них падали крупные капли дождя. Где-то в глубине сада слышался тихий говор. Где-то внутри здания негромко

звучала музыка.

Я поднялся по мраморным ступеням на залитую светом веранду и остановился у белоснежных колонн,

отыскивая глазами главный вход. Навстречу мне вышла молодая женщина в белом халате, и я сказал ей:

— Мне нужно видеть Иванову Надежду Петровну.

Она помолчала, как бы припоминая, и ответила:

— У нас такой нет.

— Как нет! Она отдыхает здесь.

— Иванова Надежда Петровна? Нет. Ни одной Ивановой и ни одной Надежды Петровны у нас нет среди

отдыхающих.

— Нет?

— Нет. И не было такой пока еще в этом году.

Ее не было. Две тысячи километров проделал я, чтобы узнать это. Без нее обходилось это царство сказки,

И дворцы эти создавались не только для нее.

Спускаясь по лестнице вниз, я уже не увидел девочек. Они ушли. А может быть, это были не девочки, а

маленькие феи? И они просто-напросто улетели, как улетела моя женщина, и теперь витали где-то здесь, над

этими склонами гор. А где витала моя женщина? Она нигде не витала. Я знал, где она находилась. Петр назвал

мне два места. И если в одном из них ее не оказалось, то, значит, искать ее надо было в другом. А находилась

она в Крыму. Там недалеко от Ялты было селение под названием Гурзуф. И в этом Гурзуфе был санаторий

“Черноморец”. Вот где она находилась. Не беда! Все было поправимо в моем деле. Оставалось только сесть на

теплоход, идущий в Крым. А теплоход надо было искать у какой-нибудь пристани.

С таким намерением спустился я к большой дороге, огибавшей нижний поселок, и там едва не

натолкнулся на высокого человека, стоявшего в молчании у придорожного кустарника. Я уже готов был пройти

мимо, как вдруг он гаркнул во всю глотку:

— Генацва-а-ле!

Я остановился. На этом, кажется, пресекался мой путь к теплоходу. А он поднял с земли рюкзак и,

пристраивая его у себя за плечами, сказал:

— Виноват я перед тобой, Акс… Акс… Аксентий Трухьяныч! Каюсь, виноват. Согрешил супротив тебя

мыслями. Подумалось мне, что изменились финны и улетучилась из них традиционная честность. Но теперь

вижу, что не улетучилась. Ты оказался верен своему слову и явился. Беру обратно свои сомнения. С радостью

беру. Категорически беру. Бесповоротно беру. А теперь пошагали! Да?

— Да…

И мы пошагали. А как же иначе? Ведь мы об этом заранее договорились. Все шло как надо. Мы

договорились, что пойдем, и вот пошли. Правда, где-то, у какой-то пристани меня ждал теплоход, отплывающий

в Крым. Но что с того? Он ждал, а я шагал от него прочь. Он готовился везти меня морем на северо-запад, а я

шагал по асфальту на юг, шагал куда-то к черту на рога рядом с Иваном, который некоторое время поглядывал

на меня сбоку молча и наконец спросил:

— А с багажиком-то у тебя как, Акселентий? Не вижу его у тебя ни на горбу, ни в руках.

Я похлопал себя по карманам и сказал:

— Здесь у меня все: и бритва, и мыло, и зубная щетка, и даже зеркало.

— А-а! Ну-ну!

Мой шаг не совпадал с его шагом, и поэтому он придерживал свой. Обут он был в те же сандалеты на

каучуковых подошвах, но белые брюки успел заменить коричневыми лыжными и поверх безрукавки натянуть

серую полотняную куртку. Видя, что он заметно сутулится под своим грузом, я сказал:

— Дай мне рюкзак — я понесу.

Но он ответил:

— Нет-нет, что ты! В нем весу-то кот наплакал. Палатка да одеяло только и тянут. Я привык.

И опять мы некоторое время шли молча, уступая дорогу встречным и попутным машинам. Поселок все

еще виднелся справа. Но постепенно дорога его обогнула и привела нас наверх, к перевалу, откуда мы

последний раз оглянулись на огни поселка. Он оказался теперь далеко внизу и был виден весь. А рядом с ним за

насыпью железной дороги затаилось море. Оно только у берега светилось кое-где неровным отраженным

светом, а далее становилось невидимым, уходя своей тяжелой, беспокойной поверхностью куда-то в черную

беспредельность.

Мы повернулись к поселку спиной и двинулись по асфальту на юг. Деревья справа от дороги и выступы

гор заслонили от нас море. Иван помахал ему напоследок рукой и сказал, соразмеряя свои шаги со словами:

— Прощай же, море! Не забуду твоей торжественной красы и долго-долго слышать буду твой гул в

вечерние часы! Генацва-а-ле!

Я спросил:

— Разве мы больше не увидим моря?

Он ответил:

— Как так не увидим! Мы же рядом с ним будем идти все время. Это стихи ввели тебя в заблуждение. Я

их от избытка чувств произнес. Душа просит! Понимать надо, дорогой ты мой Аксель из Финляндии. Понима-

ать! Как можно без стихов, если вокруг этакое благолепие! Ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою

говорит! Как можно без стихов, господь с тобой! Горные вершины спят во тьме ночной. Тихие долины полны

свежей мглой. Мурава лугов ковром стелется, виноград в садах наливается! Ой ты гой еси, добрый молодец! Ты

умел гулять, умей ответ держать! Не шутки шутить, не людей смешить к тебе вышел я, басурманский сын!

Вышел я на вольную дороженьку, на ту ли на дороженьку прямоезжую, кривоезжую, мимоезжую! Далеко ты,

дороженька, протянулася! Широко ты, степь, пораскинулась, к морю Черному понадвинулась! В гости я к тебе

не один пришел. Я пришел сам-друг с финном Акселем! Генацва-а-але!

Я выждал, когда он умолк, переводя дух, и спросил:

— А где мы опять увидим море?

Он ответил:

— Да тут же, в Кудепсте оно снова нам откроется. Вот спустимся вниз и выйдем к нему опять.

Устраивает тебя вышеозначенное обстоятельство, уважаемый Суоми Иванович?

— Устраивает, если там пристань есть.

— Какая пристань?

— Такая, куда теплоходы подходят из Крыма.

— Из Крыма?

— Да. И которые потом опять уходят в Крым.

— А-а. Ну, такую пристань мы раньше Сухуми не увидим.

— Сухуми? Это где?

— Это в Абхазии.

— А в России где такая пристань?

— Что значит “в России”? Если ты подразумеваешь Российскую федерацию, то здесь ближайшая от нас

большая пристань — в Сочи. Кстати, там и теплоход сейчас стоит. Вчера прибыл, а завтра днем в двенадцать

десять дальше отправляется.

— Куда дальше?

— В Туапсе, Новороссийск, Ялту.

— А в Гурзуф?

— Зачем в Гурзуф? Он в Ялту прибывает, а Гурзуф там в двух шагах.

Так обстояли мои дела. В Сочи у пристани стоял теплоход, готовый уйти в Ялту, а я шагал прочь от этого

теплохода, шагал быстро, подгоняемый уклоном асфальтовой дороги и длинными шагами Ивана. Что мне

оставалось делать? Судьба опять сыграла со мной злую шутку.

Скоро наша извилистая дорога перестала идти под уклон. Она еще раз круто свернула вправо, выйдя к

морю, потом так же круто свернула влево и далее повела нас по ровному месту, имея справа от себя берег моря,

а слева — склоны гор. И тут я опять заговорил с Иваном, спросив для начала:

— Вот сейчас нам встретился автобус с людьми. Куда он поехал?

Иван охотно пояснил:

— В Сочи поехал вышеупомянутый автобус. Прямехонько по кривой дороге в Сочи.

— Он там к пристани подойдет или к вокзалу?

— А там от любой остановки до пристани рукой подать.

— А откуда он идет?

— А идет он от Адлера. Последний, очевидно, на сегодня. А следующие будут завтра: в девять двадцать,

в десять тридцать и так далее.

— Где этот Адлер?

— Адлер — это то место, куда мы с тобой, милый Аксель, сейчас движемся, движемся, движемся,

движемся.

— Мы туда придем сегодня?

— Нет, сегодня мы туда не придем.

— Почему не придем?

— Потому что мы сейчас будем баиньки ложиться.

Сказав это, он свернул с главной дороги влево и повел меня куда-то вверх по обыкновенной грунтовой

дороге. Вначале она была довольно широка и освещалась лампочками, закрепленными на столбах. А по обе