Здесь прямо-таки напрашивается параллель с «весенней сказкой» Островского «Снегурочка», которая будет написана позже, в 1873 г. На первый взгляд может показаться, что между калиновским миром и царством берендеев нет ничего общего. Берендеи близки к природе, не знают зла и обмана, как не знает его сама природа. Но ведь и Калинов стоит на красивейшем волжском берегу, на который пятьдесят лет каждый день будешь глядеть и не наглядишься. Калиновцы, как и берендеи, твердо убеждены, что живут они в обетованной земле: «Бла-алепие, милая, бла-алепие! Красота дивная! Да что уж говорить!» И только когда в этот мир пытается войти существо иной природы – тогда и открывается его несовершенство, тогда и случается гроза.

Тот факт, что главная героиня «весенней сказки» – Снегурочка – есть существо иной, отличной от человеческой природы, не требует доказательств и предопределено самим сказочным сюжетом. Но в «Грозе» с первого появления Катерины драматург всячески подчеркивает её особость – инакомыслие, инакостремление, инакодействие. Катерина попала в Калинов из родительского дома, который, по её рассказам, больше похож на рай – иной, неземной мир: «Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собою водицы и все, все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много. Потом пойдём с маменькой в церковь, все и странницы – у нас полон дом был странниц да богомолок. А придём из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут рассказывать: где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют. Так до обеда время и пройдет. Тут старухи уснуть лягут, а я по саду гуляю. Потом к вечерне, а вечером опять рассказы да пение. Таково хорошо было!» Не случайно этот мир героини, в отличие от Калинова, не имеет у Островского никакого наименования. Где он располагался – на земле или на небе? О «небесной» природе Катерины напоминает и странно-недоуменное для земного человека восклицание: «Отчего люди не летают!» И само имя её – «вечно чистая», и её сохранившаяся, быть может, от «небесного прошлого» способность слышать «голоса» иного мира: «А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют».

Как и Снегурочка, Катерина – существо, возжаждавшее земного счастья, земной любви. И в этом случае и для той, и для другой героини возможны лишь два пути: первый – утратить свою особость, стать вполне земным созданием, довольствоваться тайными встречами с избранником, как довольствуется ими Варвара; а второй – покинуть этот земной мир, но сохранить свою неземную природу. Поначалу обе героини пытаются следовать первому пути, но такой выбор ломает самую их душу. Появление Снегурочки раз и навсегда нарушает гармонию царства берендеев, появление Катерины – прочный, казалось бы, уклад жизни города Калинова.

Важно также отметить, что для Катерины, как ни странно, не имеет принципиального значения, кто именно является её избранником. Конечно, выбор её нельзя назвать случайным: Борис, как и сама героиня, не принадлежит вполне калиновскому миру – он здесь недолгий гость, он всё же отличен от местных обитателей – и Тихона, и того же Кудряша. Однако (и этот факт неоднократно отмечался исследователями) драматург не стал углублять его характер, он явно не слишком занимает автора. Интереснее Островскому само чувство Катерины, то, как земная любовь меняет её состояние, мироощущение и в конце концов приводит к гибели.

Свою любовь к Борису Катерина изначально осознает как чувство сильное, затягивающее в омут, влекущее, но греховное. Для неё следование этому чувству – безусловный путь вниз, явное «приземление» её ангельской природы. «Люблю я очень с детьми разговаривать – ангелы ведь это, – размышляет Катерина перед появлением Варвары с заветным ключом от калитки. – Кабы я маленькая умерла, лучше бы было. Глядела бы я с неба на землю да радовалась всему. А то полетела бы невидимо, куда захотела. Вылетела бы в поле и летала бы с василька на василек по ветру, как бабочка». Поэтому первый порыв героини – бросить ключ от калитки в реку, вниз, куда в финале пьесы бросится она сама. Земная любовь, проникая в подсознание героини, меняет даже природу её снов. Сама она в начале пьесы рассказывает Варваре о том, какие сны видела она в родительском доме: «Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и всё поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то будто я летаю, так и летаю по воздуху». А затем с грустью признается: «И теперь иногда снится, да редко, да и не то. […] Перед бедой перед какой-нибудь это! Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шёпот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно голубит меня, точно голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы; точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо и ведёт меня куда-то, и я иду за ним, иду…»

Не в райский сад из детских снов, а в глухие, путаные «сады земных наслаждений» приводит Катерину ее страсть. Поэтому гневом свыше, гневом небесным представляется героине разразившаяся над Калиновым и над ней гроза. И если Снегурочка, так и не познавшая земных страстей, легким облачком возносится ввысь, то Катерине суждено броситься вниз с высокого волжского обрыва и, может быть, стать русалкой, как, по народным поверьям, и происходит с наложившими на себя руки молодыми девушками.

Одной из отличительных особенностей дарования Островского всегда было соседство и переплетение высокого лиризма и яркой комедийности, что определяет логику его творческого пути и в пореформенный период. В 1860-е годы он обращается к исторической драме, разделяя общий интерес русской культуры этого периода к прошлому (исторические хроники «Козьма Захарьич Минин-Сухорук», 1862; «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», 1867; «Тушино», 1867; историко-бытовые комедии «Воевода», 1865; «Комик XVII столетия», 1873; психологическая драма «Василиса Мелентъева», написанная в соавторстве с С.А. Гедеоновым, 1868). Однако рядом с пьесами, обращающимися к Смутному времени в истории России, в 1860—1870-е годы из-под пера Островского появляются яркие сатирические комедии: «На всякого мудреца довольно простоты» (1868), «Бешеные деньги» (1870), «Лег.» (1871), «Волки и овцы» (1875) Эти пьесы, считает А.И. Журавлева, объединяет то, что «они остросовременны по материалу и полны злободневных намеков, в них сложная, богато разработанная фабула, часто включающая авантюрные моменты, их отличает смелое обращение к условности, художественная гиперболизация, использование традиционных приемов театральной техники (амплуа, техника ведения интриги, использование элементов водевильного комизма)».

Противопоставление «ума» и «простоты» – тема, по-сказочному ярко прозвучавшая в бальзаминовском цикле, оборачивается в комедии «На всякого мудреца довольно простоты» отнюдь не сказочной, а довольно неприглядной житейской стороной. Егор Дмитрия Глумов, как и многие герои комедий Островского, начинает путь в «свои» люди – к высокому общественному положению и к деньгам. Он, безусловно, энергичен, «остёр, умён, красноречив», но в отличие от грибоедовского героя, еще и, по его собственному признанию, «зол и завистлив». Не в пример Чацкому он не желает тратить свои силы и способности на обличение или осмеяние глупых людей: «Над глупыми людьми не надо смеяться, надо уметь пользоваться их слабостями. Конечно, здесь карьеры не составишь – карьеру составляют и дело делают в Петербурге, а здесь только говорят. Но и здесь можно добиться теплого места и богатой невесты – с меня и довольно. Чем в люди выходят? Не всё делами, чаще разговором. Мы в Москве любим поговорить. И чтоб в этой обширной говорильне я не имел успеха! Не может быть! Я сумею подделаться и к тузам и найду себе покровительство, вот вы увидите. Глупо их раздражать – им надо льстить грубо, беспардонно. Вот и весь секрет успеха».

Используя найденную формулу успеха, действуя энергично, решительно и даже не слишком тонко, Глумов идет к заветной цели буквально семимильными шагами. Грубо льстит богатому дядюшке Нилу Федосеичу Мамаеву, ухаживает за его женой – стареющей светской львицей Клеопатрой Львовной, с одинаковым успехом и мастерством пишет «серьезный прожект» консервативного толка для Крутицкого и статьи в либеральном духе для Городулина. Прислуживаться Глумову, хоть, может быть, поначалу и тошно, но необходимо. И вот уже ум, талант, острое перо – все пускает Егор Дмитрич на продажу. Благо, что покупатели находятся, оказывают ему покровительство и даже подходящая невеста для московского Растиньяка уже найдена. В финале комедии в столь удачно складывающуюся судьбу Глумова вмешивается досадная случайность: Клеопатре Львовне Мамаевой попадается на глаза его заветный дневник, «летопись людской пошлости», куда герой сбрасывает «всю желчь, которая будет накипать в душе». В последней сцене комедии раздосадованный Глумов бросает в лицо собравшимся покровителям язвительные насмешки, но этот поступок отнюдь не становится крахом его блестяще начатой карьеры. Дело в том, что Глумов уже признан «своим», т. е. лишенным прекраснодушных иллюзий, практичным и циничным скептиком, готовым ради денег и чина на любую подлость, на любой обман. Поэтому «свои люди» и «прощают» главного героя: