Например, мальчик Тишка – слуга в доме Большова находится ещё только в самом начале пути, на первой ступеньке: подбирает забытые целковые, копит чаевые за выполнение разных полусекретных поручений, выигрывает в стуколку свои гроши. Таким же был путь в «свои» люди и хозяина дома, торговавшего когда-то пирожками с лотка. И хотя Тишка лишь в начале «Большова пути», есть уверенность, что он этот путь осилит.
Свой путь на вершину лестницы совершает на глазах у зрителя приказчик Подхалюзин. Сначала он попросту поворовывает хозяйские денежки; затем, заслужив доверие Большова, становится его первым помощником в афере с банкротством:. Обретает Подхалюзин и вполне благопристойное семейное счастье – получает руку хозяйской дочери Липочки. Что касается веры, то и здесь у Подхалюзина всё в порядке. Беззастенчиво обманувший своего хозяина приказчик грешником себя отнюдь не считает, заявляя, что «против хорошего человека у всякого совесть есть, а коли он сам других обманывает, так какая же тут совесть!»
Вообще, как отмечает Т.В. Москвина, «Свои люди – сочтемся!» – пьеса, рекордная по числу упоминаний Бога, Христа, христианства. Бог упоминается 69 раз. (Для сравнения: «Бедность не порок» – 16, «Гроза» – 45, «Снегурочка» – 18, «Без вины виноватые» – 20). Понятия, царящие в доме Большова относительно христианства, вполне проясняются репликой Фоминищны, осуждающей некоего благородного жениха:«… христианства-то никакого нет: ни в баню не ходит, ни пирогов по праздникам не печёт». Чуть больше знает Аграфена Кондратьевна: «…по христианскому закону всякого накормить следует», но и в этой фразе Христос как-то неумолимо привязан к пище.
Христианство, совмещенное с баней и пирогами, удобно разместилось в прочном отлаженном быте, где на вопрос, как жизнь, непременно отвечают: «Слава Создателю!» Поэтому напрасно униженный и обворованный тестем и дочерью Большов взывает: «Знаешь, Лазарь, Иуда – ведь он тоже Христа за деньги продал, как мы совесть за деньги продаем… А что ему за это было?» Осознание неправедности прожитой жизни сорвавшегося с самой вершины лестницы «своих» людей Большова, безусловно, вызывает определённое сочувствие у читателя и зрителя. Однако ответ на вопрос, им заданный: «Что за это будет Лазарю Подхалюзину?» – в пьесе вполне очевиден: с течением времени явится новый молодой, сильный хищник – тот же Тишка – и история «своих» людей повторится.
В «Банкруте», безусловно, нет героя, который был бы способен разорвать порочный круг «своих» людей, попытаться построить жизнь на иных нравственных началах. Затем в пьесах Островского такие герои будут появляться с завидным постоянством: правда, не столько герои (пожалуй, наиболее яркой фигурой будет Жадов из «Доходного места»), сколько героини.
Здесь необходимо отметить совершенно особую роль женских образов в пьесах Островского. Будучи национальным русским драматургом, как никто чувствуя специфику национального сознания и исторического развития, он, безусловно, понимал, сколь важная роль испокон веку принадлежит в русском обществе и русской истории женщинам. Не случайно женские образы являются центральными в большинстве пьес драматурга. Любаша («Бедность не порок»), Параша («Горячее сердце»), Катерина («Гроза»), Аксюша («Лес»), Лариса Огудалова («Бесприданница»), Снегурочка и Купава («Снегурочка»), Юлия Тугина («Последняя жертва»), Негина («Таланты и поклонники»), Отрадина («Без вины виноватые») – любимые героини Островского, самые поэтичные образы, рождённые его творческой фантазией и наблюдениями над русской действительностью. А рядом с ними – не столь светлые, но не менее самобытные и яркие женские характеры, сильные и властные натуры: Липочка («Свои люди – сочтёмся!»), Кабаниха («Гроза»), Мамаева (На всякого мудреца довольно простоты»), Глафира («Волки и овцы»), Гурмыжская («Лес»),
В свое время Ю. Тынянов остроумно заметил, что комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума», по существу, «о власти женщин в мужском обществе». Перечисленные выше героини Островского и из первого, и из второго ряда очень хорошо знают цену этому «мужскому обществу». Героини с «горячим сердцем» не встречают здесь мужчин, достойных их романтически-возвышенных чувств и устремлений. Натуры же хитрые и властные стремятся утвердить своё преимущество всеми доступными им способами, и, как правило, это им вполне удаётся. Однако и тем, кто страдает от мужского безволия, и тем, кто безволие умело использует, одинаково не на кого опереться в российском «мужском обществе» со всеми его «Домостроями».
Следующий период творчества драматурга исследователи традиционно называют «московитянским» периодом. Однако, говоря о творческом пути Островского, современные исследователи отмечают прежде всего его удивительную цельность и гармоничность: «После «Банкрота» он сразу предстал автором, совершенно сложившимся, чем и удивил современников. И нет, по сути, «московитянского» Островского и Островского «Современника» и «Отечественных записок». <…> Внутри мира Островского идет своя борьба и движение. <…> Но самый мир и мировоззрение Островского предстают эпически выверенными и целостными практически с самого начала».
В «московитянский» период (1850-е годы) Островский создает целый цикл пьес, где действие также сосредоточено в мире «своих» людей, есть «свои» старшие и младшие – и по возрасту, и по положению, «свои» тираны и жертвы, «свои» насмешники и поэты. «Бедность не порок», «Воспитанница», «Доходное место», «Не в свои сани не садись», «В чужом пиру похмелье», «Не так живи, как хочется» и др. давно и прочно вошли в репертуар русского театра. Но, пожалуй, по сей день среди пьес этого периода особой любовью читателей, зрителей, режиссеров, актеров пользуется бальзаминовская трилогия, открывшаяся в 1857 г. пьесой «Праздничный сон – до обеда» и завершённая в 1861 г. комедиями «Свои собаки грызутся – чужая не приставай!» и «За чем пойдёшь, то и найдёшь, или Женитьба Бальзаминова».
Эта трилогия заслуживает особого внимания хотя бы уже потому, что являет собой единственный в творчестве Островского пример «пьесы с продолжением», со сквозным героем, к судьбе которого, однажды обратившись, драматург счёл необходимым вернуться и сделал это, по всему видно, с удовольствием. Он действительно обаятелен – этот Миша Бальзаминов, эдакая вариация сказочного Иванушки-дурачка с цветочной фамилией. И если до Островского в русской драматургии был вариант «горя от ума», то с появлением Бальзаминова родился вариант «счастья от глупости». Однако как у Грибоедова с выяснением того, что собственно есть «ум», все решалось не совсем однозначно, то и с «глупостью» Бальзаминова дело обстоит тоже не просто.
Как и герой русских сказок, Миша Бальзаминов самозабвенно и наивно отправляется на поиски невесты, а, по существу, на поиски счастья, стремится к осуществлению сказочной мечты о земном рае, который ведь может оказаться и совсем рядом, например, в Китай-городе, явившемся вдруг во сне Бальзаминовой-матушке. Видимо, детскую веру героя в то, что счастье рядом, стоит только выйти за ворота, можно счесть и глупостью, однако делать такой вывод совсем не хочется. Ведь в трилогии Островского не «дуракам везет» – удача здесь улыбается герою наивному, простодушному, безобидному, никому не желающему зла, а, напротив, мечтающему осчастливить всех бедных и невезучих, издать такой указ, по которому богатый должен жениться на бедной (вот тогда и наступит по Москве да и по всей Руси благолепие и благоденствие).
Как и подобает сказочному герою, Миша трижды испытывает судьбу (или, может статься, судьба испытывает его) и обретает наконец то счастье, которого искал – богатую невесту – вдову Белотелову, опять же в полном согласии с названием последней части «бальзаминовской» трилогии: «За чем пойдёшь – то и найдёшь». Собственно, весь гармонично-поэтический мир драматургии Островского и строится именно по этому закону: здесь каждый получает – и победитель, и неудачник – именно то, чего заслуживает.
Произведением, венчающим дореформенный период творчества драматурга, справедливо считается драма «Гроза» (1859). Автор вновь показывает мир «своих» людей – патриархальный мир провинциального Калинова, тесный круг его обитателей с давно и строго закреплённым за каждым положением: самовластная Кабанова, самодур Дикой, самовольные Кудряш и Варвара, самоучка Кулигин. И жизнь в Калинове течет сама по себе, по своим собственным законам. Может быть, и есть где-то, если верить страннице Феклуше, «суетный» город Москва, где «бегает народ взад да вперед неизвестно зачем». Есть и вовсе такие страны, «где и царей-то нет православных, а салтаны землей правят». Только про такие места что и говорить: «У нас закон праведный, а у них, милая, неправедный; что по нашему закону так выходит, а но ихнему всё напротив». И ничто и никто, казалось бы, не в состоянии нарушить мерное течение «праведной» калиновской жизни. Однако именно здесь и разразилась настоящая гроза. В строго очерченный круг «своих* людей попадает неведомо откуда странная, ни на кого не похожая Катерина.