от буюнов. Малыши родились хилые и через месяц все передохли.

По кустам пробираюсь к устью ручья, отыскиваю палатку и стоящую возле нее Горбоносую. С важенкой творится что-то непонятное. Четверо, нет пятеро оленят окружили ее и дружно добывают молоко. Спиной ко мне два довольно крупных олененка. Они так стараются, что буквально поднимают Горбоносую в воздух. Она же закрыла глаза и равнодушно жует жвачку, словно все происходящее ее не касается.

— Вы что, варвары, делаете? Дичок! Дичок! Минь-минь-минь!

Олененок бежит ко мне. Следом поспевает малыш Горбоносой. Варвары оставили важенку в покое и внимательно глядят издалека. Дичок подбежал, ткнулся носом в мои колени и экнул. Угощаю Горбоносую хлебом, беру Дичка на руки и иду к палатке…

Расплата

Я похвалился накормить бабку Домну украинской ухой, но за целый день поймал всего лишь несколько хариусов-недомерков. Виновата погода. С утра светило солнце, но вдруг захолодало и пошел снег. Сразу исчезли комары с мошками, ветки кедрового стланика наклонились к земле.

Приходится возвращаться в стойбище с десятком рыбешек.

Дорога ныряет в частый лиственничник, пересекает невысокую, разглаженную ледником морену и выходит на новое болото. Наверное, здесь когда-то было озеро, потом заросло травой и высохло. По мере того как отступала вода, на берегу вырастали полоски кустарников. Эти полоски обрамляют берега давно умершего озера. В середине болота торчат похожие на грибы кочки, чуть выше тянутся ленты узколистой спиреи, за нею шелестят зубчатыми листочками кусты карликовой березки.

Здесь над дорогой кружат три ворона. Они не обращают на меня никакого внимания. Скоро замечаю еще двух птиц, что сидят среди кочек и что-то клюют. Что они там отыскали? Сворачиваю с дороги и иду к птицам. На испещренной птичьими лапами снежной плешине бугрится оленья шкура. Чуть в стороне валяется украшенная короткими рожками голова. Кто-то разделывал оленя. Может, пастухи? Нет, они голову и шкуру не выбрасывают. Скорее всего, браконьеры. Но как олень оказался на болоте? Стадо совсем в стороне. Может, это дикарь?