упряжки.

Из-за собак у Яшки раз даже большая перепалка с дедом вышла.

В начале января было это дело,

После десятидневной бури выехали Ефим и Яшка осмотреть капканы и на морских

зверей поохотиться.

В капканах ничего не нашли. На море тоже никого не убили.

Ефим был очень зол по этому случаю. Ворчал на артель, на русаков, на Яшку, на школу.

По словам Ефима выходило, что все виноваты в том, что около Новой Земли – в море и на

Новой Земле мало зверя стало. Больше же виноваты были в этом Яшка и школа – так

выходило, если слушать Ефима.

Яшка старался не слушать его. Но кое-что из воркотни деда больно задело и его. И он

сказал деду два-три колючих словечка:

– Я учился, и ко мне – к ученому зверь не выходит. Ученых звери не любят. Ты не

ученый. Ты стоишь рядом со мной. Перед тобой тоже зверь из воды не выходит.

Совсем вышел из себя старик после таких слов. Плюнул на воду:

– К лешему! Понеси чёрт дьявола с таким промыслом! Весь день стоишь-стоишь,

мёрзнешь-мёрзнешь и ни одной головы даже в глаза не увидишь! Так разве в прежние годы

было? – И засеменил старческими шажками к санкам.

Яшка на своей шестерке поехал следом.

Около дома сцепились Ефимовы собаки грызться. Запутались в постромках.

Соскочил с санок Ефим и начал колотить собак хореем по спинам, по головам... Одной

хребет переломил, другой – ногу. Обезумели от ударов собаки, заревели от смертной боли. А

бежать не могут: перепутались, друг друга связывают.

Подбежал Яшка к Ефиму, когда заревели собаки. Увидел, что дед натворил, и ослеп от

ярости.

– Самого убью! – кричит Ефиму.

Старый Ефим поворотливым оказался: успел схватить Яшкин хорей левой рукой, а

правой сдернул сюму с головы – и за волосы.

Под визг собак начали охрипшими голосами кричать друг на друга.

Едва-едва разняли их двое русских промышленников, тоже возвращавшихся с промысла.

– Уйду от тебя! – хрипел Яшка. – Живи один! Не буду больше с тобой.

Русские, распутав собачью упряжку, ругали Ефима:

– Дурак старый! Двух собак порешил! На чём ездить будешь?

– Не ваши собаки! Мои собаки! Что хочу, то делаю!

Но не прошло и часа, как Ефим сам понял глупость своего поступка, ненужность

жестокости. Яшке говорил:

– Затемнила злоба глаза, что поделаешь! Не собак наказал – себя наказал. На чём теперь

ездить буду? Двух лучших собак убил, а?

– Себя зачем не убил? – мрачно посмотрел на деда Яшка.

Ефим как будто даже обрадовался:

– Правду, правду сказываешь! Себя... и себя надо было убить!

Смешно стало Яшке:

– Глупый ты, глупый, дед...

– А не накопил ума, Яков Михайлович. Не накопил, хоть и долгонько прожил на земле.

Это ты тоже правду сказываешь. Глупость... большую глупость сделал сегодня. Придётся,

видно, опять на одних с тобой санях ездить. Ты сам теперь правь, а я не буду.

Смягчилось Яшкино сердце от этих слов. Помирился он с дедом.

И стали они с этого дня опять на одних санках ездить.

– Всех двенадцать запряжем – больше потянут, – такой дал совет Ефим.

Яшка не согласился.

– Две, – сказал он, – пусть без запряжки за нами бегают. Когда какая устанет или

заболеет, другой заменим.

Ефим не стал спорить: он чувствовал себя виноватым перед Яшкой.

Так они и ездили до солнца: десять собак в упряжке, а две – свободные.

Опять вынимали из капканов песцов. Опять били морских зверей.

В конце января Яшка подсчитал весь промысел. С довольной улыбкой сказал Ефиму:

– Хороша была темная пора в этом году: шестьдесят одного песца добыли.

– Но-но?! Саво, саво. А другого промысла сколько опять?

– Не считал. Нерпичьих шкур у нас пятьдесят три, заячьих – четыре. Сала не знаю,

сколько выйдет. Совсем не брито сало. Брить надо сало начинать.

– То правда, правда. Надо. Будем брить.

– Не сегодня – завтра, надо быть, солнце покажется. Пойдёшь встречать? – спросил

Ефим, когда пришёл февраль.

– Пойду.

– Опять до светлой поры дожили. Отдохнуло солнышко и опять к нам придёт. Ох-хо-хо...

Вспомнил Яшка дедову сказку об отдыхающем солнце. Смешной кажется теперь эта

сказка. И, смеясь, спрашивает у деда:

– Ты все веришь в сказку о солнце?

– В какую сказку?

– Да ведь солнце-то и не отдыхало совсем. Никуда оно не уходило и спать не ложилось.

Земля сама так вертится кругом солнца, что одна сторона у неё то отворачивается от солнца,

то поворачивается к солнцу.

– Н-но?! Земля вертится?.. Ха-ха-ха... Что ты сказываешь? Земля – щенок? Щенок – тот

завсегда кругом своего хвоста вертится.

– А ты не слыхал, что земля, как голова у нерпы, круглая?

– Слыхал от русаков. А как им верить? Они и не такого ещё наскажут. Они сами завсегда

вертятся, и у них всё вертится. Они – и земля, думают, как они же, вертится. Поди и про

солнышко тоже так думают?

– А вправду, дед: солнце тоже вертится.

– Вот, вот! Ты теперь тоже вертись, как русаки.

– Ты говоришь, в тундре живал. Слыхал, наверно, что не везде бывает такая длинная

ночь, как здесь?

– Ну и слыхал! Видал сам раз по одну зиму: ни одного дня не было без солнца.

– Так. Вот и вышло: солнце не отдыхает, а всегда светит.

– Ну и светит! Не у нас светит. У нас не светит. У нас солнышко отдыхает. Так это у нас

говорится: нет солнышка на небе много дней – отдыхает оно. Так старики ещё говорили.

Совсем смешно стало Яшке. Выходило так: дед не верит в отдых солнца. А он – Яшка со

слов деда сочинил себе сказку о спящем в избушке солнце.

Рассказал, хохоча, деду о том, что думал о солнце, когда был ребёнком, до школы.

Похохотал и дед над сказкой, но в вертящуюся землю так-таки и не поверил.

На следующий день встретили солнце.

И оба радовались первому лучу. Кричали, как и прежде:

– Идёт! Идёт!

Махали руками. Улыбались.

И с ними, как и прежде, были собаки.

И лай собак смешался с их радостными криками.

И оба они любили солнце.

Но внук уже не так, как прежде, любил деда. Порою совсем не любил.

А дед всё ещё любил внука, как любил солнце.

Солнце и внук – вот двое, ради которых ещё хотел жить старый Ефим Тайбарей.

Не бросил бы в эту зиму школу Яшка, умер бы, наверно, с тоски Ефим Тайбарей.

Не показалось бы февральское солнце, тоже не перенёс бы этого старый Ефим Тайбарей.

Но и солнце и внук были с ним. И он хотел ещё жить. Он чувствовал себя молодым и

крепким для жизни. И когда показалось на горизонте солнце, сказал Яшке:

– Свежего мяса дикаря хочется. Солонина надоела. Хлеб тоже надоел. Пойдем на

Карскую дикарей искать?

Яшка не прочь: он тоже хочет свежего мяса.

– Пойдём!

НА КАРСКОЙ

Пристал Яшка к русским промышленникам:

– Продайте две собаки: у вас они без пользы бегают.

Те не продают:

– Собака никогда на промыслах не бывает лишней, как есть чем кормить её.

Яшка как смола липнет:

– Тогда на время дайте. Деньги заплатим за время.

– Ты лучше деда своего отучи калечить да убивать собак.

– А вы сами не убиваете? Не бьете собак? Больше, чем дед, бьёте.

Отмахнулись:

– Вот надоеда парень! Бери одну за пятьдесят рублей.

Яшка сунул уполномоченному артели, заведующему всеми расчётами с Госторгом за

всех обитателей Крестовой, книжку:

– Пиши!

Деньги на Новой Земле никакого хождения не имеют. Всё здесь – на карандашик, то есть

просто переписывается с одного на другого в заборной книжке.

Получил Яшка собаку. Бежит с ней к Ефиму. У самого – рот до ушей расплылся от

удовольствия.

– Собаку, дед, купил! На двух упряжках на Карскую пойдём: ты – на семи собаках, я – на

шести.

У Ефима около глаз забегали весёлые лучики-морщинки.

– Хорошо... То совсем хорошо ты опять сделал. На двух упряжках лучше ехать. На двух