Сам автор трилогии, уголовное дело которого по обвинению в убийстве тянулось долгих семь лет, не понаслышке знал о произволе и взяточничестве российских чиновииков. Его трилогия, действительно, была написана со знанием «дела» и являла собой, по признанию А.В. Сухово-Кобылина, не «Плод Досуга» и не «Поделку литературного Ремесла», а «в полной действительности сущее, из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело».

Литература

Лотман Л.M. А.Н. Островский и русская драматургия его времени. М.; Л., 1961.

Абрамкин В.М., Кононов НМ. Жизнь и творчество А. В. Сухово-Кобылина. Л., 1956.

Рудницкий К.Л. А.В. Сухово-Кобылин: Очерк жизни и творчества. М., 1957.

А.Н. Островский (1823–1886)

Жизненный путь Александра Николаевича Островского не был отмечен яркими, выделяющимися, драматичными событиями. Он не стрелялся на дуэлях, как Пушкин и Лермонтов, не переживал ожидания казни и не отбывал каторгу, как Достоевский, и последние годы его жизни не были ознаменованы трагическим разрывом с домом и семьей, как у Толстого. Можно сказать, что Островский прожил внешне очень спокойную жизнь, однако «одна, но пламенная страсть» была и у него. Этой страстью был русский театр, которому он служил верой и правдой прежде всего как драматург, автор пятидесяти оригинальных пьес, переводчик Шекспира, Гольдони, Сервантеса, по существу, создатель репертуара русского национального театра.

Помимо таланта драматургического, Островский, безусловно, был наделен свыше на удивление гармоничным мировосприятием, вечным стремлением созидать и строить, не отвлекаясь от главного своего призвания. Современники драматурга вспоминали, что жил и писал он всегда не спеша, вдумчиво, основательно. Даже почерк у Островского был крупным, четким, для литератора поразительно разборчивым. «Чуждый всяческих интриг и зависти, – вспоминает хорошо знавший Островского современник, – и забавляясь театральными сплетнями как веселым развлечением в досужие часы и в приятельской компании, Островский верил своему призванию столь твердо, что на нападки предпочитал отвечать действием, а не словами. (…) Самолично же он поспешил ответить на клевету пятью новыми пьесами… составляющими гордость отечественной литературы и украшение сцены».

Никогда не отличала Островского и «охота к перемене мест» – в сущности, вся жизнь его была связана с Москвой, которую он любил и зная. Он открыл для русской литературы один из самых живописных уголков столицы – родное Замоскворечье. Здесь и по сей день сохранился дом драматурга. Какими были эти места при его жизни, легко представить себе, читая воспоминания друзей драматурга: «Огибая церковь Иоанна Предтечи и делая длинное и кривое колено, Серебрянический переулок приводит на поперечную улицу. Прямо против устья переулка стоял неказистый деревянный дом обычного московского пошиба. Обшит он был тёсом и покрашен тёмною коричневою краской; размерами небольшой, в пять окон. С улицы он казался одноэтажным, так как второй этаж глядел окнами на свой и соседний двор. Дом стоял на самом низу, у подошвы горки, и начинал собою ряд других домов такого же узенького, но на этот раз прямого переулка, примыкающего на верхушке к церкви Николы в Воробине».

Естественно, что и творческий путь драматурга начался в Москве: здесь он стал знаменитым после выхода в свет в 1850 г. пьесы «Банкрот». Взлёт Островского на вершину литературного признания был стремительным и блестящим, однако ему предшествовали годы ученичества (сначала в 1-й Московской гимназии, затем на юридическом факультете Московского университета), работа в Московском совестном и Московском коммерческом судах, первая счастливая женитьба.

Началом своей профессиональной литературной деятельности сам Островский считал пьесу «Семейная картина», которую он с успехом прочитал в доме профессора С.П. Шевырева. К этому же времени относятся и прозаические «Записки замоскворецкого жителя». А вот следующей пьесой Островского и была практически сразу признанная классической комедия «Банкрот», впоследствии названная автором «Свои люди – сочтёмся!». Виднейшие литераторы и критики были единодушны в восторженных оценках молодого драматурга.

«Читал ли ты комедию или, лучше, трагедию Островского «Свои люди – сочтёмся» и которой настоящее название «Банкрут»? – восклицает в письме В. Одоевский. – Пора бы вывести на свежую воду самый развращённый духом класс людей. Если это не минутная вспышка, не гриб, выдавившийся сам собою из земли, просочённой всякой гнилью, то этот человек есть талант огромный. Я считаю на Руси три трагедии: «Недоросль», «Горе от ума», «Ревизор». На «Банкруте» я поставил нумер четвёртый».

«Успех «Своих людей» был огромный, небывалый, – вторит ему А.В. Дружинин. – Самые робкие и холодные из ценителей открыто сознавались, что молодой московский писатель с первого шага обогнал всех в то время трудившихся русских литераторов, за исключением Гоголя. Но и самое исключение это ещё ничего не доказывало. Между «Ревизором» Гоголя и комедией новой не было той непроходимой бездны, которая, например, отделяла «Мёртвые души» от лучшего из литературных произведений, написанных на Руси после поэмы Гоголя. Ни один из русских писателей, самых знаменитейших, не начинал своего поприща так, как Островский его начал».

Таким образом, имя Островского сразу было поставлено в один ряд с именами Фонвизина, Грибоедова, Гоголя. И хотя молодой драматург следовал определенным традициям своих предшественников, его «Банкрут» явно отличался «лица необщим выраженьем». И дело не только в том, что «Колумб Замоскворечья» открыл для русской литературы ещё мало тогда освоенную ею купеческую среду. Своеобразие художественного мира драматургии Островского заключается, прежде всего, в его особой поэтической тональности. Менее всего перед нами драматург-комедиограф, более всего драматург-поэт, исследователь и певец русского национального характера. Самые разнообразные национальные типы населяют пьесы Островского, на протяжении всего творческого пути его занимали хитросплетения их судеб, стихийные и тщательно спланированные поступки, подчас непредсказуемые извивы их психологии. С пьесы «Свои люди – сочтёмся!» и ведет свое начало театр Островского. Уже в этой первой пьесе молодого драматурга критика справедливо усмотрела не просто интригу, построенную на обмане купца старой формации преуспевшим «нуворишем», а отзвуки и отсветы вечного шекспировского сюжета о предательстве отца вероломными дочерьми. «Купеческим королем Лиром» первым назвал Самсона Силыча Большова московский критик Н.П. Некрасов в 1859 г. Современные исследователи также отмечают весьма характерную особенность творческой манеры Островского – «его склонность обыгрывать, переосмыслять – а часто и комически снижать известный литературный сюжет или какой-то важный, серьезный мотив предшествующей литературы».

Поэтический дар Островского не только связывает сюжеты его пьес с вечными сюжетами мировой литературы, но и диктует драматургу свои собственные, прежде всего отличные от гоголевских, композиционные законы, по которым строятся его драмы. В отличие от создателя стремительной завязки «Ревизора», Островский отдает явное предпочтение неспешной, развернутой экспозиции, чтобы зритель или читатель постепенно погружались в мир пьесы, прочувствовали настроения героев и сложившиеся между ними отношения, ощутили, наконец, своеобразную мелодику их московского купеческого говора.

В комедии «Свои люди – сочтёмся!» в полном согласии с названием пьесы открывается мир «своих» людей, ибо все его обитатели живут по одним и тем же, общим для всех, нравственным и житейским установлениям. Стать в этом мире в полном смысле слова «своим», т. е. равным, можно только при наличии денег, семьи и соблюдении законов по-особому понимаемой, но все же традиционно именуемой христианской, веры. Каждый из героев комедии проходит путь обретения этих трех основ, на которых от века строится жизнь «своих» людей. Примечательно, что автор показывает героев на разных ступенях этой своеобразной купеческой лестницы.