— Позвольте спросить, вы не из этого санатория?

Я указал назад, и он ответил, вздохнув при этом почему-то:

— Да, я из этого санатория. Что вас интересует?

— Меня интересует жизнь в санатории.

Так я ответил для начала, готовый тут же ввернуть ему вопрос насчет своей женщины. А он отозвался с

некоторым недоверием в голосе:

— Жизнь в санатории? Так, так. Хорошее дело. Оказывается, есть еще на свете люди, которых интересует

жизнь в санатории.

— Да. Очень интересует…

Я сказал это, готовя в то же время про себя главный вопрос, который сразу объяснил бы ему причину

моего интереса к этому санаторию. Не зная о моем намерении, он спросил:

— А что, разве вы сами никогда не бывали в санаториях?

— Нет.

— Почему же? Судя по виду, возраст у вас далеко не юношеский. И трудовой стаж, очевидно, немалый.

Как же вы упустили возможность отдохнуть?

— У нас нет санаториев. Во всяком случае — таких.

Вот этого не стоило ему говорить. Как это нет у нас санаториев? Их сколько угодно. Плати только деньги

и живи в них хоть целый год. Но уже поздно было брать обратно сказанное слово, ибо за ним сразу же

последовал естественный вопрос:

— Где это у вас?

Что можно было на это ответить? “У нас на Луне”? Или “У нас на Марсе”? Конечно, ничего не

оставалось, как сказать:

— У нас в Финляндии.

— В какой Финляндии?

— В той самой Финляндии, с которой вы воевали.

— Ах, вот оно что…

И его налитое здоровьем и загаром лицо сразу как бы застыло в неподвижности, утеряв свое благодушие.

Мягкие до того губы подтянулись и затвердели. Но он был, к счастью, не тот Иван, ибо обратил ко мне черные

глаза, а не серо-голубые. И волосы у него тоже были черные, хотя и скопились от возраста больше на затылке,

освободив верхнюю часть лба для загара.

Установив это, я достал бумажник и протянул ему свой временный русский паспорт и справку от их

Министерства внутренних дел, поясняя попутно:

— Я приехал оттуда к вам, чтобы познакомиться с жизнью России. Кое-что я уже повидал: колхозы и

стройки разные. На канале недавно был и теперь вот сюда пришел, чтобы санаторий увидеть, как там и что.

Приняв от меня документы, он остановился, чтобы удобнее было их просмотреть. И когда он прочел

справку от Министерства внутренних дел, хмурое недоверие сошло с его лица. Он даже улыбнулся, возвращая

мне бумаги, и сказал вполне приветливо:

— Итак, чем могу служить?

Сказав это, он двинулся дальше по дороге вниз. Мне, правда, не хотелось далеко удаляться от ворот моей

женщины. Но пришлось пойти с ним рядом и даже задать еще кое-какие вопросы до того, как заговорить о

главном. Для начала я спросил:

— Как там внутри жизнь проходит?

Он усмехнулся.

— Жизнь? Разве это жизнь?

— А что? Там плохо, да?

— Хм… Плохо — не то слово. Впрочем, кому как. Но меня сюда больше и силком не затащишь.

— Почему?

— Видите ли, можно прослоняться без дела день, можно — два. Но лежать кверху животом целый месяц

— избави бог!

— Разве это так плохо?

— Нет, я не говорю, что плохо. Но полнеть я не привык.

— Полнеть — это тоже не вредно, если маленький запас.

— Маленький запас! Вам бы этот запас, так не очень-то пошагали бы по нашей России-матушке.

— А чем вас тут кормят?

— Чем кормят? Спросили бы лучше, чем не кормят. На это мне легче было бы ответить. Но могу

перечислить, если вас эта сторона санаторной жизни интересует. Уже с утра мы едим жареное мясо или рыбу. А

к этому добавляется масло, сыр, оладьи, пирожки, яйца всмятку, икра черная или красная, молоко, салаты

разные, варенья и не помню, что там еще. Не успеешь после этого перевести дух, как диетическая сестра

заставляет приступить ко второму завтраку. Есть у нас такая сестра, да будет вам. известно. Ее дело — сначала

узнать у каждого, что он больше любит из пищи, а потом заставлять его все это поглощать. Я как-то сдуру

брякнул, что сметану люблю, так мне потом от этой сметаны спасения не стало. Едва проходит после первого

завтрака два часа, как мне в комнату несут большой стакан сметаны, а заодно молоко, масло, сыр, булку. Я

говорю: “Не могу. Я еще после первого завтрака не отдышался”. — “Ничего. Скушайте. Вам прописано”. Ну,

что тут станешь делать? Отказаться невозможно — сестру обидишь. А еще через пару часов — обед.

Пропустить его нельзя. Если пропустишь, то к тебе придет врач, будет заглядывать в твои глаза, щупать у тебя

пульс, выстукивать тебя, выслушивать, расспрашивать, хмурить брови и в конце концов все-таки посоветует не

пропускать обеда и пойти съесть хоть что-нибудь. Так лучше уж идти сразу, чтобы не затруднять зря врача и не

огорчать сестру. И вот идешь в столовую и снова ешь. А обед еще обильнее, чем завтрак. Блюда невозможно

запомнить, и все они вкусные. Их нельзя не есть. Они сами лезут в рот. И вот результат. — Тут он хлопнул себя

ладонью по животу, который действительно заметно круглился под коричневыми полосами его пижамы, и

потом продолжал: — Мне учить надо молодых лесорубов новой электропилой работать. А для этого нагибаться

необходимо возле дерева. Но разве я теперь нагнусь? Меня под прессом сгибать придется.

Рассказывая это, он шел неторопливо все дальше вниз, направляясь, как видно, к морю. Мне было

неудобно его прерывать, чтобы ввернуть главный вопрос, и я поневоле тащился рядом. Он вел меня по каким-то

другим, более коротким путям, пересекая сады и улицы наискосок. Даже речку мы перешли в другом месте, по

какому-то узенькому деревянному мостику, висевшему в зелени ветвей на двух натянутых стальных канатах.

Под нашими ногами он сильно заколыхался и закачался туда-сюда над желтым пенистым потоком и даже после

нас еще содрогался некоторое время, словно недовольный тем, что пропустил нас и не сбросил вниз.

Я поминутно оглядывался, стараясь запомнить обратную дорогу к санаторию, и одновременно держал

наготове свой главный вопрос, чтобы ввернуть его при случае в разговор. Тем временем мы прошли короткий

туннель, прорытый сквозь насыпь у железнодорожной станции. В этом туннеле сталкивались два встречных

людских потока, одинаково ярких и шумных. Один поток вливался в него со стороны поселка, а другой, такой

же разноцветный, двигался ему навстречу от пляжей и пристани.

Мы вышли к берегу моря там, где был общий пляж. Он тянулся вправо от пристани и пестрел по всей

своей длине яркостью цветных женских купальников, косынок, зонтиков и всеми оттенками загара, какие

только могут принять на себя мужские, женские и детские тела. Часть этой пестроты плескалась в море,

растворяясь наполовину в зелени волн. И здесь мой спутник закончил свой рассказ о распорядке санаторного

дня, сказав напоследок:

— Сейчас в санатории послеобеденный отдых, но я его не признаю. В пять часов меня будет ждать чай с

пирожными, в восемь часов — ужин, который по ассортименту не уступает завтраку, а в десять часов вечера —

кефир с печеньем или молоко, имеющие назначение поддержать мои угасающие силы до десяти утра, когда

опять приспеет время давиться завтраком. А там опять врач к себе потянет, чтобы проверить, не осталось ли в

моем организме еще какой-либо хворости, помимо ревматизма, который он изгнал из меня горячими серными

ваннами, и заодно начнет придумывать способ, как бы заставить меня еще больше прибавить в весе. Вот так мы

и живем, если вас эта сторона нашего бытия интересовала.

Я кивнул, давая понять, что именно эта сторона меня интересовала, и тут же подступил к своему

главному вопросу, спросив для начала:

— И всем другим у вас приходится такое же терпеть?

Он ответил:

— О других судить не берусь. У каждого свое отношение к безделью. Некоторым оно, возможно, и по