выпили перед борщом. Потом выпили перед бифштексом. Бутылка была большая, и мы выпили еще и еще.

Кроме того, мы все время говорили и говорили, особенно после четвертого и пятого бокала. Он говорил о себе и

о своей России, а я говорил о себе и о своей Финляндии. Потом он еще раз наполнил бокалы остатками вина и

сказал:

— Знаете, какая идея вдруг меня осенила, простите, забыл как вас звать-величать?..

Я подсказал:

— Аксель Турханен.

— Вот-вот, Аксель Турх… Знаете, что я предлагаю? Давайте выпьем на ты, а? Чего, в самом деле! Нам

же вместе топать предстоит неделю целую, а то и две. Закреплять надо дружбу. Да и по возрасту мы не так уж

расходимся — лет на семь-восемь каких-нибудь. Зовите меня просто Ваней, идет?

— Идет…

Мы выпили на ты и опять поговорили немного. Заодно обменялись адресами. Он даже записал оба моих

адреса, ленинградский и финский. Когда мы вышли из ресторана, нас окружила ночь. Самая настоящая черная

ночь с яркими звездами на черном небе и с огоньками вдоль улиц поселка и в окнах домов. Я спросил:

— Почему так темно? Ведь еще вечер — даже восьми нет.

Иван пояснил:

— Потому темно, Акся… Трюх… Трюх… Трюхнев, голубчик ты мой, потому темно, что это юг. Знойный,

субтропический юг, а не какой-то там север, где холод, и сырость, и тундра с клюквой.

Я сказал:

— Зато там светло сейчас, где тундра с клюквой. Там сейчас ясный день, понятно тебе это, голубчик ты

мой Ваня? Там солнце сейчас вот на такой высоте, метров двадцать над горизонтом. И оно греет, да еще как!

Загар дает! А у тебя здесь глубокая ночь.

Он ответил:

— Ну и что же? Пусть ночь, но она полна жизни! Чуешь, как земля теплом дышит?

Я остановился прислушиваясь. Действительно, от земли шло тепло, и асфальт на дороге тоже не успел

еще остыть. Листва по обе стороны дороги затаилась в неподвижности, но и от нее несло теплом. Воздух

казался густым от запахов цветов и зелени. Людские голоса словно висели в нем не растворяясь. Кроме того, он

был полон многими другими звуками. Я спросил:

— Кто это так трещит в траве?

Он ответил:

— Это цикады.

— Какие цикады?

— Такие крупные тупорылые насекомые, сантиметров по шесть в длину.

— А там внизу кто надсаживается?

— А там лягушки концерт задают в свежей луже. Получили ее сегодня после ночного ливня. Вот

высохнет она опять — и конец концерту.

— А это что за искры там, в траве? Кто-то не погасил костер? Вот полетели две искры и не гаснут, И еще

одна! О, и там искры! Откуда они тут взялись?

— Это светляки. Тоже насекомые.

— А дерево это как называется, похожее на веретено?

— Кипарис. А это вот платан, или чинара, по-здешнему. Даже песня такая есть: “Под чинарой густо-ой

мы сидели вдвое-ем!”. Не слыхал?

— Нет.

— Ну, так услышишь. Мы сами с тобой споем ее. И на деревья эти еще успеешь насмотреться. Их тут

прорва всяких: кипарисы, платаны, бананы, пальмы, инжиры, магнолии, глицинии, клены, липы, буки, вязы,

грабы, ясени, маслины, ивы вавилонские, эвкалипты австралийские. Есть самое легкое дерево — пробковое и

самое тяжелое — самшит. Все увидишь, и все будет в удивленье тебе, посланцу финских хладных скал, когда

зашагаем с тобой по пламенной Колхиде. А сейчас мы разлучимся минут этак на двадцать. Пойду возьму свою

поклажу у знакомых. И ты за своей сходи. А встретимся тут. Кто первый придет, тот ждет. Договорились?

— Да…

Он ушел, оставив меня одного на дороге, огибавшей поселок. Я потоптался немного на асфальте,

осматриваясь вокруг. Что-то не так опять в моей жизни сложилось, не так получилось. Что-то навалилось на

меня и не отпускало. Что-то надо было сделать, чтобы стряхнуть этот груз и сообразить, где я и что я. Легковая

машина проехала мимо, ослепив меня фарами. Я отступил в сторону и постоял немного с закрытыми глазами,

потом опять осмотрелся.

И вдруг что-то знакомое показалось мне в изгибе дороги. Похоже, что я уже был здесь. Да, конечно же,

был! Вот она там, узкая боковая дорога, уходящая от главной вверх. Я дважды проходил по ней сегодня туда и

обратно. И я хорошо помнил, зачем проходил. Ведь там были те самые ворота…

На этот раз я долго не раздумывал. Некогда было раздумывать. Оставив позади себя внизу огни поселка,

я ступил на боковую дорогу и двинулся по ней вверх. По обе стороны от нее затаилась чернота, наполненная

запахами цветов и зелени, и вся она горела мелкими искрами, которые непрерывно вспыхивали и гасли, меняя

свои места. Их были миллионы, этих искр. Я поднялся к воротам санатория, освещенным одной только

лампочкой. Они были заперты, но калитка рядом, как видно, никогда не запиралась, захлестнутая виноградом. Я

вошел в нее, потревожив свисающие листья и гроздья, и оказался в полумраке. Две львиные морды потянулись

ко мне с двух сторон, свирепо оскалив клыки. Но они не стали меня рвать на куски. Они были заняты очень

мирным делом — выливали из своих разинутых пастей две струи воды в два круглых бассейна, стоящих у

начала лестницы.

Я прошел между двумя толстыми, приземистыми пальмами и ступил на нижние ступени каменной

лестницы, ведущей по крутому склону горы вверх, туда, где обитала моя женщина. Что собирался я ей сказать?

“Здравствуйте, Надежда Петровна! Вот и я, как видите. Шел тут мимо, направляясь в пламенную Колхиду, и

думаю: дай зайду, проведаю, как здоровье и настроение, потому что я очень вас люблю, Надежда Петровна, и

всю Россию вашу тоже очень люблю, с ее великими стройками и южными дворцами для отдыха, и вы для меня

тоже все равно как Россия”. Что надеялся я услышать в ответ? Самые простые слова надеялся я услышать в

ответ: “Ну, если так, то я согласна”.

Поднимаясь в полумраке по широкой каменной лестнице, я понял, как образовался тот крутой и длинный

водопад из красных и белых роз и почему он скрывал под собой эту лестницу. Над лестницей на всем ее

стометровом протяжении и во всю ее ширину был установлен легкий каркас из железных прутьев, и все они

были оплетены ползучими розами красного и белого цвета. Получился как бы туннель из роз, и я шел вверх по

этому туннелю сквозь тот густой аромат, которым он был наполнен, и сквозь холодные вспышки мелких искр.

Я поднялся на полсотни ступеней вверх до первой площадки и увидел две каменные скамьи по бокам

лестницы. На одной из них тихо сидели две девочки в темных платьицах и светлых передниках. Их волосы

светились в темноте, опоясанные венками из живых мигающих искр. Я остановился, разглядывая их. Мне

показалось в первый момент, что это изваяние, наподобие тех львиных морд внизу. Но когда я нагнулся к ним

поближе, они шевельнулись, и две пары больших детских глаз обратились ко мне с любопытством. Нет, это

были живые девочки. И они даже улыбнулись мне, в то время как живые искры копошились в их волосах.

Я тоже улыбнулся им и двинулся дальше вверх сквозь холодные молчаливые вспышки мелких летающих

искр. У меня тоже могли быть такие же славные девочки с живыми искрами в волосах. И время это близилось.

Не останавливаясь больше, поднялся я на самый верх лестницы И вышел из живого, благоухающего туннеля.

Над моей головой опять открылось черное небо, усеянное звездами, такими яркими, каких еще никогда не

зажигал бог над холодной, угрюмой Суоми. Передо мной раскинулся сад, который снизу, от моря, не был виден.

По обе стороны от него стояли два высоких дворца, казавшиеся снизу маленькими, легкими домиками. Свет,

горевший у этих дворцов, освещал сад, не доставая, однако, до его середины, утопающей в полумраке.

Переведя дух, я направился по садовой дорожке к ближнему зданию. Летающие звезды пересекали мой

путь, и листья пальм шевелили над моей головой своими жесткими концами, производя такие звуки, будто на