— А чёрт знает кому попал! — добавил гневно Головатый. — Из-за этого угля мы сейчас и слоняемся…

Какое-то время ехали молча. Максим и Марко иногда бросали пытливые взгляды на Савку, но тот был грустный, не обращал на них внимания. Даже, казалось, специально избегал их взглядов. Чопило не утерпел и, подъехав поближе к Головатому, тихо спросил:

— Что это с ним?

— Скажу в другой раз, — ответил так же тихо Гордей. — Не надо тревожить хлопца…

Отряд двигался не спеша, но без остановок. Сотни людей, собравшиеся вместе, были словно братья, они чувствовали себя как бы породнёнными единым помыслом, единым желанием — добыть себе свободу. И они верили, что добудут её, чего бы это им ни стоило!

— Как оно здесь у вас? — спросил вдруг Головатый. — Курени, полки или сотни заводит ваш атаман Булавин?

— Да он теперь и твой, — заметил Максим Чопило. — А курени было б не плохо — как на Сечи…

— Хоть курень, хоть сотня — один чёрт? Лишь бы как следует панов и подпанков дубасить! — сказал, повысив голос, Головатый. — Да и на той нашей Сечи не мешало бы кое-кого взять за грудки да намять хорошенько бока!

— Святая правда! — воскликнул Марко.

— Вот какой ты стал? — посмотрел удивлённо на Гордея Максим Чопило.

— Такой! — вызывающе ответил Головатый. — Я готов бить дукачей везде, где б их ни слапал! Да и ты, Максим, наверное, померился бы с теми, что одурили-окрутили тебя на Сечи с чёрным камнем…

Чопило, виновато усмехаясь, опустил голову.

— А Кондрату при случае скажите, что теперь он и мой атаман! — сказал решительно Головатый.

— Доложим, когда встретимся, — заверил Максим. — К нему как раз и едем.

На рассвете, прикрытый густым холодным туманом, отряд переправился через Северский Донец. На том берегу, неподалёку от реки, его ждали другие отряды. Объединившись, повстанцы без замедления двинулись дальше.

…По берегам тихого Айдара раскинулись широкие, просторные низины с перелесками, сосновыми рощами, и булавинцы начали продвигаться быстрее, останавливаясь лишь изредка на короткий отдых.

Савке казалось, что он едет уже очень давно. Ему было захватывающе интересно с новыми людьми. Ведь он узнавал от них такое, чего до сих пор не знал и даже не имел об этом представления. Однако ничто не могло заглушить, развеять тоску его сердца. Раньше Савку тревожила мысль: как будет выглядеть его встреча с Оксаной и её матерью, каким будет их первый разговор, как он расскажет им о том, что произошло? Не бросят ли они колючий укор: "Не уберёг… Не защитил…" И как их убедить, что его вины в этом нет?.. Со временем же начала закрадываться и другая мысль: а может, не надо спешить встретиться с ними? Может, лучше оттянуть эту встречу? Зачем так быстро опечаливать таким известием Оксану и её мать? Пусть они ещё какое-то время поживут в радостном ожидании, ни о чём не зная… Но когда отряд начал удаляться от того края, где находился хутор Зелёный, сердце Савки охватила такая тоска по Оксане, что он нигде не мог найти себе покоя и решил как можно скорее встретиться со своей любимой…

Савка не знал, что Оксана ежедневно выходила к Чумацкому шляху и с вершины тернового бугра всматривалась в степную даль. Она с нетерпением ждала и отца, и его, Савку, родного, милого, но их всё не было и не было. Оксана расспрашивала ехавших на Дон и возвращавшихся оттуда на Украину чумаков: не знают ли они далёкую Каменку над Волчьей, не слышали ли что-нибудь о каменских чумаках? И наконец кто-то из чумаков рассказал ей об ужасных событиях, происшедших в Каменке.

Услышав такую страшную весть, Оксана сначала не поверила в неё и продолжала ждать. Каждый день Оксане казалось, что вот-вот Савка переступит порог дома и со словами: "Здравствуй, моя ненаглядная!.." — бросится к ней. А следом за ним в хату войдёт и отец. Но время шло, бежало. А отец и Савка всё не появлялись. И у Оксаны начала постепенно угасать надежда на встречу с ними.

Тихая, задумчивая, украшенная золотом осень постепенно куда-то уплывала и угасала. Дни начинались очень затяжными, пасмурными рассветами, которые, казалось, так и не разгоревшись как следует, тоже угасали и растворялись в мохнатых сумерках вечеров. Над степью ползли густые седые туманы. Часто сеялись мелкие, нудные дожди. Земля, напоенная водой, разбухла, стала скользкой и, казалось, тяжело вздыхала. Похолодало. Посыпалась белая крупа, срывался и настоящий пушистый снег.

Повстанцы двигались и двигались на север. Иногда за Северским Донцом у них происходили короткие стычки с небольшими отрядами донских казаков и калмыков. Но встреча основных сил двух враждующих лагерей была ещё впереди. Булавин спешил добраться до Пристанского городка на реке Хопер. Туда должны были подойти новые отряды селян-беглецов. Они значительно укрепили бы ряды повстанцев.

Но донской атаман Лукьян Максимов со своими "знатными" домовитыми казаками преградил булавинцам дорогу на берегу Айдара, около городка Закотного.

Здесь и произошла решающая битва.

Дважды отряд, в котором бились Гордей, Савка, Максим и Марко, теснил донцов. Но перевес всё же оказался на стороне домовитых казаков. Бой затянулся до поздней ночи. Повстанцы, понеся большие потери, вынуждены были отступить. Среди тех, кто навеки остался на берегу Айдара под Закотным, был и солевар Марко Серый. Савку же спасли Гордей и Максим. Им удалось вынести его с поля боя без сознания, еле живого.

Уцелевший небольшой отряд повстанцев переправился через Северский Донец и двинулся на юг, в просторы Дикого поля.

Когда добрались до Чумацкого шляха, что тянулся с востока, с Донской стороны, на Слободскую Украину, отряд остановился на передышку.

Вечерело. Небо повисло над самой землёй: серое, неприветливое. Нигде ни огонька, ни звука. Повстанцам казалось, что вот так же пустынно и во всём мире. Глухая щемящая тоска охватила их сердца.

Первым спешился Кондрат Булавин. Он глянул на пустынную дорогу, ровную, припорошенную снегом, и подал знак, чтобы все тоже спешились и подошли к нему.

Когда повстанцы окружили Булавина тесным кольцом, он сказал глуховатым, спокойным голосом, будто о чём-то совсем обыденном:

— Нас разбили, но не победили! Дело, за которое мы стоим, святое, живое дело. И мы будем продолжать бороться за него! Будем бороться! — на последнем слове он сделал ударение и выждал, что скажут товарищи-побратимы.

— Будем! — выкрикнули все повстанцы в один голос.

— А для этого нам нужно набраться сил! — проговорил уже более твёрдо Булавин. Выше среднего роста, плотный, в тулупе, поверх которого был натянут кафтан, в островерхой шапке, Булавин казался немного толстоватым. Острый взгляд серых небольших быстрых глаз придавал его худощавому загорелому лицу твёрдую решимость. — Нам нужно набрать силы, хорошей силы! — повторил Булавин, и глаза его метнули искры, а лицо сразу посуровело. — Нужно добраться до Кодака! Понизовцы нам должны помочь!..

— На Сечь!

— Мы с тобою, атаман!

— На Сечь! — словно перекликаясь, стали повторять один за другим повстанцы.

— Мы с тобой! — выкрикнули одновременно Головатый и Чопило.

— У нас есть тяжело больной побратим. Его нужно положить в тёплой хате, — сказал атаману Максим Чопило.

— Где ж именно? — спросил Булавин.

— Здесь недалеко есть хутор, в нём — свои люди, — пояснил Гордей.

— Потеряем время!

— Потеряем…

— Нам нужно спешить! — послышались недовольные голоса.

— Тогда езжайте без нас! — решительно заявил Гордей. — Мы товарища не бросим! Езжайте, дорога открыта! — указал он повстанцам рукой на юг и отвернулся.

— Как зовут тебя? — спросил Булавин.

— Прозываюсь Головатым.

— Упрямый…

— И дерзкий…

— Такой! — крикнул зло Гордей, склоняясь над Савкой. — И другим не буду!

— Веди! — остановил пререкания повстанцев Булавин. — Веди скорее! — и в тот же миг вскочил на коня.