Ледков сказал:

– Сегодняшний день – неудачный для старых порядков день. Собрались говорить и

делать по старым обычаям, а всё начинаем с того, что нарушаем обычай. Нарушил обычай

сам хозяин чума. Нарушил обычай Василий Иванович: он оскорбил многих ненцев,

призванных хозяином чума на суд. Мы все нарушаем обычаи, и не ножами удержать их

нерушимость. Ножом можно человека убить, но старого обычая ножом не воскресить.

Давайте и вы, знающие ненцы, и вы, которые помоложе, спорить, а рукам воли не давать.

– Правильное слово говоришь! – согласилось большинство. – Нож – не язык: до смерти

человека и зверя доводит.

А Павел Иванович предложил:

– Выйдем лучше из чума. Я – ненец и не хочу нарушать хороший обычай

гостеприимства.

– Ха-ха-ха... Вот умно придумал!..

– Идем на улицу! Там вольготнее!

Апицын пробовал отнекиваться:

– Собирал народ в чум...

Но ему не дали говорить.

– Да много ли из нас в чуме сидеть хочет, когда на улице светло, тепло и дух легкий?

Апицын упрямился:

– Я так думаю: все останутся, кого я приглашал.

– Меня ты приглашал? – спросил Варницын.

– Приглашал.

– А я хочу на улицу.

– Я тоже, – заявил Ледков.

– И я.

– И я.

– И я.

Желающих остаться в чуме осталось всего восемь человек, считая самого Апицына и его

четырех сыновей.

Сконфузился Апицын, но нашел в себе силы с достоинством и скромно заявить:

– Я не против народа. Народ хочет выйти из моего чума, чтобы судить нарушителя

обычая, – я тоже выйду.

5

Степан, о котором, казалось, все забыли, давно уже перестал плакать и все порывался

пробраться к учителю, которого узнал по голосу. Но ненцы сидели вплотную, человек к

человеку, а Степан стоял у входа в чум.

На улицу он выбрался первым и сразу же ухватился за учителя, как только просунул тот

голову в треугольное отверстие-дверь.

– Я много с тобой хочу говорить... Мой отец убил мою мать...

– Убил мать?.. Когда?

– Три года тому. . Меня бьют оба с мачехой. А сегодня судить вздумали, – заплакал опять

Степан.

– Не горюй! Всё поправим!

Вылезавшие из чума не обратили внимания на этот короткий разговор.

– Вот теперь давайте говорить! – крикнул Ледков, когда вылез из чума сам Апицын. – Я

начну первым, как нет других охотников.

– Да коли язык не болит, – шутят ненцы. – Дай только сиденье сделать, земля сырая ещё.

Из оленьих санок образовали круг и расселись на санки.

Ледков вошёл в середину круга и начал с прибаутки:

– Не любо – не слушай, а врать не мешай, как приговаривают русские. Скрывать теперь

уже нечего: само всё вскрылось. А я маленько-то чего ли, может, повру.

Хохочут:

– Тонул, да не утонул – ври, как охота есть.

Ледков на шутку отвечает шуткой:

– Богу воды я не надобен, так сегодня, вы слышали, старики сказывали...

– Ох, и шутник ты!

– Сначала дайте соврать о Василии Ивановиче... Ты тут, Василий Иванович?.. Послушай,

друг: что навру, ты поправь. А начну с того, как ты мне обещал голову свернуть, как

куропатке. Было такое дело, Василий Иванович?

Ваня-Вась натянуто рассмеялся:

– Дальше что?

– Дальше вот что... Степана Ванукана не было тогда поблизости, и я сам поторопился

унести свою голову в сохранности. А отвернуть мою голову собирался ты за то, что я не

хотел идти к тебе в работники. Помнишь, ещё про песца на цепочке сказывал я тебе?

– Хи-хи-хи... Дальше... – смеется Ваня-Вась, а сам посинел от злости.

– Дальше совру про соседа моего, про старого да знающего Апицына... Всего как два дня

тому, он, как и ты, Василий Иванович, хотел меня тоже приспособить, как песца на цепочку.

Утопил ты, говорит, дробовик свой. Я тебе новый дам. Не погибать же, говорит, человеку с

голоду. А за дробовик, говорит, ты зиму вместе со мной промышлять будешь. Было так?

– Было, было, – откликнулись ненцы, слышавшие эти слова.

– Хорошо вру? – осведомился Ледков.

Хохочут слушатели:

– Хорошо, хорошо! Дальше ври так-то!

Хохочет и сам оратор.

– А надоело уж врать-то мне. Вам, думаю, тоже каждому соврать хочется, так я на вашу

долю вранья оставлю. Ладно?

– Ха-ха... Хо-хо-хо... Ну, ну! Оставляй, как устал...

– Врать устал – к думам приступил. Думайте и вы со мной.

– Так, так. Ладно. Думать будем.

– Первая дума такая: малица на мне, сами видите, вся заплатками изукрашена, как

паница сукнами да мехами дорогими на богатой не1. Радости, особенно зимой, от такой

малицы мне совсем мало. Пользы и вовсе никакой. А вот Василий Иванович из моей

расшитой малицы хорошую выгоду сделать хотел. И так я думаю: сделал бы, как я бы

посговорчивее был. За сговорчивость мою дал бы мне Василий Иванович малицу новую и

новый совик. Хлебом даже обещал меня и моих ребят кормить. Такое житьё обещал – рыбе в

воде не лучше живется! А за всю его доброту да заботу я стал бы его оленей пасти да на него

промышлять. Рыбки бы ему бочек двадцать-тридцать за год выловил, песцов бы когда

десяток, когда пять десятков, а когда и сотню-другую в зиму опромыслил бы... Ну, сами

видите – прямой убыток может быть для Василия Ивановича от моей малицы.

Сквозь землю готов провалиться Василий Иванович. Никогда и никто не смел ещё

высмеивать его так зло и при таком количестве людей. При всём народе вывернул его Ледков

наизнанку. Не пройдёт это ему!.. Ой, не пройдёт!.. Тундра велика: человек в ней, как иголка,

затеряться может.

Ледков между тем принялся за Апицына:

– Теперь о друге Василия Ивановича, об Ашщыне... Опять так же. Я дробовик утопил –

Апицын из этого пользу себе хочет сделать. Дробовик мой в озере к богу воды ушел. А

польза от этого – Апицыну: на то он и знающий человек. Уж не ты ли есть сам бог воды? –

повернулся Ледков к Апицыну.

– Тьфу, тьфу, тьфу, какой поганый у человека язык, – плюется Апицын. – Я же ему добро

сделать хотел, помочь хотел, а он меня на смех! Тьфу, тьфу! Слушать не хочу ничего боле! Не

хочу пачкаться с такими худыми людьми!

А ненцы визжали от удовольствия. В одиночку больше, только со своими семьями

кочуют они по тундре, и острое слово для них такая же радость, как поимка голубого песца

или серебристой лисицы. Поэтому вместе с Ледковым начали они издеваться над Апицыным:

– Правда-то, видно, не песцовая шкурка – колется? А ты послушай: язык – не нож, не

убьет тебя до-смерти.

Но Апицын решительно двинулся ко входу в чум.

В расчёты Ледкова не входило это, и он крикнул:

– Подожди минуту! Я теперь буду говорить о суде над Степаном.

Осмеянный старик совсем забыл, что он сам собрал к своему чуму столько ненцев.

Ледков напомнил ему, что он, а не кто другой должен был руководить собранием. И он

остановился.

– О суде только и разговор может вестись сегодня, а ни о чём другом, – сказал он строго

Ледкову.

– О суде и буду.

– Говори, – разрешил Апицын.

– Про Степана – это дело важное. И надо без смеха об этом говорить... Старики

сказывают: был обычай такой, чтобы предавать смерти человека за то, что спасал другого

человека, да не до конца спас. Когда разговор шёл об этом в моём чуме два дня тому назад,

1 Не – так называют ненцы женщину.

после двух купаний мне самому показалось, что справедливый это обычай. И так бы, может,

я и остался при этой думе, как бы не приехал сегодня Василий Иванович да вот он ещё, –

показал Ледков на учителя. – Думал я до этого так: «От того, что Степана утопят, кому польза

будет? Мне?.. Нет мне никакой пользы, а парню – смерть». Только и Апицыну, думаю, тоже

пользы нет. Так это он без корысти, думаю, без всякой за старые порядки держаться хочет.