Мы пошли в туалет. Встали в очередь. Чувак перед нами тут же оглянулся и предложил насваи. Мы отказались. У входа в кабинку мы уже знали: где и что можно взять и где дешевле. У палатки мы застали весь Свенепаркен в полном составе. Человек пятнадцать – точно. Прибалтийских вориков, ростовскую банду и питерское крыло нашей тусы. Одни мальчики. Конечно, все они испытывали ужасные угрызения совести в связи с тем, что поступили со мной не по-пацански. Поэтому самый галантный из них – Семен – после долгих извинений преподнес мне подарок: почти новенькие мартинсы моего размера. Я была в шоке. На вопрос «где взяли?» честно признались – сперли.

Я отказывалась и требовала немедленно вернуть обувь владелице:

– Ну так же нельзя! Тут же нормальные люди, свои! Они же не упыри! Идите и отнесите обратно!

Но парни отказывались:

– Не-не-не, как это обратно? Как ты это себе представляешь? Придем и скажем: «Извините пожалуйста, мы у вас ботинки украли, заберите пожалуйста»?

– Ну, может быть, подкинуть как-то?

– Не-не-не, мы не помним уже, в какой палатке мы их сперли даже! Дунька-дура, сама виновата, бросила их без присмотра на улице! Не, ну Лол… ты нас обижай, мы же старались!

Я отказалась, но уже через час мои кеды промокли насквозь и к ним прилипли такие комья мокрой грязи, что на меня общими усилиями надели эти мартинсы. Под свист и улюлюканье. Это были офигенные мартинсы. Мои первые. И сразу – ворованные. Удобно, сухо и круто. Я ходила в них потом еще года три, не снимая. Зимой и летом. Спасибо тебе, незнакомая датская девушка, и прости нас пожалуйста.

Игорь ушел слушать музыку и в вакханалии не участвовал. Вскоре свалила к мужу и Ритка. Чтобы пойти с ними, выходя из палаточного городка в музыкальную зону, нужно было показывать браслет. У меня его не было. Стемнело. И понеслось. Ворики не дремали. Около нашей палатки то и дело возникали ящики пива. А кто-то их не находил у своей. Чем больше пива приносили ворики, тем больше борзела вся наша кодла.

Посреди поля валялись вусмерть пьяные люди. Там же явно ходили под себя. Но они были с билетами. Наши цинично предположили, что браслет им явно не понадобится уже, а музыку сфер можно слушать и без билета. У такого спящего на земле пьяного срезали браслет моими маникюрными ножничками. И поделили его на двоих: одному – торчащие концы на пломбе, другому – основную часть. Я ловко затолкала свои концы на пломбе под бандану, повязанную на запястье: типа я такая модная. Теперь, притворяясь наглой дурой и небрежно демонстрируя на входе эти «ушки», я могла дойти до сцены. Было уже очень поздно. Играл Motörhead. Они рычали и орали. Саша посадил меня на шею, чтобы было видно. Я чувствовала себя настоящей девчонкой на настоящем концерте. Счастье. Я пришла после «Моторхэда», взволнованная и раскаченная. А там… Пока все нормальные люди слушали музыку, наши обносили палатки. Коленька, который напоминал лицом ангела, уже прочесывал местность. В ход шло все: зажигалки, фонарики, куртки… «Пойдем, пойдем с нами, надо, чтоб ты на шухере стояла около палаток». Я не решалась протестовать: ведь это настоящая пацанская компания, куда не берут разных там кисейных барышень… Я ворчала и пыталась их отговорить. Меня никто не слушал. Мне сказали, что правильно сделали, что уехали без меня. И это сработало. Только не это, только не одна против всех. Я оглянулась. Все в грязи, темнота, ни одного трезвого человека. Я тоже была совсем нетрезвая. Мной овладело странное чувство: то ли удаль, то ли остервенение. Мне захотелось быть плохой. Хуже всех. Быть звездой плохишей. Это совсем несложно, скажу я вам. Немного злости, немного веселья и побольше алкоголя. Типа новый опыт… И я сказала: а давай! И мы пошли с Коленькой. Нашли пустую палатку и влезли в нее. Это было ооочень стремно. Но мы были в кашу. Мы даже зажигали фонарик внутри, переговаривались и качали ее своими неуклюжими движениями. Пока мы в ней шебуршали в поисках чего-нибудь нужного (ну не брать же чужой рюкзак, в самом деле!), внезапно вернулся хозяин. Секунда страха и растерянности. Коленька неожиданно схватил меня в объятья и зашипел: «Подыграй мне!» Мы стали мычать и перекатываться. Снаружи должно было напоминать пьяный секс. Хозяин палатки начал вопить: «What the fuck вообще происходит?» Коленька виновато оправдывался, что нам – негде. Дескать, влезли в первую попавшуюся. Не знаю, поверил нам чувак или нет, но вяло попытался врезать моему другу в ухо. Я подыгрывала до конца и пищала: «Оставьте его, он хороший!» Что в общем-то было правдой. Палатку опрокинули. Но ушли без криминала. Я зареклась. Хмель выветрился тут же. Воровать настолько неприятно, что сбивает любой кураж. Так что пришлось еще раз нажраться с горя и лечь спать. Игорь все еще был у одной из сцен. Но в его палатке уже спали четыре человека. Я втиснулась пятой. Ночью пришел Игорь и лег на кого-то сверху. Мы поворачивались по команде. Еще несколько человек спали перед палаткой. Кто на чем. Семен спал на раскладном стуле перед входом, засунув в палатку ноги, чтобы не мерзли. Потом пошел дождь. Я поняла это, когда на меня стало капать с крыши перекошенной палатки. Стало холодно. Начинался рассвет. Похмелье. Грязь снаружи, грязь внутри. И когда кто-то из воров, кому плевать было на всю эту музыку, предложил забить и уехать, я обрадовалась. Я просто была счастлива. Мой белый хлопковый свитер крупной вязки давно превратился в мокрую тряпку. Из воровского общака мне выделили куртку – верх от непромокаемого комплекта, украденного кем-то у кого-то накануне. Конечно, я заболела на следующий день. Но не умерла. Куртка спасла меня. Я молчала всю дорогу. Молчала, когда нас выкинули из электрички контролеры, вместе с толпой таких же фестивальщиков. Я молчала, когда нас сняли со второго поезда, на подходе к Копену, и когда у меня начала подниматься температура, тоже молчала. Я только радовалась тому, что на мне надеты краденая куртка и краденые ботинки. Долбаная романтика! Если кто-то спросит меня – была ли я на фестивале Роскильде? – да, была. Но удовольствия не получила. С тех пор я всегда покупаю билеты на любой концерт, никогда не рвусь пролезть на халяву. Мы с Коленькой всю дорогу отворачивались друг от друга. С Сашей тоже. И с Пашей. Только Семен балагурил и прикалывался. Если нет у человека чувства вины, значит, и винить его не в чем. Это только в милиции – незнание закона не освобождает от ответственности. А в мире тонких материй, совершенно точно: человек с незрелой душой своими преступлениями не может отвечать за свои поступки. Как ребенок. Он просто не чувствует стыд. Душа его чиста, как пустая комната. Но это – жалкий удел. Скука. Ни антикварных столиков, ни бабушкиного комода, ни котика на подоконнике… Он даже не будет знать – что это возможно. А человек с более высоким уровнем развития не может позволить себе спуститься на ступень ниже. Это – все равно что открыть дверь в эту свою внутреннюю комнату, выгнать котика и впустить пьяных солдат. Если все-таки кто-то не понял, что я хотела сказать: воровать нехорошо, малыши! Очень нехорошо. Проверено на животных.

Глава 26

В студии в Филях. У шеста, у моря на камнях. Студия «Тольв» и разрыв шаблона. Интересное предложение.

Как только лето, а с ним и курсы живописи, закончились, я почувствовала жесткий пипец в бюджете… Дыру. Надо было срочно что-то делать. Странно, но ничего подобного больше нигде не предлагалось. В Скандинавии мою внешность можно было считать экзотической. На меня оглядывались, даже когда я была одета вполне прилично. Друзья уверяли, что мною должны интересоваться модельные агентства. А если я буду позировать фотографам в нижнем белье, то они должны платить за это деньги. Не понятно, с чего возникла такая версия. Но про себя я решила, что теперь уже позировать смогу и без нижнего белья. Когда я только закончила техникум по специальности фототехник, я попала на практику в обычную фотостудию в Филях. Где снимали на паспорт. И первое, что мне предложили – недотепе, которая ничего не умела делать, – конечно, позировать ню «для календаря». Собственно, предложил мой наставник по практике – фотограф этой студии. Я была страшно возмущена, хотя он даже предложил мне за это сто рублей. Я пришла домой в истерике, к своему папе и к его жене, и сказала: «Представляете! Как? Что он вообще обо мне думает? Он мне предложил 100 рублей за то, что я буду голая! А если он еще что-нибудь там захочет? Я даже вякнуть ничего не смогу, одна в этой студии…» Была длинная пауза. Неожиданно они начали хихикать, и моя мачеха, пряча улыбку, спросила: «Сколько он тебе предложил?» Я даже подумала, что эти циничные люди, смеются над суммой, и возмущенно сказала: «100 рублей!» А она посмотрела мечтательно в потолок и говорит: «Милый, а помнишь, когда мне Вовка предлагал рублей 200? На те времена это как сейчас – что? Как 20 или меньше? А я отказалась! Дура была, что отказалась!» И они захихикали вместе. Мой гнев вышел со свистом, как пар через дырочку скороварки. Если бы я согласилась позировать голая, они бы это поняли. И если бы я не согласилась, тоже, конечно, поняли. Они взрослые люди. И им было смешно, что я так возмущаюсь этому обычному… недоразумению. Я тогда сделала вывод, что не стоит так дорожить своей голой жопой. И теперь я уже знала, что за 100 датских рублей многое смогу.