него с таким видом, словно приостановился отдохнуть.

Отдохнув так немного, я различил перед самым своим носом свисающие откуда-то сверху зеленые

гроздья винограда, а еще немного погодя различил небольшой деревянный навес, наглухо оплетенный

виноградными лозами и листьями, среди которых виднелись другие такие же гроздья. Позади навеса я увидел

домик и возле него — плетеное кресло, в котором сидел пожилой человек в белом костюме и в широкополой

соломенной шляпе с газетой в руках. Отведя газету в сторону, он взглянул на меня вопросительно. И, пользуясь

этим, я сказал:

— Мне нужен санаторий “Крутая горка”.

Он ответил, указывая на горы:

— Это здесь, недалеко. Его даже увидеть отсюда можно, если подняться на насыпь. Два желтых домика

на склоне средней горы.

48

И после этого все для меня установилось на свои места. Я увидел санаторий, в котором жила она. Два

трехэтажных домика дачного типа на зеленом косогоре, как раз над средней частью той дуги, которую

асфальтовая дорога описывала вокруг поселка. Вот он, тот уголок, самый счастливый на свете, который она

украсила своим присутствием. Он расположился чуть ниже середины большой зеленой горы, окунувшей свою

вершину в рыхлую белесую тучу. Эта туча застряла тут, наверно, с ночи, когда над берегом и горами пролился

дождь. Все другие тучи к утру успели уйти с небосвода, освободив его для солнца, а эта увязла в зеленых

вершинах леса, росшего на горе, и теперь никак не могла из него выбраться, хотя и ворочалась тяжело с боку на

бок, выделяя от себя время от времени то в одну сторону, то в другую неуклюжие куски тумана.

Я стоял на полотне железной дороги спиной к морю и вбирал в себя все, что видел перед собой. Я ничего

не хотел упустить из виду, потому что и она все это видела и тоже всем этим дышала. Из глубокой зелени,

затопившей все полукружие горных склонов, выступали здесь и там красивые крупные здания, блестя стеклом и

светлой краской стен. Это были, конечно, санатории, судя по их огромности и обилию окон. Иные из них еще

строились, осененные долговязыми кранами. Как видно, здесь основательно готовились к тому, чтобы

принимать в это царство сказки все больше и больше людей на время отдыха.

И, пожалуй, это у них неплохо было задумано. В разных местах определила судьба жить людям их

огромной страны. Кому-то в удел достались холодные тундры и скалы севера, кому-то глухие леса и голые

пустыни, кому-то тесные, большие города, заполненные дымом сгоревшего бензина. Но разве не пожелал бы

любой из них оторваться хоть раз в жизни от своей суровой повседневности и окунуться в это царство сказки?

А здесь, кажется, уже заботились о том, чтобы это с ними случалось не один раз в жизни. Тому свидетельством

были новые дворцы, выраставшие на склонах гор, обращенных к морю. А сколько их, наверно, вырастало по

всем другим таким же склонам, обступившим это теплое море на протяжении многих сотен километров. Да, это

у них, конечно, неплохо было задумано, и ты, Юсси, на этот раз молчи. Для твоих слов тут нет места.

Я стоял на высокой насыпи железной дороги, озирая этот неведомый красивый мир, где душой была она,

моя Надежда. Там она жила, на высоком косогоре, в одном из тех двух солнечных домиков. И мне теперь

осталось только подняться к ней и сказать: “Здравствуйте, Надежда Петровна! Вот я и приехал к вам, как

обещал, и теперь от вашего слова зависит, жить мне на свете или не жить”. Что она ответит мне на это? Что-

нибудь ласковое или сердитое? А вдруг ничего не ответит и только взглянет на меня с недоумением? А вдруг

сердито взглянет? Как же мне тогда поступить? Каким словом смягчить ее сердце? Нелегко найти нужное

слово, когда прямо перед тобой открывается вдруг бездонная глубина двух крупных темно-коричневых глаз,

тронутых зеленью и видящих тебя насквозь, да еще вскинутся над ними высоко в стороны черные брови,

густые и мохнатые, готовые вот-вот сойтись вместе от суровости, чтобы превратиться в огромную грозную

птицу, летящую прямо на тебя. Не до слов будет в такую минуту. А она, не дождавшись от меня нужного слова,

молча пройдет мимо. Но я не хочу, чтобы она прошла мимо. Я не перенесу этого. Я непременно забегу вперед и

снова встану перед ней, сложив ладони вместе. Я не затем сюда приехал, чтобы позволить ей пройти мимо. Что

же у меня тогда останется в жизни, если она пройдет мимо?

И пускай до сих пор я не сам был хозяином своих действий в этой стране, особенно после того, как я

зашагал по их дорогам, но сколько же это могло длиться? Я зашагал, а понесло меня совсем не туда, куда я

наметил. Да и сам ли я шагал? Вмешивались люди, вмешивались обстоятельства, и меня кидало туда-сюда по их

велению. Получалось так, что не сам я был двигателем своей судьбы в их компании, не сам был главным героем

в истории своей жизни, а кто-то другой был этим героем и двигал моей жизнью как хотел. Менялись вокруг

меня места, менялись люди, и все эти люди почему-то становились действующими лицами той истории, которая

касалась только меня. А иногда — даже главными героями.

Но пускай до сих пор было это так. Зато теперь я наконец покончил с этим и не собирался никого больше

пускать в главные герои своей собственной жизни. По своей воле я сюда явился и стоял теперь тут, возвышаясь

над этим южным русским поселком, утопающим в богатой южной зелени. Позади меня гудело море. Справа от

меня ревела мутная быстрая река, проскакивавшая к морю под коротким железнодорожным мостом. Она

уносила туда все, что ночной ливень смыл в нее с гор: мелкий лесной мусор, сучья, щепки, вырванные с корнем

кустарники и даже целые деревья. Зеленая вода моря против моста на добрые полкилометра окрасилась в

глинистый цвет. Слева от меня гремела бодрая песня из рупора, укрепленного напротив пристани у вокзала. А

прямо передо мной за поселком, на склоне зеленой горы, была она, моя женщина, с которой я готовился уехать

отсюда в свою далекую родную Суоми. И никто не мог теперь этому помешать. Я сам стал наконец главным

героем той пускай нескладной, но все же как-никак близкой мне повести, которая называлась: “Жизнь Акселя

Турханена”.

Мне было жарко даже без пиджака, и солнце все сильнее припекало мой нос и скулы. Я провел рукой по

лбу, и ладонь стала влажной от пота. Можно было, конечно, пойти окунуться в море. Но пока я высматривал

проход в кустарнике, отделявшем меня от морского берега, с южной стороны показался поезд. Он заставил меня

поторопиться. Но, сбегая с насыпи по колотому щебню, я прорвал подметку у правой туфли.

Пришлось заняться проверкой. И тут же выяснилось, что у левой туфли подметка тоже успела

протереться насквозь. Вспомнив еще раз с сожалением о туфлях на толстых каучуковых подошвах, оставленных

в Ленинграде, я вздохнул и снова направился в поселок. Там я купил в промтоварном магазине парусиновые

туфли сорок первого размера и пару бумажных носков. Затратиться на кожаные туфли я не рискнул. Кто знает,

какие расходы мне еще предстояли до моего возвращения в Ленинград. А бумажник мой и без того изрядно

похудел.

С покупками в руках я вышел к берегу моря и остановился там, где в него впадала река. Это было

пустынное место, если не считать ватаги мальчуганов, купавшихся неподалеку. Они забавлялись ныряньем в

набегавшие волны. Эти волны, приближаясь к берегу, усеянному обточенной, круглой галькой, становились

выше ростом и тоньше, а на их гребнях появлялась белая пена. Перед тем как обрушиться на береговую гальку,

их пенистые гребни перегибались в дугу, и тогда на какую-то малую долю секунды из волны получался

длинный, сверкающий изумрудом тоннель. Ребятишки с веселыми криками пронизывали стенки этого