«Впрочем, все прекрасно знают, что при современном положении вещей родители старательно избегают отвечать на только что упомянутые жалобы. Что могут они ответить? Не располагая, или, вернее, будучи уверены, что они не располагают никакими средствами для избавления своих детей от скуки, они считают эту скуку неизбежным злом. Они сами скучали, когда учились, и находят естественным, чтобы и дети их скучали в это время. (Наши современные родители, оказывается, мало чем отличаются от тех, что растили детей лет сто назад. И поныне они «старательно избегают отвечать на только что упомянутые жалобы». Мало того, причины остались прежними.)

«Очень часто случается, что ученики, обнаруживающие в жизни неоспоримый ум, отличающийся живостью, сообразительностью, остроумием, легко схватывающие все, к общему удивлению не хотят — как о них выражаются — усваивать язык. Но, Боже мой, их нежелание усваивать иностранный язык в том виде, как он им преподносится, и доказывает именно их ум! Нежелание двигаться той походкой, которая им предписывается, свидетельствует о том, что ноги их приспособлены для более быстрой ходьбы. Перестанем стеснять их, мы увидим, как они побегут! (Можно ли сказать проще? Искусственное замедление природных темпов интеллектуальных процессов с помощью навязывания формальных алгоритмов, засорения деятельности ненужными, отмирающими впоследствии, операциями, нарушений генетической последовательности операций, культивирования особых учебных и подготовительных форм деятельности — все это повседневная, ежечасная школьная практика, пагубность которой была ясна еще нашим далеким предшественникам. Может ли ребенок оставаться здоровым в условиях, когда урок — это ломка его природного устройства? Спасет ли положение, будет ли полезен для здоровья урок валеологии, изучение принципов здорового образа жизни, если ученик идет на урок математики или иностранного языка и под руководством учителя действует в патогенном режиме?)

«К сожалению, слишком часто естественным следствием непреодолимого принуждения, злоупотребления силой, бывает применение того оружия, которым всегда пользовались и будут пользоваться слабые угнетаемые, — обман и ложь. Некоторые из детей, питающих отвращение к навязываемому им методу, стараются скрыть свое отношение к нему из боязни наказаний; с этой целью они лгут, притворяются, прибегают ко всевозможным хитростям, какие только доступны им. Таким образом иногда развращается ребенок, которого природа при рождении одарила прямотой, честностью и чистосердечием. Душевная низость слишком часто бывает результатом принудительных мер, имеющих целью поддержать уважение к методам, против которых мы здесь восстаем. Это — одна из их печальных сторон.» (Не только здоровье физическое, но и здоровье нравственное подвергается экзекуции на таких уроках, где ученик действует преимущественно по команде учителя, а не в согласии с собственным стремлением. Пресловутая «зона ближайшего развития» смутила умы сотен тысяч педагогов, ринувшихся на «повышенный уровень трудности». Кто бы мне сказал, чем повышенный уровень трудности продуктивнее, чем посильный, адекватный и любой иной, не требующий насилия над ребенком? Какими бы «методическими излишествами» наподобие «смены видов деятельности» ни камуфлировалась наша современная школа, какие бы «развивающие» вывески себе ни лепила, она остается «зоной насилия», — зоной, в которой ребенок не может справиться сам, в которой ему нужна помощь взрослого, выливающаяся в подавляющем большинстве случаев в те самые «принудительные меры», результатом которых «слишком часто бывает душевная низость». Это, действительно, одна из печальных сторон современной школы. И что печальнее всего, одни только надписи на стенах домов, подъездов, лифтов уже не оставляют шансов кому бы то ни было возразить на это. Крыть нечем! Подобное может быть только продуктом душевной низости, которую ведь не обязательно понимать как крайнюю степень нравственного падения; понимайте ее просто как отсутствие душевной возвышенности, как неспособность к полету, к одухотворенности. Хрен редьки не слаще, скажу я вам.)

Я уже указал в другом месте, как вредно строить всю систему воспитания на ожидании наград и страхе наказаний, и на дурно понятом соревновании.

...Но в той системе обучения, против которой мы теперь боремся, все это необходимо для того, чтобы заставить учеников сколько-нибудь работать. Томительная скука, неизбежно ощущаемая всеми, кто подчинен этой системе, препятствия, на каждом шагу встречаемые усилиями детей, — все это вызывает необходимость в искусственных поощрениях. (Прошли сто лет, а «воз и ныне там». Без «методических погремушек», призванных «заставить учеников сколько-нибудь работать», учитель не сделает и шагу. Теперь он, конечно, не ограничивается одними «кнутом и пряником», теперь он изощряется сменой «видов насилия» — форм учебной деятельности, развешивает и раскладывает «наглядности». А увлеченности как не было, так и нет.)

...«Сравним теперь с оцепенением, скукой, праздностью и тягостью, которые роковым образом влечет за собой современный метод, результаты нового метода. Когда ученик быстро и не ощущая усталости будет пробегать страницы целого сочинения, то в более раннем возрасте интерес рассказа, развертывающиеся перед ним новые факты, а в старшем возрасте новые идеи, возникающее общение с автором — окажут на него гораздо более полезное влияние, чем розыски в словаре и в грамматике, и чем зубрение наизусть то синтаксических правил неизвестного ему языка, то десяти-пятнадцати строчек латыни, то склонений и спряжений, что требует немало времени во время приготовления уроков, чтобы выучить самому, и затем в классе, чтобы ответить учителю и прослушать, — да простят нам выражение, — как другие без конца пережевывают то же самое. В результате получаются долгие часы убийственной скуки; приготовление уроков и присутствие в классе для трудолюбивых и любознательных учеников становится пыткой, а остальных располагает к ничегонеделанию. По этому поводу нам вспоминается ответ ученика, которого инспектор, укоряя его в незнании, спросил: «Что же ты делаешь, несчастный, после того, как ты входишь в класс?» — «Я жду, когда можно будет уйти», — ответил мальчик. Наши дети в классе так же ждут, чтобы можно было уйти, если они не делают ничего худшего. Если бы только у них было ясное представление о причине мучений, претерпеваемых ими не только без всякой пользы, но даже со значительным ущербом для здорового и нормального развития их ума, то чего бы не сделали они, чтобы прекратить эту пытку и освободиться от оков, которые на них налагают, стараясь уверить их, что таким способом они лучше научатся ходить! (Условно-речевые упражнения для современного ребенка — все та же мука, какой была для школьников прошлого века зубрежка глагольных форм. Иные учителя, и прежде всего те, коим свойственно устраивать особенно виртуозное «общение» на уроках иностранного языка, резко нам возражают, приводя в качестве аргумента различные свидетельства любви учеников к предмету или к педагогу. При этом упускается из виду, что ученики могут сравнивать урок иностранного лишь с другими, столь же скучными уроками. Если на уроке иностранного языка скуки окажется меньше, то он уже и хорош, уже лучше других. А возможности сравнить условно-речевой урок с реально-речевым нет ни у ученика, ни у учителя. Когда весь мир состоит из апельсинов, можно ли ожидать суждений и оценок более глубоких, чем: «Этот апельсин более оранжевый, чем тот?»...) Мы видели, однако, что все скомбинировано таким образом, что всякая попытка возмущения остается тщетной, да еще наказывается поистине ужасным образом. Поэтому на родителях лежит обязанность прекратить плачевное положение вещей, от которого страдают их дети.»

Хорошо сказано. Но может быть нам возразят, что предлагаемая система обучения страдает тем, что недостаточно побуждает ум к усилиям. Это возражение нетрудно опровергнуть.