их пинками и тычками хореев.
Приехали на Карскую очень поздно. Но Ефим знал здесь каждый выступ и остановил
свою упряжку как раз там, где был у него когда-то сложен плавник. Для приметы у него был,
впрочем, поставлен стоймя толстый шест между брёвнами. Самих брёвен было не видно:
забило снегом.
– Тут у меня столько дров запасено – на всю зиму хватит, – похвастался Ефим.
– Тут и чум будем ставить? – спросил Яшка, усталый и голодный.
– Нет, тут неладно будет: на самом ветру. Мы назад отойдем немножко, к горам.
Котловинка там есть маленькая: в ней и поставим чум.
– Сейчас возьмем дров с собой?
– Нет, видно, не возьмем. Устали сегодня, а дрова вырывать надо. Так переспим. Наутро
уж за дровами съездим на пустых санках.
Но переспать так и не удалось: помешал белый медведь. Запах ли оленьего мяса уловили
ноздри медведя, или случайно набрел он на пришельцев в его владения, но ни Яшка, ни
собаки из-за медведя всю ночь глаз не сомкнули. Лишь Ефиму удалось вздремнуть, да и то
недолго.
Яшка рубил на куски тушу привезенной с собой небольшой нерпы, когда собаки
тревожно повернулись головами в одну сторону. У всех вздыбилась на шее шерсть, и все на
разные лады зарычали, поджимая хвосты.
– Дед! – крикнул Яшка. – Собаки зверя чуют. Ефим быстро вынырнул из чума с обеими
винтовками в руках. Одну подал Яшке:
– На. Да проверь: заряжена ли?
У Яшки стучали зубы. Но руки привычно и твердо держали винтовку.
Собаки то бросались вперёд, то поджимали трусливо хвосты.
– Медведь бродит! – тихонько говорит Ефим. – Беда, ночь без месяца – ничего не видно.
Белый на белом снегу, – как его разглядишь в потёмках?
Собаки трусили всё больше. Скулили жалобными голосами.
Напряженно всматривались Ефим и Яшка в ту сторону, куда смотрели собаки. Яшка
заметил, наконец, как ему показалось, какую-то тень.
– Я вижу... – стуча зубами, сказал он Ефиму.
– Стреляй, как видишь. Хорошенько только прицеливайся. Да гляди, чтобы рука не
дрогнула.
Не отводя глаз от движущейся тени, Яшка стал на колено и долго целился.
Хлопнул выстрел. Бросились было вперёд собаки, но тотчас же виновато поджали
хвосты.
1 Собак запрягают в один ряд. У каждой собаки на шее надета ремённая лямка. От лямки идёт ремень к
головкам саней. Цепочкой или ремнём связываются между собой и лямки всех собак.
– Не попало, видно, – говорит Ефим и идет в ту сторону, где бродит невидимый медведь.
Скулящие собаки плетутся за ним, рядом с ним, на шаг-два впереди него. Сзади всех
идёт Яшка, сверля синь ночи молодыми, зоркими глазами.
Сделали десятка полтора шагов, и собаки, вздыбив на загривках шерсть, с рычаньем и
лаем храбро бросились вперёд – все тринадцать.
Ефим спокойно сказал:
– Не хочет, видно, нас дожидаться: на уход пошёл. Теперь далеко собаки его прогонят. Не
придёт больше, поди-ка.
Собаки – и верно – лаяли уже вдали. По лаю собак можно было догадываться, что
медведь уходит к морю – верное средство спастись от собак и людей.
Запыхавшиеся, воинственно настроенные собаки вернулись через несколько минут и
жадно набросились на ужин.
Яшка следил, чтобы ни одна не осталась голодной. Наиболее сильных и жадных,
вырывавших куски у других, он награждал пинками.
А Ефим уже спал: он был уверен, что медведь не вернется.
Залез в чум и Яшка. За ним вползли одна за другой все собаки: им тоже не хотелось спать
под открытым небом.
Яшке не спалось. Нашествие медведя тревожило его. Вспоминались рассказы
промышленников о нападении медведей на промысловые избушки. Смерть под ударом
медвежьей лапы неудачливых и неосторожных охотников. Ефим, славившийся когда-то как
медвежатник, за последние годы совсем не охотился на медведей. А когда и убивал их, так
это было результатом случайных встреч. И Яшке ни разу не приходилось ещё участвовать в
охоте на медведя.
Встреча с медведем была для него ещё не изведанным делом. И он боялся этой встречи,
потому что не был уверен в себе. А вдруг рука дрогнет! Зябко поёжился Яшка и накрыл
голову оленьей шкурой.
Собаки опять беспокойно завозились. Начали тихонько ворчать.
Яшке страшно. Он нащупывает в темноте деда.
– Дед!.. Дед!.. Медведь опять...
А собаки уже выбежали наружу. Скулят там, хвосты поджимают.
И опять пошёл Ефим в ту сторону, где собаки чуяли опасность.
И опять повторилось то, что было: медведь ушёл ещё раз. Но Ефим уже был уверен, что
медведь вернётся.
– Голодный, надо быть, больно, потому и наседает, – рассказывает он Яшке про
медвежьи повадки. – Сытый когда, он завсегда от человека прочь идёт. Боится человека.
Знает, что рука у человека длинная: далеко достаёт. Пороху тоже не любит. Это он то и
уходит, что выстрелил ты. Показалось тебе, что видишь, ты и выстрелил. А он пороха запах
учуял и ушёл, когда я к нему навстречу пошёл. Не любит он духу человечьего. И пороху не
любит. А голодный, надо быть. Не голодный бы был, не пришел бы другой раз. Два раза при-
ходил – третий придёт. Потому – время идёт и идёт, а есть ему боле и боле хочется. Запах
мяса опять же чует. От этого ещё больше есть хочется, Не будем спать. Ждать будем. Рассвет
скоро уже. Вот бы на рассвете-то пришел, тогда бы видно было. Днем-то на снегу его хорошо
видать: снег иссиня как будто маленько показывает, а он опять изжелта. Хорошо его днём
видно.
Синь ночи начала бледнеть, когда в третий раз подняли собаки тревогу.
Ефим сказал Яшке:
– Будем ждать рассвета. Сядем у чума и будем ждать. Сиди и не шевелись пока. Будь как
неживой, тогда ближе он подойдёт.
И сидят оба на снегу. У обоих – ноги калачиком. Около обоих – винтовки со
взведёнными курками. Собаки скулят около них, поджимают крючкастые хвосты.
По поведению собак знает Ефим поведение медведя. Шепчет об этом Яшке:
– Теперь сюда идёт: собаки, вишь, больно трусят. . Остановился теперь, потому и собаки
спокойнее стали.
Заалелась заря, и бледный румянец – отблеск зари выступал на заснеженной земле.
Охотники одновременно увидели медведя: он стоял неподвижно, вытянув морду в
сторону чума.
– Далеко больно, – шепчет Яшка деду, – не достанет пуля.
– Молчи: есть захочет – подойдёт.
Медведь не замедлил подтвердить слова Ефима: сделал несколько неторопливых шагов
вперед и опять остановился.
Заря разгоралась, и все ярче и ярче вырисовывалась фигура медведя на розовеющем
снегу.
Медленно, но упорно шел медведь в наступление. Несколько раз останавливался, как
будто думал какую-то свою, медвежью думу. Постояв, снова шел медленно, тяжелой
поступью. И Яшка заметил, как выворачиваются у него при ходьбе когтистые ступни
передних лап.
– Можно стрелять: близко, – обжигает Яшка своим шёпотом ухо Ефима, сидевшего без
шапки1.
– Рано ещё. Далеко худо стрелять: ошибка может выйти. Ближе – надёжнее. Подождём
ещё маленько. Ты первый не стреляй.
– Нет, я хочу!
– Хочешь? То ладно. Тогда жди, пока не велю. Велю, тогда стреляй. Раньше не стреляй.
Медведь, видевший нерешительность собак, осмелел: он зашагал вперёд, не
останавливаясь.
– Можно, дед?
– Можно. Хорошенько целься!
И сам начал целиться.
У Яшки чуть-чуть дрожали руки. Изо всей силы притиснул он винтовку к плечу, чтобы
остановить дрожь, и нажал собачку.
Медведь сделал ещё шаг и как-то по-смешному раскорячил передние ноги. Остановился
как бы в недоумении на коротенькое мгновение, потом медленно повалился, не издав ни
звука, на правый бок.
Стрелой метнулись собаки к безобидному теперь великану Севера2.
Ефим похвалил Яшку:
– Ловко попало! Куда метил?
– В лоб.