Перед нами три абзаца, каждый из которых представляет собой большое и громоздкое по структуре предложение, но ощущения некрасивости, словесной нагроможденности нет. Сложный синтаксис удерживается единством мысли и убежденности автора, который говорит только о том, в чем он глубоко уверен, и только то, что он глубоко продумал. В первом и третьем абзаце автор прибегает к уподоблению. Это ориентация на притчевое изложение, восходящая к евангельской традиции и подкрепленная древнерусским красноречием.

Помимо перечисленных, можно, наверное, выделить и другие стилевые линии. Можно, видимо, и оспорить предложенные. Но цель, которую мы здесь преследовали, проста: для политической риторики необходимо дать определенные, пусть самые общие, стилевые ориентиры. Для этого и были намечены четыре линии и приведены образцы стилей. Думается, что эта классификация по крайней мере позволит уловить общий дух тех направлений, в которых может совершенствоваться политический слог.

Концепция наивной риторики. Риторическая рефлексия в СМИ. Общественное значение наивной риторики в массовом обществе. Взаимодействие политического красноречия и наивной риторики.

Современная гуманитарная наука испытывает большой интерес к так называемым наивным картинам мира, или наивным моделям мира. Слово «наивные» означает, что речь идет не о взглядах на те или иные предметы специалистов, обладающих особыми знаниями об этих предметах, а о взглядах обычных носителей языка и культуры. Так, например, с точки зрения «наивной энтомологии» (т.е. с расхожей точки зрения) паук, бесспорно, относится к насекомым, а с точки зрения «наивной ботаники» арбуз никак не является ягодой. Специалисты могут поправлять «обывателей», но даже знание того обстоятельства, что паук относится к особому классу, ничего кардинального в сознании «обывателя» не меняет.

Наивная модель мира привлекает внимание ученых тем, что она «впаяна» в язык: мы автоматически воспроизводим ее, думая и разговаривая на родном языке. Разумеется, наивная картина мира может медленно, исподволь меняться, неспеша следуя за достижениями большой науки. Но язык консервативен, в его распоряжении этимология, «сидящая» в слове, фразеология, зафиксировавшая старый взгляд на мир, наконец, просто речевая привычка. Так, всеобщий астрономический ликбез не отменил заложенного в этимологии представления о «светиле», как о том, что светит, будь то звезда или планета. Мы по-прежнему говорим, что солнце «восходит» или «заходит», хотя и знаем, что именно Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Мы до сих пор говорим о «падающих звездах», хотя знаем, что звезды никуда не падают, падающими звездами мы называем метеоры.

Значение наивной модели мира резко возрастает тогда, когда речь идет о гуманитарной сфере. От того, как большинство людей представляет себе звезды, мало что меняется, а от того, как это же большинство представляет себе общество, зависит многое. Одно дело называть метеор падающей звездой, другое – называть владельца магазина буржуем. В слове «буржуй» запрятано осуждение, представление о незаконном присвоении собственности и возможность (даже общественная необходимость) перераспределения этой собственности. Следовательно, наивная социология имеет гораздо большее значение, чем наивная энтомология или астрономия.

Особую роль играют представления неспециалистов о языке и речи. «Наивная грамматика» позволяет рядовым носителям языка спорить о словах, уточнять значение сказанного, поправлять речевые ошибки собеседника, вообще говорить о языке. Причем благодаря школьному образованию зазор между «обывательскими» представлениями о языке и представлениями о нем специалистов, хотя и велик, но не катастрофичен. Одни только названия частей речи и частей слова, вынесенные нами из школы, позволяют нам говорить о словах, переспрашивать друг друга, просить уточнить сказанное.

Хуже обстоит дело с «наивной риторикой». Школьных знаний о воздействующей речи явно недостаточно для того, чтобы обсуждать реплики в риторическом споре. Такие категории, как «доводы к пафосу» или «доводы к логосу» заведомо отсутствуют в общественном дискурсе. Даже журналисты, имеющие филологическое образование, затрудняются ответить на вопрос вроде: «Должна ли журналистика быть этосной?» Что же касается знания обширной – как мог убедиться читатель настоящей книги – терминологии теории фигур, то поддерживать диалог на соответствующем уровне могут пока только узкие специалисты. Даже средний лингвист не ответит на вопрос, что такое иллеизм или антиметабола. Встретившись с этими языковыми явлениями, он вынужден будет рассказывать о них описательно, к чему и прибегали многие ученые до возникновения риторического бума. Так, хиазм еще в шестидесятые годы называли таким неуклюжим словосочетанием, как «оборот каламбурного соотнесения», только из-за того, что термин не был тогда на слуху. Сами авторы курса риторик далеко не всегда и далеко не все чувствуют себя здесь уверенно.

Зазор между риторической теорией и наивной риторикой губительно сказывается на риторической практике. Если интуиция способна помочь в создании речей, то в их обсуждении и содержательной критике она оказывается бессильной. Инструменты, с помощью которых общество может говорить об убеждающей речи, бедны и грубы.

Чем же все-таки располагает наивная риторика?

Среди немногих категорий, которые она имеет в своем распоряжении для описания речей, есть такие категории, как сама «риторика», некоторые категории для описания аргументации и совсем немногие для описания языковых средств.

В обществе распространены представления о риторике, как о наборе искусственных речевых приемов, граничащих с уловками. Вместе с «пиаром» такая «риторика» входит в понятие «словесные технологии». Слово «технология» в оценочном отношении нейтрально. Однако акцентированы в сознании именно «грязные технологии», «грязный пиар», «пустая риторика». Характерно, что эпитет «грязный» относится скорее к «пиару», а «пустой» – к «риторике». «Риторика» бывает «трескучей», «дешевой», «показной» и даже «жалкой».

В общественном сознании «риторика» – это такая технология, которая достигается за счет чисто внешних эффектов в ущерб содержанию и которая очень часто оказывается бесполезной, неэффективной. «Пиар» – это технология, основанная на заведомо «нечестной игре». Однако иногда «риторика» (реже «пиар») оказывается «тонкой», «искусной». Крайне редко «риторика» характеризуется как «безыскусная», тем более «правдивая» («пиар» – никогда).

На периферии «риторики» находятся хорошо известные по советским временам «агитация» и «пропаганда». Под ними наивная риторика понимает насильственное навязывание каких-то мыслей, часто под прикрытием полезных сведений. «Агитация» и «пропаганда» бывают «скучными», «унылыми», «навязчивыми». Гораздо реже «пропаганда» оказывается «действенной». Как положительные качества речи «пропаганда», и особенно «агитация», связаны с пожеланиями и встречаются в предложениях с ирреальным наклонением: «Необходимо развернуть пропаганду...», «Должна быть проведена целенаправленная агитация...» Как свершившиеся, реальные факты они чаще всего оцениваются отрицательно.

В роли довода в наивной риторике сегодня главным образом выступает «миф». «Мифом» называют и общее место, и политический символ, и общественно значимую метафору, и ложную доктрину, и просто прямую ложь. В наивной риторике категория «миф» в силу своего расплывчатого значения оказывается мало продуктивной. При этом слово «миф» не является нейтральным. «Миф» – это всегда передержка, рассчитанная на простачков. Излюбленная дело СМИ – разоблачение «мифов». При таком разоблачении «мифу» (зачастую обыкновенной метафоре) противостоит «реальность».