Бабка Домна по-прежнему сидит, курит. Но уже при параде. На ней расшитая цветным бисером камлейка, нарядная шапочка из серебристой белки. Я теперь совсем свой. Это видно по бабке, по одноглазому псу Нельсону. Он встречает меня как старого знакомого, виляет хвостом, тянется к кукану. Нельсон прыгает на трех лапах, четвертая заправлена за ошейник. Я решил, что пес ранен, но оказалось, он просто штрафник. Распугал оленей, вот его за это на некоторое время лишили одной ноги. На трех по кочкам за оленями не угнаться…

Думал, они этой рыбы едят сколько угодно. Река под боком, хариусы, каких в моей Фатуме не встретить, поэтому уловом не кичился. Занес его в палатку, положил на горку свежеколотых дров и ушел мыть руки. Полощусь в ручье и слышу, в палатке раздаются восклицания, причитания. Вдруг этой рыбой я обидел хозяйку? Стряхнул с рук воду — и в палатку. Бабка Домна склонилась над чурками, перед нею разложены все хариусы, а она переворачивает их, приседает от восторга:

— Куда тебе с добром! Ай, мужик! Сколько поймал! Сегодня, как чувствовала, что будем уху есть, травку приготовила. Николая просила, Серегу просила, всех просила — никто не поймал. А он, гляди, словно они у него в мунгурке сидели.

— Вы что, без рыбы живете? — спрашиваю бабку Домну.

— Зачем без рыбы. Мальмы два мешка есть. Но хариус лучше. Жирный, пахнет хорошо.

Скоро в палатке закипела работа. Вместе с бабкой наполнили водой большую кастрюлю, взгромоздили на печку, затем взялись чистить рыбу. Я — за хариуса, бабка — за другого. Я сую в печку дрова, бабка тянется с полешком. Даже руки споласкиваем вместе.

По стойбищу поплыл аромат ухи, когда к палаткам подкатил Сергей: тот краснощекий парень, что приезжал на Телефонный за больным Колей. Не успел он распрячь оленей, как прибыли два Ивана. Большой и маленький. Первый — Иван большой — толстый, очень добродушный. Коля рассказывал, что летом он работает трактористом, а зимой пасет оленей, что дразнят его Иван Глыба. Он протянул руку, крепко так поздоровался, долго улыбался мне, словно я какой-нибудь родственник. Иван маленький сначала нырнул в палатку, пошептался с бабкой Домной и только после этого подошел ко мне:

— Старики говорили, что ты настоящий эвен, только не признаешься. Почему не признаешься? Николай все рассказал. Как ты нашел оленей, как пас. Русский так не сможет. Сергей у нас с самой осени, а до сих пор не понимает оленей. Представляешь, корба от чалыма отличить не может.

Наконец пришел Коля, за ним верхом на оленях подъехали два старика. Они, как и бабка Домна, были очень древними, но на оленях сидели крепко. Слезли на землю, отпустили оленей, направились к нам. Передний поздоровался кивком и подал мне тряпицу с завернутым в нее кусочком железа. Кажется, это пуля. Только как-то странно расплющенная. Хвостик цел, а от передней части отходят завернутые барашками полоски. Разрывная, что ли?

— У хромой важенки была. Глубоко сидела. Дальше уже кость.

Мы с Колей переглянулись. Среди пригнатых от наледи оленей была хромая важенка. Оказывается, в нее стреляли. Коля взял пулю, внимательно осмотрел и уверенно сказал:

— Разрезанная. Снова Святой. Такие и в прошлый раз были. — Затем повернулся ко мне: — Браконьеры здесь промышляют. Карабин у них, они пули разрезают, чтобы рана побольше. И в этот раз одиннадцать голов убили. Только шкуры, кишки оставили, даже рога увезли. Мы в милицию, в охотнадзор заявляли, но так и не поймали. У них вездеход. Проскочат где угодно…

За стол сели все вместе. Бабка Домна сказала, пора обедать, через минуту все у стола. Оказывается, в бригаде есть еще две женщины. Одна — жена Коли, другая — Ивана Глыбы. Но они улетели в поселок. Иван маленький еще жених, хотя ему сорок лет, а может, и больше.

Сначала бабка выложила на блюдо рыбу, затем поставила на стол кастрюлю с щербой. Ни лаврового листа, ни лука туда не бросали, хотя Коля уже привез мой рюкзак, а в нем этого добра сколько угодно.

Пока бабка возилась с ухой, я разрезал на полоски кусок сала. Это сало вручил мне Шурыга, оно с чесноком, перцем, приготовлено по особому рецепту. Обед начали с сала. Ели с большим аппетитом.

Потом принялись за хариусов. Клали на ладонь остывший кусок и ели, запивая щербой. Чуть пахнущая мятой, еще чем-то почти неуловимым, она была аппетитной. Да и сами хариусы имели особый вкус.

Здесь я обратил внимание, что глаза от рыбы складывают передо мною. Посматриваю на эти глаза, на пастухов и ничего не понимаю: обычно я их выбрасываю. Сергей улыбнулся бабке Домне и спросил:

— Что, коварная женщина, разлюбила, да? Хотя бы один глазок подарила. А то все ему и ему.

— Ты нехороший, Сережа, — строго кинула бабка, уголки ее губ скорбно опустились. — Просила поймать хариусов, а ты говорил, не клюет. А человек пошел, сразу поймал.

— Да, браток, — подмигнул мне Сергей. — Конкурирующая фирма ты. По моему престижу, как дубинкой по компьютеру, шарахнул. Давай ешь, не стесняйся, враг. Здесь глаза подкладывают только детям да еще дорогим гостям. Директор совхоза попросил угостить его ухой, так она глаза выковыряла еще за палаткой. Говорит: «Такой глупый рыба попался. Пока по речке плавал, все глаза растерял».

Все засмеялись, а бабка сердито зыркнула на Сережу и принялась расставлять чашки. Вернее, сначала она заварила чай: насыпала в заварник две щепотки индийского чая, потом две — грузинского, достала узелок с какой-то травкой и добавила небольшую щепотку.

Потом я увидел, чего не увидишь ни в одном цирке. Бабка что-то поправила в палатке над головой, затем подняла чайник на уровень своего лица и стала разливать чай чуть ли не с полутораметровой высоты. Коричневая струйка вырывалась из носика, без единой капли падала в кружку и клокотала там, пока не заполняла посудину до краев. Тогда струйка обрывалась, чтобы сейчас же хлынуть в другую чашку. Сергей заметил мой восторг и гордо сказал:

— Видишь, какая она у нас! Сам тренировал. Сто лет сбросить, и можно отдавать замуж. Тогда бы я на ней сам женился.

Бабка Домна съехидничала:

— А я, Сережка, за тебя и так не пойду. Лучше подберу молодого.

Сергей

— Я в поселке работал. Квартира, все нормально. Кажется, что еще нужно? А выйду за поселок, остановлюсь у старой лиственницы и думаю: ведь и двести и триста лет назад здесь жили люди. Понимаешь, такие, как ты и я — люди. Вот и любопытно, как у них все было? Думал-думал, а потом рассчитался и ушел сюда. Ты думаешь, оленей пасти — одна тоска? — Лицо Сергея стало серьезным.

По тропинке спускаемся к реке и ныряем в прирусловую тайгу. Между густо растущих лиственниц, ив и тополей россыпь оленьих следов. Олени взлохматили прошлогоднюю осоку, раскопали норы полевок, пробили в зарослях узкие тоннели. Птицы и звери чувствуют себя здесь вольготно. Несколько раз вспугивали рябчиков, прямо на нас вылетел небольшой дятел, по валежине юркнул коричневый горностай.

Сергей шагает впереди, придерживая ветки руками, чтобы они не хлестали меня по лицу. Вот Сергей остановился, приложил палец к губам и кивнул в сторону открывшейся за деревьями речки:

— Тише! Там глина. Ну, понимаешь, берег глинистый. Может, кто-то есть.

Осторожно крадемся к речке, вдруг впереди затрещали кусты, часто заплескала вода, послышался шум осыпающихся камней.

— Вспугнули! — выдохнул Сергей. — Все время не везет. То ли здесь сквозняк, то ли что другое — не пойму. Иду на цыпочках, даже дышать стараюсь тише, а все равно чуют.

Правый берег горной речушки щетинится узлами подмытых корней, зато левый чистый и гладкий. По всему его скату струится множество ручейков. Везде следы оленей. Большие и маленькие, совсем свежие и уже замытые водой.

— Сейчас у оленей рога растут, вот они и приходят лизать глину. Не представляю, откуда этой глине взяться? Камень, песок и вдруг чистая глина. Наверное, с лощины, — Сергей показывает вверх. Поднимаю голову. Прямо, напротив нас, узкий распадок. Крутые его склоны поросли стлаником. А поперек распадка висит длиннейшее полотнище. Я не вижу, где ему начало и где конец, на чем держится, но по тому, как его раскачивает ветер, догадываюсь, что оно очень длинное и тяжелое.