ребят школьных.

Письмо было прихвачено к пакету бечевкой. Я взял из ее рук пакет, прочел на конверте, адрес и

повернулся к председателю. Вид у меня был, как и следовало, не очень веселый. Еще бы! Только что

представился мне такой счастливый случай углубиться в дела их колхоза, как обстоятельства отрывали меня от

него. Ах, как мне было горько! Но председатель сельсовета успокоил меня. Он сказал, пожимая мне руку:

— Ладно. Поезжайте туда. А если останетесь чем-либо недовольны, возвращайтесь к нам. Всегда будем

вам рады. И могу заверить, что у нас вам скучать не придется. Об этом позаботится парторг.

Да, Парторг! Ведь он уже был где-то близко… Я помахал девочкам ладонью и пошел к выходу. У

машины один из парней сказал мне:

— Там наверху лен. Прямо на тюки садитесь.

Я забрался в кузов и сел прямо на тюки чесаного льна. Машина тронулась. Держа на коленях пакет с

древесными семенами, я махал девочкам рукой, пока крыльцо сельсовета не скрылось из виду.

Так ловко ускользнул я от грозившей мне очередной опасности, оставив с носом и председателя и кого-то

еще, по фамилии Парторг. И теперь никто больше не мог мне помешать вернуться к моей женщине.

Я ехал прямо к железной дороге, от которой уже не собирался отрываться. Правда, мне еще предстояло

отдать пакет. Но что из этого? Двенадцать километров — два часа ходьбы. Всего, выходит, четыре часа. Зато

потом я лечу полным ходом прямо в Ленинград и спустя еще день уже стою перед ней. Как она удивится, увидя

меня! Как высоко поднимутся и раздвинутся врозь ее густые черные брови! И не грозные молнии будут

блистать из-под них, а проглянет ласковый свет солнца. Стоя на крыльце, она подопрет сильной рукой свое

тяжелое, красивое бедро и скажет радостно: “А-а, это вы! Наконец-то я дождалась вас!” или что-нибудь в этом

роде.

И я отвечу: “Да, это я. Всю Россию проехал я для того, чтобы предстать перед вами. Просто так, взял и

проехал на всякий случай, потому что я очень люблю ездить и смотреть вашу Россию. Это для дела дружбы

полезно. Я смотрю и выясняю, годится русский народ в друзья финнам или нет. Да, да, такую задачу я себе

поставил. Пора, давно пора! Не очень-то приятно, когда в каждом доме на тебя припасен остро наточенный

топор. И вот я съездил, проверил. Колхозы ваши я очень люблю смотреть и сельсоветы. Поросятники меня

особенно интересуют. И лесные питомники тоже.

Помню, в одном лесничестве, например, я сам лично посмотрел все и проверил. Да, неплохо дело

поставлено, с размахом. Это где Устюженские бугры. Там у лесника дочь в университет поступила. В наш

Ленинградский университет. А я люблю, когда ваша молодежь поступает в университеты. Это доказывает, что

поднимается культура и все такое. На месте церквей будут клубы, и тогда старым женщинам уже не придется

торопиться, чтобы успеть и туда и сюда. И свои каптюкинские моды пойдут на весь мир, как шило в

подноготную. О, это все я приветствую, потому что сам давно перевоспитался, осознал и проникся

коммунизмом. Насчет этого теперь можете быть вполне спокойны. Для того я и поехал, чтобы проникнуться. Я

ехал через всю Россию и проникался.

Приходилось мне и поручения выполнять кое-какие. Так, пустяки, конечно. Это для меня ничего не

составляло — взять и выполнить. Древесные семена, например. Кто их доставит из Каптюкина в Таранкино?

Некому доставить. Я беру пакет и везу. Тридцать семь километров. Час езды. Но я еду два, три и четыре.

Почему? Разные причины. Какой-то грузовик с сеном увяз на сыром лугу. Кто вытащит? Некому вытащить. Мой

грузовик берется вытащить. А троса длинного нет. Ждем трос. Пока ждем, нам предлагают перекусить. Почему

не перекусить, если предлагают? Перекусить никогда не вредно.

А бидон молока для такого жаркого дня выглядит куда как соблазнительно! Это парное молоко дневного

удоя. Доярки завезли его прямо с пастбища. Они везли восемь полных бидонов и один неполный. Этот

неполный они сняли с машины и передали сюда. Это списанное с дневного плана молоко. На него составлен

какой-то протокол. Кто-то его сдал и кто-то принял. И вот оно стоит в прохладной ямке, дожидаясь работающих

на лугу людей. Из бидона его наливают в кувшин, а из кувшина — в кружки. А к молоку прилагаются пироги с

творогом. Это круглые румяные пироги по названию ватрушки. Они лежит стопками на клеенчатой скатерти,

растянутой прямо на скошенном лугу. Когда вы съедаете одну ватрушку, вам говорят: “Еще ватрушечки не

желаете ли?” и придвигают к вам другую, а потом третью и четвертую. Кто придвигает? Молодушки

придвигают. Им так и крикнули: “Ау, молодушки! Бросайте грабли — ватрушки стынут!”. И они оставили возле

длинных валков сена свои конные грабли вместе с лошадьми, а сами сгрудились вокруг ватрушек и молока —

все дородные и налитые, в тонких летних платьях.

Но я не смотрел на их платья. И даже на то, что эти платья облегали, не смотрел, хотя облегали они кое-

что весьма достойное внимания, молодое, горячее и стройное. Не смотрел я на их полные груди и мягкие

влажные рты с белыми зубами, жующими ватрушки. И в глаза их тоже не заглядывал, полные заманчивых

женских тайн, хотя останавливались они на мне и на моих двух парнях с лукавым любопытством. Мимо них я

смотрел. На этот счет можете быть спокойны. На скошенный луг я смотрел. Это был большой луг, уходящий в

сторону от дороги неведомо до каких пределов. Двадцать семей могли бы разместиться на нем со своими

хозяйствами, питаясь его соками. И каждый убрал бы свою долю травы за какую-нибудь неделю — так удобен

он был для косьбы, лишенный камней и бугров. А они сколько тут провозились? Как! Всего одни день? Сегодня

начали и сегодня кончат? Армия сенокосилок вышла на заре? “Коси, коса, пока роса”? И успели? Да. “Роса

долой — и коса домой”. И все те растущие вдали стога начаты сегодня? Да, да, сегодня. И кончат их сегодня.

Иначе нельзя. “Денек-то уж больно погожий. Грешно такой упустить. Заранее спланировали — всем миром

навалиться, пока дожди не подоспели. Зато сенцо что твой порох, просохло вмиг, и свежий дух в нем сохранен.

Будет чем полакомиться зимой буренушкам нашим”.

Это молодушки так разъяснили. Но я не смотрел на молодушек. На этот счет можете быть спокойны. Что

мне молодушки? И когда в деревне Веретенницы мы стояли еще час, принимая дополнительный груз чесаного

льна с другого опытного поля, я опять не смотрел на молодушек, хотя и там их было немало. А две из них даже

сели на кромку кузова рядом со мной. На Россию я смотрел, впустившую меня еще глубже в свои необъятные

недра, а не на молодушек. Россия меня интересовала и всякие там вопросы мира и дружбы, а не молодушки. Не

надо мне никаких молодушек на свете, когда у меня есть вы”. Такими заверениями успокаиваю я свою

женщину, приехав к ней в колхоз из Ленинграда. И, выслушав меня, она отвечает с радостью: “Ну, если так, то я

согласна”.

На станцию Лоховицы мы прибыли в пятом часу. Кивнув на прощание молодушкам, я пожал руки обоим

парням. Один из них указал мне на переезд через линию железной дороги и пояснил:

— Вот так прямо и пойдете. А дорога здесь одна.

Я сказал ему “спасибо”, но так прямо идти не торопился. Не мог я так прямо пойти, не заглянув на

станцию, которую столько дней искал. Ведь там, внутри, висело расписание, где было указано, когда идет поезд

на Ленинград. Но как было подобраться к этому расписанию, чтобы не вызвать удивления у них? А парень

заметил мои колебания и сказал:

— Вы не туда смотрите, я вижу. Или вас этот поселок тоже интересует?

Я знал, что меня интересует, но на всякий случай ответил:

— Да, тоже…

А он посоветовал:

— В таком случае возьмите да и задержитесь в нем, сколько вам нужно. Семена потерпят. А поселок