Головатый вдруг поднялся, сорвал цветок вишни, понюхал его, сунул в карман и, обещая вскоре вернуться, пошёл со двора. Пошёл — и словно в воду канул.

А Савка ждал его, надеялся, что он вот-вот вернётся.

…Прошли годы. И вот ранней осенью, когда ещё не совсем побурела трава, а деревья в лесах — не все, а будто только на выбор — начали покрываться багрянцем, в этот самый двор, обнесённый стеною, снова явился Гордей Головатый. Он постоял, оглядывая всё вокруг, словно хотел убедиться, туда ли попал, и громко позвал хозяев.

Первой вышла из хаты Оксана в окружении трёх чернявых, похожих на мать мальчишек, а затем — и Савка. После крепких объятий побратимы отступили на шаг и начали внимательно рассматривать друг друга. Заметно возмужавший, с кучерявой бородкой, Савка был такой же, как и раньше, красавец, статный, светлоглазый… Гордей, казалось, тоже не изменился: бодрый, подвижный, лицо открытое, как всегда чисто выбритое, только чуб стал более седым. На Головатом были широкие синие штаны, сорочка с узким вышитым воротником, на плечах — та же, битая дождями, овеянная ветрами, бурка. А вот привычного за поясом кривого ятагана у Гордея не было. Зато в руках он держал длинную суковатую, с облезшей корой палку, а за плечами его топорщилась котомка.

— Да что это мы стоим здесь! — воскликнул первым Савка. — Пошли-ка в хату! Или, может быть, тут, под вишней, поговорим, потрапезуем?..

— В хату, в хату, — улыбнулась Оксана, — и посадим дорогого гостя в красном углу. Это ж какой сегодня праздник для нас!.. Мы вас так долго ждали! Данило наш, старшенький, не раз залезал на сторожевую вышку и всматривался: не идёт ли, случаем, высокий дядя в бурке, с большим ятаганом на боку. Это всё Савка ему в своих рассказах таким вас рисовал. А ну, дети, берите дядю под руки и ведите его в хату!

Мальчишки обступили Гордея. Он обхватил рукою двух меньших и прижал к себе.

— Эх вы, мои дорогие кузнецы!..

— Да, уже приучаем, — похвасталась Оксана. — Даже маленький Гордейко тянется к молотку… Ну, хватит с ними, пошли, — и, поклонившись, она показала рукой на двери.

— Да я здесь, — спохватился Головатый, — не один, а с большой компанией. Можно всем?

— Конечно, — проговорил Савка.

— Да поспешите, не томите людей!.. — обиделась добродушно Оксана.

Гордей кинулся к калитке и крикнул на улицу:

— Заворачивай сюда, заворачивай!..

Во двор въехал воз, запряжённый парой лошадей. На возу виднелись лопаты, ломы, бочки, доски… Следом вошло несколько человек. Впереди — русый, с бородкой, волосы на голове зачёсаны назад, лицо продолговатое, глаза серые, проницательные. Одежда обычная: юфтевые, уже потёртые сапоги, в которые были заправлены широкие штаны, короткий кафтан с большими застёжками на груди. На голове — соломенная, выжженная солнцем шляпа, в руках незнакомца была такая же, как и у Головатого, грубоватая палка.

— Подьячий Григорий Капустин, — слегка поклонился он Савке.

— Григорий — мой русский побратим, — добавил Головатый, — искатель чёрного камня.

— Каменного угля, — поправил Капустин. — Здесь все рудокопы, — указал он на столпившихся около него людей. — Мы будем и вас просить… Мой друг Гордей много говорил нам о вас…

— Чтоб ты показал, где именно залегает этот уголь, — вмешался Головатый.

— А ты что, Гордей, разве забыл, где находится это место? — удивился Савка.

— Не забыл и, наверное, никогда не забуду, — ответил Головатый. — В тех норах я долго прятался, когда здесь, в степи, носились царские людоловы.

"После восстания?" — хотел спросить Савка, но сдержался. Он начал догадываться, что это было, наверное, тогда, когда Гордей явился к нему усталым, измождённым и вдруг, к досадному удивлению, исчез неизвестно куда.

— Знаю то место, знаю, — повторил Гордей. — Но тут дело государственное, весьма важное. И поскольку ты, Савка, первым нашёл этот уголь, посему тебе и честь такая.

— Да, честь, — проговорил Капустин. Он извлёк из-за обшлага рукава жёсткую, сероватую, слегка измятую бумагу, развернул её и произнёс, делая ударение ка первых словах: — Берг-привилегия! — Затем уже более спокойным голосом прочёл: — "Соизволяется всем и каждому, даётся воля, какого б чина и достоинства ни был, во всех местах, как на собственных, так и на чужих землях, искать, копать, плавить, варить и чистить всякие металлы, сиречь: золото, серебро, медь, олово, свинец, железо, також и минералов, яко селитра, сера, купорос, квасцы и всяких красок, потребные земли и каменья, к чему каждый толико промышленник принять может, колико тот завод и к тому подобные иждивенья востребуют… — Капустин немного передохнул и, повысив голос, продолжил: — А тем, которые изобретены руды утаят и доносить о них не будут… объявляется наш жестокий гнев, неотложное телесное наказание и смертная казнь". Подписано государем Петром Первым в тысяча семьсот девятнадцатом году. Это два года тому назад, — будто между прочим сказал Капустин и спрятал бумагу за обшлаг рукава.

— Что ж, веди! — повернул Гордей голову к Савке.

— Никуда я не поведу! — отрубил Савка. — У меня своя работа! — Он поклонился всем присутствующим и не спеша пошёл в кузницу. Вскоре послышалось, как зазвенело железо, засопел мех.

Головатый положил около воза котомку, палку и тоже направился к кузнице. Подошёл к дверям, остановился на пороге, загородил свет.

— Что, помирился с царём Петром и продался ему? — чеканя каждое слово, не прекращая работы, проговорил Савка.

Головатый, жмуря глаза, шевельнул седыми бронями.

— Не мирился и не запродался, — ответил он спокойным голосом. — Мне с царём из одной миски саломаты не есть. Я хочу, чтобы не только у тебя в горне, а и у других кузнецов полыхал этот чёрный камень. Чтоб этот огонь земли был на добро всем людям. Вот так, — и Гордей отступил от порога.

— Вот так… — повторил задумчиво Савка. Он выпустил из рук молот. Огонь в горне начал затухать. И, так же как огонь в горне, угасал и гнев Савки. Он снял рукавицы и пошёл к выходу. Проходя мимо Гордея, будто случайно коснулся его плеча и усмехнулся: открыто, искренне. Но не сказал ни слова.

На другой день гости вместо с Савкой Забарой выехали в степь.

— Скорее, не мешкайте! — торопил рудокопов Головатый.

Гордей, казалось, был среди них за старшего или, по меньшей мере, являлся помощником подьячего. В действительности же он не считался даже рудокопом. Случайно встретившись на берегу Северского Донца, Капустин и Головатый подружили и начали вместе искать горючий камень. Эти поиски и привели их к Зелёному хутору.

Степной обрыв был такой же, как и много лет назад, когда впервые на него натолкнулся Савка. Только норы кое-где стали шире и глубже. Отсюда уже не раз брали уголь чумаки, вывозили его мажарами в бахмутские солеварни, брали здесь уголь и хуторяне для своих кузниц и печей.

Рассказы об использовании чёрного камня Капустин записал в свои книжечки в кожаных переплётах, записал он и всякие приметы окружающей местности. Затем приказал рудокопам нарубить и засыпать в отдельные короба на возу пуда три-четыре угля.

Рудокопы принялись за работу. А Гордей и Савка отошли к тому месту, где когда-то останавливались их чумацкие обозы. Побратимам хотелось поговорить о своём, без свидетелей. А поговорить им было о чём, ведь они так долго не виделись.

— Ты, друже, нашёл своё место-судьбу, — проговорил Гордей. — Делай людям лемехи, серпы и будь счастливым вовек!.. А я всё ещё брожу. Так Мне, значит, выпало, судилось. Побывал на берегах Волги, Дона и Москвы-реки. Потом завернул на Ворсклу, а оттуда — к Днепру. Добрался до Кодака, слушал, как ревёт-бурлит Ненасытец. А на Сечь не пошёл. Вспомнил, что там руины. Да, Сечь опустошена. Вот так!.. Отбушевало низовое товарищество… Где ж вы, мои побратимы?.. Защемило моё сердце, и повернул я назад. Собрал остатки булавинцев, и начали мы справлять поминки по Кондрату Булавину, Семёну Драному, Никите Голому и по всем, кто стоял и погиб за волю голытьбы. Не одно поместье пустили дымом, а подневольных людей напутствовали идти в широкий свет. "Бегите, — говорили мы им, — за Северский Донец, в Дикое поле. Там про-сторно, спрячетесь, заживёте без пана…" Но вскоре начали на нас охотиться царские ловцы. Пришлось разойтись нам. Вот так… Попрошу тебя, друже, — тряхнул вдруг Гордей головой, — спой-ка мне на прощание ту песню о чумаках и чайке. Хочу вспомнить наше чумакование.