Капитан Глеб нарочито громко, в расчёте на внимание Сашки, покряхтел, с удовольствием, якобы ещё уютней, устраиваясь на своей циновке.

– Послала меня однажды Родина повышать её обороноспособность. Ты был тогда ещё крохотным человечком, практически младенцем, а я – старшим лейтенантом военно-морского запаса. В той местности, где наша семья тогда проживала, редкую воинскую специальность дивизионного минёра имел только я, твой славный отец. К несчастью. Это я в смысле специальности…. Ну так вот, партия, Родина и военкомат выбрали именно меня и послали в далёкий город Кронштадт на переподготовку, «партизанить», на целый месяц. Сопротивление было бесполезным.

Переодели нас там, солидных семейных мужиков, в музейные, сталинских ещё времён, кителя морских офицеров, расселили в старом форте по казармам, и начали учить современному военному делу настоящим образом.

Через день, два нам всем стало скучно.

Правда, кто-то из коллег для развлечения вызвался помочь крышу казармы перекрыть, какого-то умельца по его собственной просьбе определили отопительные котлы в кочегарке перебирать, к осени форты готовить. Остальные, в том числе и я, строем ходили с тетрадками на занятия. Бред….

И вот, на одной из лекций заместитель командира этих самых офицерских курсов, роскошный, седовласый и длинноусый капитан первого ранга, демонстрируя нам, двум сотням собранных в одной просторной аудитории гражданских штурманов и капитанов, свою прогрессивность и расположенность, предложил угадать одну дату. Красную дату, в календаре. Правда перед этим он страшно укорял нас всех, оптом, что мы, мол, ленивые и нелюбопытные, что ничего мы уже не знаем из изученных нами ранее общественных наук, ничего не запоминаем и из обыденной жизни. Так вот он и сказал: «Кто за пять секунд отгадает, что за событие празднует мировая общественность ежегодно 25 мая, того я признаю полностью готовым боевым офицером и своим приказом немедленно отпущу домой. Сегодня же. Ну?».

Зал ахнул.

Ангел в погонах дарил три недели свободы!

Но сразу же по рядам прокатился шикарный вздох разочарования. Никто действительно ничего не знал про эту дату. Почти никто….

Своего-то папку ты изучил уже, уверен, что папка-то твой кое-что кумекает в этой жизни…

Пять секунд, тишина, муха жужжит под потолком.

И тут я поднимаю руку.

Господа офицеры остолбеневают. От невозможности, от зависти, от предчувствия возможного скорого обретения долгожданной свободы одним из их сокамерников.

Бросил на меня заинтересованный взгляд и капитан первого ранга.

«Коллега, а вы уверены?».

Тут уж я расправляю плечи и чеканю в замершее пространство.

– Ежегодно, 25 мая, всё прогрессивное человечество нашей планеты отмечает День освобождения Африки!

Седоусый и седовласый командир в восхищении разводит руками, признавая мою победу.

Зал взвывает от восторга!

Мадонна, Леди Гага, Стинг, не считая Элтона Джона, в сумме, никогда не слышали в своей мелкой эстрадной деятельности таких бурных и продолжительных аплодисментов!

Военный преподаватель сдержал своё слово и через день я уже уезжал и Кронштадта домой, к тебе, проштамповав командировочное удостоверение.

На прощанье капраз, не смирив всё-таки любопытства, вроде как между делом поинтересовался, занеся авторучку для подписи, по какой такой причине я знаю тонкие подробности про данную занудную международную дату.

Я ответил ему честно, как всегда, ну, ты же знаешь…

Что, мол, им спрошено про 25 мая, а так как я был рождён 24-го этого же месяца, то с детских лет имел привычку заглядывать в настенный календарик-численник, изучая следующие после моего дня рождения, счастливые для прочего человечества дни. Первой же следующей и была там всегда эта самая освобождённая Африка…

Вот такая вот польза бывает от наших случайных, несистемных знаний.

Ты спишь?

– Почти…

– Это хорошо. Продолжаем сеанс ностальгического гипноза.

Капитан Глеб ничем не мог помочь в эти минуты своему юному сыну: ни лишним теплом, ни сытной пищей, ни окончательным решением; ничем, кроме одного – быть рядом с ним, изо всех сил казаться мальчишке уверенным и сильным.

– … Или вот, раз уж у нас о музыке речь-то зашла. Уверен, ты и не знаешь, что милашку Оззи Осборна по-настоящему с детства Джонни кличут. Это он потом, когда повзрослел, в Оззи трансформировался.

– А почему?

Сашка с любопытством высунул нос из-под скомканного было сонным желанием капюшона куртки.

«Перестарался…».

– А такая у Джонни Осборна любимая книга была в детском саду – «Волшебник страны Оз». Вот он и назвался потом в её память…

– Круто!

«Точно, лишка интереса ты взял, папаня…».

– А вообще, сумма наших жизненных впечатлений – это как блестящий шар из разноцветных стеклышек и осколков зеркал, собранных нами когда-то в жизни. Одни случайные впечатления, события, знания ярче, другие – таинственней, третьи имеют незаметную, на первый взгляд, практическую ценность.

– Или вот ещё….

«Дожимать клиента, доводить его до полной и приятной истомы!».

– Не знаю уж и откуда что взялось, но в моём учебнике алгебры, кажется в девятом классе, на внутренней обложке, я собственноручно сделал грандиозную надпись: «Ошибаться может каждый, но упорствовать в своем заблуждении может только глупец». Помню, как девчонки-одноклассницы замирали от такой взрослой философии, почтительно интересовались все, как одна, авторством справедливых слов. Ну, я, естественно, небрежничал. В зависимости от обстоятельств говорил, что это Еврипид, что Цицерон…

– А помнишь, как ты сам-то снежинки «свежинками» в три года называл?

Глеб помолчал, ожидая ответа.

Не дождавшись, улыбнулся.

Помедлив для верности несколько неподвижных минут, капитан Глеб Никитин чрезвычайно медленно, плавно и аккуратно поднялся с их совместного лежака.

«Холодина-то какая! Но зато комаров нет…».

Глеб удобно устроился на бревне под свет костра.

Он, как и обещал сыну, собирался не спеша распустить на нитки свой почти белоснежный носок.

Утром они с Сашкой обязательно должны будут поймать рыбу. Или птицу. И съесть их. Чтобы жить.

Гордыня

Родители приставали к ней с самого утра.

– Никуда я не пойду, у меня болит голова. Отстаньте.

Особенно старался отец, всё трогал её за плечо, пытался заглядывать в глаза.

– Евушка, скажи мне честно – что с тобой?

Она цедила сквозь зубы:

– Ничего. Просто болит голова.

Наконец-то отец с Софьей уехали.

В гости, к своим ненаглядным Парфёновым.

Она отчётливо видела, как за окном комнаты воздух медленно потемнел, и духота плотных домашних штор вскоре стала совсем невыносимой.

– Ненавижу!

Истерика настигала, перехватывала горло, больно сжимала губы.

Она очень быстро оделась, собралась.

Брезгливо сдерживая взволнованное дыхание, скользнула в отцовский кабинет. Где лежат его ежедневные деньги, она знала давно. Не считая, взяла немного, сунула в карман джинсов.

И, уже убегая, сильно ударила ладошкой по шахматной доске на рабочем столе отца. Все фигурки дружно подпрыгнули, две крайние свалились на пол.

«Ну и пусть…!».

Город был тесен и глуп.

Девчонки в этот вечер её уже совсем не ждали и поэтому очень обрадовались.

– Ой, Ева! Куда ты так пропала-то?! Я и вчера тебя целый набирала, и сегодня, хотела спросить, как ты, пойдёшь на фитнес или нет…

– И я, Евочка, тоже тебе звонила, всё без толку. Ну, ты, подруга, даёшь! Если уж пропадаешь куда, так напрочь!

В кафе спортивного центра было привычно шумно, светло, через двери доносился металлический звон из зала тренажеров и влажный запах бассейна.