Впереди дыбится широкий многоэтажный завал. Одним крылом он упирается в скалу, другим завис над водою. Не представляю, как перебраться на ту сторону. Вокруг скал сейчас не пройти, а на завале полно гнилья. Ухнешь между бревен, не выбраться. Когда до него осталось совсем немного, среди тальников мелькнуло что-то темное. Взбираюсь на лежащее у тропы бревно и, подняв ружье, нажимаю на курок. Многократное эхо подхватило выстрел, и он рассыпался над Фатумой, словно неподалеку сбросили штабель сырых досок. Тотчас за моей спиной взметнулась стая уток и, испуганно перекликаясь, полетела над рекой. Вот тебе и медведь!

Где-то треснула ветка. Осторожно сползаю с валежины, взвожу курки и затаиваюсь с ружьем наготове. Шумнули кусты, снова треснула ветка, и в то же мгновение над головой крик:

— Брось оружие! Приказываю, брось оружие!

Кричат со скалы. Поворачиваюсь и вижу мужчину с пистолетом в руке. Чуть подогнув колени, он стоит у самого обрыва, словно готовится прыгать вниз. Пистолет он держит не на уровне глаз, а у пояса. Кажется, сейчас оттолкнется от скалы и уже в воздухе начнет палить направо и налево.

— Чего ждешь? — кричит он. — Брось оружие, или буду стрелять!

Переворачиваю ружье стволами вниз и отступаю к завалу. Кто же это такой? Беглый преступник? Нет, не похоже. У меня в стволах медвежьи заряды, а он весь на виду. Неподалеку качнулись верхушки тальников. Инстинктивно поднимаю ружье, и тут же прямо на меня выскакивает маленький растрепанный парень.

Увидев перед собою ружье, парень, словно запнувшись, остановился, лапнул себя по карману и зашептал:

— Ты это чего? Убери ружье! Отвечать будешь. Если при исполнении — сразу вышка. Не стреляй, не делай глупостей. Ну чего ты?

Ничего не понимаю. Тот угрожает пистолетом, этот уговаривает не стрелять. И оба, кажется, «при исполнении». Наверное, меня с кем-то перепутали. Разряжаю ружье и прислоняю его к бревну.

— Вы что, перегрелись? Ломитесь через кусты, и ни звука. Можно же было хоть голос подать. Здесь медведей на каждом шагу, — выговариваю парню.

Он устало опускается на бревно, какое-то время разглядывает меня, словно никак не может признать, затем достает сигареты и закуривает.

Наверное, мне сейчас лучше помолчать. Отхожу к воде. Парень сидит и курит, а тот, с пистолетом, спустился со скалы и пробирается к нам через завал. Наконец он спрыгнул на землю, затем метнулся к валежине и схватил ружье. Говорю ему как можно спокойней:

— Сейчас же положите ружье на место!

Он прищурился:

— Дружки твои где?

— Не твои, а ваши. Я намного старше вас, и вообще, по какому праву вы здесь распоряжаетесь? Кто вы здесь такие?

— Ха-ха! Мне уже смешно. Наконец они пожелали познакомиться. И не как-нибудь, а на «вы». Мария Ивановна ушли, а их карандашик лежат. Да я за тобой уже три года гоняюсь. Где Святой?

Поигрывая пистолетом, совсем как в ковбойском фильме, он подступает ко мне и ехидно улыбается. На нем серый в клетку пиджак, заношенные милицейские брюки и резиновые сапоги. Лицо широкое, на левой скуле фиолетовая родинка.

— Ну, чего молчишь? переспрашивает он. — Мясо куда заначили?

Маленький поднимается с бревна, сплевывает окурок и спокойно, словно речь идет о чем-то обыденном, советует:

— Врежь ты ему, Андрюха, разок. Чуть людей не перестрелял, а теперь прикидывается идиотом. — И неожиданно орет изо всех сил: — Документы! Где, кто, откуда? Давай, быстро!

Теперь взрываюсь я:

— Вы что себе позволяете? Я здесь работаю. Понимаете — ра-бо-таю! Лиственничное знаете? Ну, сенокосы наши. Вот я все это охраняю от таких, как вы. А святых нужно вон там искать, — показываю им в небо. — Вы же, кретины, со всех сторон полезли. Мог бы от неожиданности к святым отправить. Здесь медведи, разберись, кто через кусты ломится.

Наверное, они что-то слышали обо мне, а может, просто сообразили, что налетели на другого. Их пыл угас, но маленький все же старается держать марку:

— А стрелял зачем? Промышляешь потихоньку. Браконьер-охранник, так сказать. — И сам же засмеялся от своего каламбура.

— Тебя бы на мое место. Медведи с утра толпой прут. Один прямо в реку загнал. Вы кого ищете?

Тот, что в милицейских брюках, затолкал пистолет в кобуру, тщательно застегнул кнопку, затем козырнул:

— Инспектор Рогач. Попрошу документы на оружие.

Документов у меня никаких. Говорю, что все бумаги в Лиственничном. Это, мол, у дороги, и им как раз по пути.

— Понятно, — тянет Рогач. — А оружие придется изъять. Появление в охотугодьях в запрещенное время, стрельба, то-сё. И рады бы, да, сами понимаете, служба. Короче, плакало ружье. Правда, шанс есть. Есть небольшой шанец. По нашим данным, здесь побывал гражданин на вездеходе. Не один, с компанией. Худой такой и длинный. На святого смахивает. Информацией о нем интересуемся. Может, припомним? Вы нам о святом все расскажете, а мы вам ружье сейчас же вернем.

Это он о Федоре Федоровиче, сразу догадался я. Мамочка моя, так вот зачем они настраивали рацию! Вертолета боялись. Помню, как обрадовались, когда узнали, что вертолет «потопал на Магадан». А я все думал, что это у них за односторонняя связь? Слушать слушают, а сами молчат. Вот тебе и друзья-приятели. Теперь этим нужна информация.

— Да чего ты с ним торгуешься? — вмешался маленький. — Он у них наводчиком служит. Уверен, это Лиственничное только летом для косарей.

Он успел застегнуться, убрал со лба волосы и глядится представительней. Словно и не он умолял меня «не делать глупостей». Я смотрю ему в усики, затем поворачиваюсь к Рогачу и говорю:

— Никакого вездехода я не видел. Вертолет летал, но не здесь, а на Снежном. Они отравленных оленей высаживали. А всяких там святых не знаю и знать не тянет.

…Через полчаса Рогач с напарником ушли и унесли мое ружье, оставив взамен копию акта. Ох, если бы я знал, чем все это закончится, обязательно догнал бы и выложил все до капли. Нет, не из-за ружья. Ружье совхозное, оно положено мне по штату и никуда не денется. Ну, съездит Шурыга в милицию, поскандалит — только и делов. До меня здесь две цистерны соляра спустили в Фатуму и всю технику раскурочили. А уж во что превращаются к весне избушки — говорить не приходится. Желающих охранять все это за восемьдесят рублей в месяц не очень-то много. Ружье здесь ни при чем. Но если бы я хоть догадывался!

Коля приехал!

В Лиственничном все без изменений. Оленухи подбирают остатки сена, а оленята носятся наперегонки. Дичок заметно выделяется среди малышей. Он выше и крупнее, к тому же шерстка у него светлее. Увидел меня еще у реки и со всех ног бросился встречать. Я приласкал Дичка и отправился вместе с ним готовить ужин. Он, когда наскучается, ходит следом. Я за дровами — Дичок постукивает копытцами сзади, я к Фатуме за водой — он туда, даже когда я полез на избушку поправить трубу, он плакал и просился подсадить его на крышу.

Я занялся хозяйством и прозевал Шурыгу. Собираю щепки, поднимаю голову, глянуть — куда девался олененок, а бригадир с каким-то начальником у порога избушки. Что тот, второй, и в самом деле начальник — понятно и по галстуку, и по поведению Шурыги. Со мною он так уважительно не разговаривает. Оказывается, тракторная колонна добирается сюда уже третий день. Только что они застряли снова. На этот раз в том месте, где застревал вездеход Федора Федоровича. Вот уж действительно: свято место пусто не бывает.

Шурыга вместе с начальником, он оказался новым главным агрономом, перебрели Фатуму и добрались пешком. Бригадир делает вид, что ни в чем передо мною не виноват. Задержался, мол, на какой-то месяц — с кем не бывает. Но чует кошка, чье сало съела. Я протягиваю руку, чтобы поздороваться, а он сует гроздь бананов. Решил взять на экзотику.

Мы с Шурыгой оставили агронома возле оленей, а сами взялись готовить домики к приезду людей. Трактористы в пути больше двух суток и почти без сна. Да еще одного зацепило тросом. Правда, все обошлось, но полежать парню придется…