действительно любопытный, хотя бы потому, что растет не по дням, а по часам благодаря новым кирпичным

заводам. Это даже не поселок теперь, а скорее городок, особенно вон в той части, где все новое. Вот пойдете —

и увидите.

Я пошел и увидел. Но, идя и видя, я все оглядывался, выжидая момент, когда их машина отойдет от

станционного склада. А она не хотела отходить. Я ходил по разным улицам и снова выходил на ту, с которой

видна была станция, а машина все стояла, не пуская меня к станции. И я опять ходил и ходил, просунув палец

под бечевку пакета с древесными семенами.

Огромные красные трубы кирпичных заводов дымили в километре от поселка, оттянув на себя

небольшую ветку от моей железной дороги. Но дорога от этого не нарушались, надежно протянувшись до

самого Ленинграда. И мне оставалось только сесть в поезд, чтобы оказаться там. Но в какой поезд — это я мог

узнать на станции. Поглядывая в ту сторону, я продолжал свою прогулку.

Поселок был невелик, но в одной части он походил на город. И улицы здесь были асфальтированы, и

дома стояли новые, четырехэтажные. Даже гостиница была среди них, под названием “Новая”. А за ней тянулся

молодой сад с мелкими деревьями и крупными кустарниками сирени и жасмина, еще не успевшими отцвести.

Были здесь и скамейки на песчаных дорожках, и клумбы, полные цветов, и даже фонтан без воды. Одним

словом, было все то, что обыкновенно торопятся создать люди, готовящие другим людям войну. Эту истину мы

уже давно точно установили с молодым Петром Ивановичем, и доказательств она не требовала. Доказательства

требовались по другому поводу: когда идет поезд на Ленинград?

Два часа стояла машина у пакгауза. За это время она освободилась от груза и пополнилась новым грузом.

За это же время по железной дороге прошло несколько поездов на юго-восток и примерно столько же на северо-

запад. И, конечно, все поезда, идущие на северо-запад, направлялись прямо в Ленинград. Оставалось узнать, на

каком поезде предстояло уехать мне.

Перехватив пальцами поудобнее пакет, я снова направился к станции и на этот раз вышел туда без

помехи. Оказывается, прямой поезд на Ленинград ходил здесь только раз в сутки. Он ушел днем, в четыре

двадцать. Значит, я мог уехать отсюда только на следующий день в то же самое время. Очень хорошо! С утра я

иду в Таранкино. Два часа туда, два часа обратно. Всего четыре часа. Ну, пусть с передышкой будет пять. Все

равно к середине дня я успею вернуться сюда и взять билет на Ленинград. Вот как все просто складывалось у

меня на этот раз. И никаких препятствий больше не предвиделось.

Я направился в гостиницу и там на третьем этаже получил за тринадцать рублей одноместный номер. У

дежурной по коридору я попросил электрический утюг, чтобы погладить брюки, но погладил не только брюки.

В номере был душ с теплой водой. Я помылся, выстирал свою новую шелковую рубашку, трусы, майку, носки и

носовой платок. Развесив это все на спинках стульев, я забрался в просторную чистую постель и, вытянув ноги,

закрыл глаза.

Так закончился шестой день моего отпуска. Но перед тем как заснуть, мне полагалось, кажется,

вспомнить что-то немаловажное. Что бы такое обязан был я вспомнить? Ах, да! Насчет пригодности русских

людей к дружбе с финнами советовал мне Иван Петрович что-то такое сообразить, исходя из событий

минувшего дня. Но какая могла быть с ними дружба, если меня едва не убил на месте сердитый Нил

Прохорович, а председатель сельсовета готовил еще более свирепую казнь? И только моя редкостная

сообразительность помогла мне вырваться из их лап.

И пусть где-то там, впереди, продолжал подкарауливать меня тот страшный Иван. Я ускользал от него.

Он высился там, неведомо где, над их полями и лесами, подпирая головой небо и высматривая меня своими

гневными серо-голубыми глазами. А я не давался ему. Вот уже шесть дней он тянул ко мне свою страшную

железную руку, чтобы вытряхнуть из меня душу. А я был цел и невредим и не далее как завтра готовился опять

оставить его с носом.

И огромный Юсси Мурто, вздымаясь где-то над седыми туманами севера, смотрел на это с

одобрительной угрюмостью. Да и мог ли финн смотреть без одобрения на успехи другого финна? И когда его

светло-голубые глаза сталкивались нечаянно с глазами Ивана, в них загоралась такая непримиримость, у

которой не виделось предела. И, глядя прямо в гневные глаза Ивана, он говорил своим спокойным басистым

голосом: “Лучше без перешейка и без вас, чем с перешейком и с вами. Сто десять лет. Хватит с нас вашего

внимания”. А Иван отвечал ему на это: “Ништо! История скажет, когда это внимание шло от чистого сердца”. И

опять Юсси Мурто ронял в ответ с тем же спокойствием: “Чья история? Если ваша, то ее у вас нет. У вас только

вывих истории”. И снова железный Иван отвечал беззаботно: “Ништо. Слыхали мы и это. Зато ваша история

понаставила памятники нашим царям. Не их ли включаете вы в те сто десять лет? И если их, то в чем суть

упрека?”. И опять умолкал угрюмый Юсси Мурто, подбирая в уме ответ. Но я не стал дожидаться его ответа и

скоро заснул.

18

Проснулся я в семь утра и первым долгом включил утюг. Но провозился с ним недолго. Через час все на

мне опять стало новым, и сам я, гладко выбритый и отдохнувший, уже шагал на юг, перейдя линию железной

дороги. В одной руке у меня был пакет с древесными семенами, а в другой — триста граммов вареной колбасы

и булка, купленные в ларьке у станции, где я еще раз проверил расписание поездов.

Перекусил я на ходу, а напился из ручья. Всего на моем пути оказалось три ручья, и из каждого я пил.

Три ручья и две деревни, не считая тех, что виднелись в отдалении по сторонам дороги. Первая деревня стояла

на моем пути в пяти километрах от станции. До нее я дошел за пятьдесят минут. Солнце не успевало пробиться

сквозь белые облака, которые все гуще заполняли небо, и поэтому утренняя прохлада затянулась почти на все

время моего пути до Таранкина. А в прохладе и ноги двигались быстрее.

Проходя деревню, я старался не смотреть по сторонам. Для какой надобности стал бы я смотреть по

сторонам? Чтобы увидеть в окне одного из домов чье-нибудь лицо и услыхать вопрос? Но я торопился по

важному поручению, и мне было не до вопросов. То есть нет, почему же? Мне было очень даже заманчиво

услыхать вопрос, имея в виду советы Ивана Петровича. Но что ж делать, если обстоятельства заставляли меня

торопиться? Экая досада! Я так мечтал о вопросах и не мог на этот раз, к сожалению, ими заниматься. Важные

дела гнали меня вперед, не оставляя времени для вопросов, которые всегда доставляли мне столько приятного.

Вторая деревня находилась в трех километрах от первой. А пройдя еще четыре километра, я прибыл в

село Таранкино. Школу я узнал сразу по ее размерам и по виду. Стояла она на высоком и открытом месте,

выстроенная из белого кирпича. Вокруг нее тянулись в несколько рядов молодые деревца, над которыми

высились окна ее второго этажа и зеленая крыша. Два мальчика и три девочки поливали перед школой цветы на

клумбе и в то же время поглядывали на небо, где тучи все укрупнялись и темнели. Я спросил старшего

мальчика насчет Симы Студниковой, и они всей гурьбой повели меня к ее дому, прихватив с собой пустые

лейки.

Мать Симы кормила цыплят во дворе. Выслушав девочек, она окинула меня подозрительным взглядом и

направилась в мою сторону. Весь вид ее показывал явное намерение задать мне вопрос. Ну и что же? Вопрос

так вопрос. Разве я был против вопросов? Вопросы всегда полезны людям, ибо они способствуют

установлению понимания и дружбы между народами. Правда, я украдкой покосился на открытую калитку и

даже слегка попятился к ней. Однако женщина двигалась быстрее. Но тут же ко мне подбежала длинноногая