— Сейчас спою, — сказал Савка. Он подумал немного и начал:
— Чайка летает, стонет-проклинает, — подсказал Головатый.
— Да, — кивнул головой Савка, — и выговаривает чумакам:
— А теперь ещё про Сирка, — попросил Гордей.
— Хорошо, — сказал Савка. — Только я всего, что поют о нём кобзари, не знаю. Спою только то, что слышал.
— Да, выезжал! — не утерпел Головатый. — Биться с врагами лютыми выезжал! — вдруг спохватился, положил на уста палец, молчу, мол, прищурился и стал внимательно слушать.
— Осаждает, — повторил ещё раз задумчиво последнее слово Савка и умолк.
— Спасибо! — сказал расчувствовавшийся Гордей. — Это, наверное, происходило где-то около речки Конской или около речки Гайчура. Недавно я бывал в тех местах.
— Всякие места вспоминаешь, а про Каменку молчишь, — упрекнул Гордея Савка.
— Вон что тебя тревожит! — воскликнул Головатый. — А ты б давно уже должен был спросить: чи гостил ли ты, человече, в наших благословенных краях? А я б тебе: гостил и банкетничал, да ещё как следует! Да, было дело… Залетели мы как-то целым отрядом булавинцев в нашу Каменку, хотели повидать Саливона. Ну, разумеется, по возможности пощекотать его и, может быть, засветить в его гнезде. А он, стервец, ещё и не видя нас, испугался и — ходу со своего двора в лозняки. Потом решил, видимо, переплыть на ту сторону Волчьей. Да вода не выдержала такую толстую и тяжёлую посудину, и пошёл он на дно. Вот так…
"Раньше б ему надо было пойти!.." — подумал со злостью Савка.
— А Лукаша видел? — спросил он.
— А как же, видел. Такой дядька, как и ты. Только вместо бородки запорожские усы отпустил. Жито да гречку сеет. Женился на Варьке Гутяковой. Аисты им двоих дочек принесли… Вот, кажется, и все новости… — вздохнул Головатый. Заметив отъезжающий от обрыва воз с рудокопами, он добавил: — Проведу на дорогу до Москвы своих друзей, поклонюсь низко этой земле и подамся на запад.
— Почему туда? — спросил удивлённый Савка.
— Так захотелось. На той стороне Украины напьюсь воды из родных речек Синюхи и Ятрани, затем соберу ватагу хороших хлопцев — и начнём колошматить магнатов Конецпольских, Потоцких и других. Уж очень много папы и подпанки залили сала людям за шкуру. Много…
Провожая друга, Савка дошёл до самого тернового кургана, взобрался на него, стал внимательно вглядываться в даль.
Вместе с ним, казалось, всматривались на запад, вдоль Чумацкого шляха, и каменные идолы-бабы. Вокруг стояла тишина. А Савке хотелось кричать на всю широкую степь. В груди его было больно и тесно. Но он только шептал: "Счастливо, друже, счастливо…"
Кряжистый, статный, с брылем на палке, Гордей отходил не спеша; полуденные густые солнечные лучи золотили его не согбенную летами и невзгодами спину и серебрили чубатую голову.
Тёплое осеннее утро. Пахнет терпкой плесенью сгнивших деревьев, привядшими листьями. Над извилистым течением Донца стелется мохнатая дымка тумана. Она выходит из берегов, расползается, поднимается выше и выше, окутывает деревья, крутые склоны и медленно течёт куда-то в дикопольский неизведанный край.
Гордей Головатый, держа за поводья кони, стоит над плещущей водой, прислушивается. С противоположного берега доносятся приглушённые туманом шаги, шуршание колёс, фырканье лошадей.
В жизни понизовца было много встреч и разлук. Вот и сейчас он только что расстался с подьячим Капустиным и его людьми. Долгое время они вместе путешествовали по-над Доном и Северским Донцом. Простился с ними Гордей сердечно, как с друзьями. Одно тревожит его — последний разговор с Григорием Капустиным.
…Пароконный воз, нагруженный горючим камнем, уже переправился на тот берег, готовый к отъезду.
— Что ж, поедем, сдадим теперь нашу находку в, Берг-коллегию, — радостно проговорил Капустин. — Пусть там знатоки-учёные мудрят, испытывают его огнедействие.
— Да его ведь не раз уже испытывали здесь в кузницах и печах, — сказал Гордей. — Жар даёт вон какой!
— Сам видел, что горит, но всё равно в Берг-коллегию нужно доставить. Они там по-своему…
— Всё будет хорошо! — заверил Гордей. — Вот посмотришь!
— Должно так быть. А тебе спасибо за доброе слово, спасибо за то, что помог нам найти уголь, — Капустин положил руку на плечо Головатого. — Мы исполнили волю царя, сделали хорошую услугу его величеству…
— Не царю! — вспыхнул Гордей. — Людям!
— И людям, — согласился Капустин. По его открытому, отороченному русой, слегка курчавой бородкой лицу скользнула добрая улыбка. — И людям, — повторил он, бросив взгляд на нахмурившегося Гордея.
— Готово! — послышалось с противоположного берега.
— А я, друже, снова о том, о чём уже говорил. Давай, Гордей, с нами. Из тебя выйдет хороший знаток руды, — прощаясь, напомнил Капустин.
— Нет! — твёрдо ответил Головатый. — У каждого своя дорога.
— Ты ж намекал мне, что оставляешь этот край…
— Но не оставляю своего дела. — Гордей поправил недоуздок, подтянул подпругу седла и отпустил коня.
Оборванный разговор не возобновлялся.
Капустину не всё было понятно в словах Гордея. "Какая же у него своя дорога?.." Ему очень хотелось привлечь к рудному делу этого уже немолодого сметливого человека.
А Гордей между тем размышлял: "И на кой чёрт он пристёгивает сюда того царя? Стараешься для людей, а он, видишь ли: услуга его величеству…"
— Готово! — снова долетело с того берега.
— Иди! — Головатый отступил, дал дорогу.
Капустин подошёл к плоту, которым должен был переправиться на другой берег, но вдруг вернулся назад.
— Нет, так не годится, — проговорил он дрогнувшим голосом и, раскрыв для объятий руки, шагнул к Гордею.
Головатый тоже шагнул навстречу Капустину. Они сжали друг друга в объятиях, расцеловались и разошлись…
Гордею казалось, что он до сих пор ещё слышит голос Капустина и перестук колёс его воза. Но вокруг стояла тишина. Только в воде всплёскивала-жировала рыба да в кустах ивняка перекликались птицы. Туман рассеялся, стало ясно. Посреди Донца солнце топило свои золотые лезвия-лучи, играло неудержимое кипение. Казалось, что вода вот-вот взволнуется — и шумные волны хлынут на берег.
— Вот и окончилось моё безделье, — сказал сам себе Гордей. — Да, окончилось.
Он присел на корточки, зачерпнул пригоршню воды, напился, какой-то миг прощально любовался быстриной, потом напоил коня и, ведя его за повод, направился в глубь сосновой чащи.